323 убийства

– Вы слышали?

Чей-то вскрик? Всхлип? Звуки легко теряются в этих запутанных коридорах. Может, старое здание стонет и разваливается?

Но Петя говорит с интонациями сестры:

– Пошли проверим.

Мы так привыкли подчиняться её голосу, что послушно тянемся следом – даже Игорь поднимается со стула. Гуськом пробираемся в сторону кабинета Ольги, и с каждым шагом я убеждаюсь: это не звуки старого здания. Кто-то стонет? Нет, скорее плачет.

Это невозможно. Ольга, наверное, и не умеет.

Но вот мы у приоткрытой двери кабинета. На пороге блестят осколки кружки; пол покрыт ковром, странно, в мой прошлый визит его не было. Такой коричневый, вонючий, больше похож на…

– Это же чай! – выдыхает Петя.

А Ольга, ужасная Ольга, Ольга-самый-жестокий-критик, сидит на полу, закрыв ладонями лицо, и рыдает.

Мы толпимся в дверях, Алсу охает за спиной. Вперёд снова выходит Петя. Обнимает сестру за плечи, помогает подняться, тянет к креслу, прямо по рассыпанному чаю. Не зная, куда деть глаза, осматриваю комнату.

Любимый аксессуар Ольги – кружка чая. У неё есть целая полка коллекционных сортов: зелёный, красный, китайский, ещё какой-то. Точнее, была целая полка.

Чай ровным слоем рассыпан по полу. То тут, то там вижу разорванные упаковки. Да, это всего лишь чай, но, судя по тому, как она плачет, здесь произошло массовое убийство.

– Ну Оль, ну не надо. – Петя поднимает взгляд на нас. – Ребят, можно мы побудем одни?

Алсу тянет меня за собой, Игорь закрывает дверь. Мы переглядываемся:

– Кто мог это сделать? – шепчу я.

– Боже, да кто угодно! – Алсу пожимает плечами. – Может, актёр из тех, кого она уволила с волчьим билетом? Или кого раскритиковала жёстко.

– Тогда любой из нас. Ну кроме неё, – Игорь кивает в мою сторону.

– Меня она вчера назвала провинциальной бездарностью, – Алсу косится на дверь, из-за которой раздаются всхлипы, и понижает голос. – Всё равно, это очень жестоко. Нельзя ведь так с человеком.

Не успеваем мы согласиться – створка распахивается. На Ольге чёрные очки; губы дрожат. Петя обнимает её за плечи. Голос неожиданно уверенный и спокойный:

– Мы поедем домой, Оле нужно успокоиться. Увидимся завтра, – он ведёт сестру к выходу. – Я вызвал такси.

Следуем за ними, не знаю, зачем. Я вот волнуюсь за Ольгу. Петя хорошо ориентируется в лабиринте – мы быстро добираемся до выхода, ёжимся под каплями дождя. Такси подъезжает, и сцена вот-вот закончится.

Но кто-то бросается нам наперерез.

Это Лидия, то есть та девочка, которая должна играть Лидию. Настя, точно! На ней тоже чёрные очки, а тяжёлый похмельный запах я чувствую, когда она говорит:

– Вы куда? А репетиция?

Алсу за моей спиной громко охает. Игорь фыркает; Ольга сжимает губы так, что они превращаются в тонкую белую линию. Петя говорит:

– Закончилась.

– Как закончилась? Через пять минут начнётся!

– Мы начали в десять, – шепчу я. – Потом поговорим.

Но она явно не понимает намёков.

– Почему в десять? В двенадцать! Вот она мне сказала, – и Настя тычет в Ольгу пальцем.

Сразу видно, на сцене она недавно. Режиссёры, они как дикие звери или стихийные бедствия: обращаться нужно с осторожностью. Потому что Ольга будто ждала момента, когда можно перестать плакать и переключиться совсем на другую роль. Сдёрнув очки, она кричит:

– Я тебе говорила? Репетиция началась два часа назад! Ты что, валялась пьяная в подворотне?!

Единственные удивлённые люди тут – Настя и таксист. Мы и не к такому привыкли. Петя тянет сестру в машину, а она кричит:

– Ты уволена! Никогда не будешь работать в моём театре! И ни в каком другом тоже! Никогда, слышишь?!

Такси увозит кричащую Ольгу. Если бы это случилось на сцене, я бы рассмеялась. Но мы не играем, и больше-не-наша-Лидия, опустив глаза, шепчет:

– Но мне правда вчера позвонили с её мобильного, сказали приходить в полдень.

– О господи, что за дурдом?! – закатывает глаза Игорь.

И я с ним согласна.

Быстрее всех приходит в себя Алсу. Говорит, раз репетиция сорвана, можно сходить в спортзал, и убегает из театра. Зовёт меня с собой, но я мотаю головой и иду к Ольге.

Нужно кое-что проверить.

Дверь в кабинет брошена незапертой; прикрываю её за собой. Прислушиваюсь к тишине театра. Никого.

Шкафчик открыт. Вряд ли полиция будет расследовать убийство нескольких пакетов с чаем. На цыпочках иду по листьям, тянусь к пустой полке – и оно у меня в руках.

Это белая карточка из плотного картона, похожая на открытку. Но на ней не вид города или милый котёнок, а цитата:

«Ради искусства»

Слова знакомые, я слышала их несколько раз – от Алсу. Рядом на большом столе, за которым ещё первый директор театра сидел, лежит Ольгина копия пьесы. Листаю страницы, нахожу эту реплику.

Я играла жертву в стольких спектаклях, что могу подражать Шерлоку Холмсу или любому другому детективу. У жертвы есть преимущества: обычно она знает, кто убийца, и понимает скрытые мотивы. Дайте слово жертве – и она утрёт нос многим сыщикам

Итак, когда Ольга уходила звонить той уволенной девочке, всё было в порядке, она не кричала. Значит, и чай оставался на месте. Мы устраивали ещё один короткий перерыв: я заходила на кухню за кофе, Ольга была в туалете, Алсу поправляла линзы в гримёрке, Игорь курил, а Петя сидел на сцене и читал пьесу.

Каждый оставался один. Каждый мог это сделать.

Бездумно продолжаю листать текст с пометками Ольги. «Синий свет», «Неубедительно», «Сократить?». Некоторые сцены отмечены надписями: «Слишком по-книжному».

Я и не знала, что пьеса основана на книге. Ольга не говорила.