Тело не врет. Как детские психологические травмы отражаются на нашем здоровье

Исследовательская группа в Сан-Диего опросила 17 тысяч человек, средний возраст которых составил 57 лет, на тему: «Каким было их детство и чем они болели в своей жизни». Оказалось, что у детей, с которыми когда-то жестоко обращались, было гораздо больше серьезных заболеваний, чем у тех, кто вырос без насилия и воспитательных побоев. Название этой короткой статьи звучало так: «Как сделать из золота свинец», а комментарий автора, приславшего мне свой труд, гласил: «Результаты однозначные, они о многом говорят, но они скрыты».

Зачем их прятать? Потому что они не могут быть опубликованы без обвинения родителей, а в нашем обществе делать это по-прежнему (сегодня даже больше прежнего) запрещено. Потому что сегодня все больше специалистов занимают позицию, что душевные страдания взрослых обусловлены генетической предрасположенностью, а не конкретными травмами и родительскими ошибками. Просветительские исследования семидесятых годов о детстве шизофреников также остались безызвестны широкой публике, похороненные в научных публикациях журналов. Вера в генетику, поддерживаемая фундаментализмом, продолжает праздновать триумф.

Этот аспект освещает очень уважаемый в Великобритании британский психолог Оливер Джеймс в своей книге They F*** You Up [9]. Исследование производит неоднозначное впечатление из-за страха автора перед последствиями своих выводов и его явного предупреждения о том, что не нужно приписывать родителям ответственность за страдания их детей. И все же в нем есть четкое доказательство, обоснованное результатами многочисленных исследований, что генетические факторы играют весьма небольшую роль в развитии душевных заболеваний.

Так, тему детства сегодня тщательно избегают [20] на многих сеансах терапии. Сначала клиентам помогают проявить свои сильные эмоции. Но с пробуждением эмоций обычно всплывают вытесненные воспоминания детства: воспоминания о жестоком обращении, эксплуатации, унижении и травмах, перенесенных в первые годы жизни. С ними терапевт, как правило, не знает, что делать. Он не может правильно обращаться со всем этим, если сам не прошел этот путь. Опытные терапевты редко встречаются, поэтому большинство предлагают своему пациенту «черную педагогику», то есть мораль, которая когда-то сделала человека больным.

Организм вообще не понимает этой морали, ничего не может поделать с четвертой заповедью, также его не обмануть и словами, в отличие от разума. Тело является хранителем нашей правды, потому что оно несет в себе опыт всей нашей жизни и заботится, чтобы мы могли жить с этой правдой. С помощью симптомов оно также заставляет нас допустить эту истину когнитивно, чтобы мы могли гармонично общаться с живущим в нас когда-то оскорбленным и униженным ребенком.

Наказания с целью выработки послушания я лично получала уже в первые месяцы жизни. Конечно, десятилетиями я не имела об этом ни малейшего представления. В детстве, по рассказам моей матери, я была настолько послушной, что у нее не было никаких проблем со мной. Этим она, по ее собственным словам, была обязана последовательному воспитанию меня, беспомощного младенца. Поэтому у меня так долго не было воспоминаний о детстве.

Только во время последней терапии сильные эмоции сообщили мне об этом. Хоть они и были связаны с другими людьми, но постепенно мне все лучше удавалось понять их корни, интегрировать их как осознанные чувства и таким образом реконструировать историю моего раннего детства. Таким образом я избавилась от застарелых, до тех пор непонятных мне страхов и благодаря чуткому сопровождению смогла залечить старые раны.

Страхи касались в первую очередь моей потребности в общении, которую мать не только никогда не удовлетворяла, но за которую она меня даже наказывала как за непослушание, руководствуясь своей строгой системой воспитания. Поиск контакта и понимания проявлялся сначала в плаче, потом в вопросах, в сообщении собственных чувств и мыслей. Но за плач я получала шлепки, на вопросы – нашпигованные ложью ответы, а выражать чувства и мысли мне было запрещено, поскольку молчание матери целый день было постоянной угрозой. Она никогда не хотела истинных проявлений меня, поэтому я должна была скрывать от нее свои подлинные чувства.

У матери случались вспышки гнева, но она была не способна проанализировать их или подвергнуть сомнению свои эмоции. Поскольку она с детства была фрустрирована и недовольна, она постоянно в чем-то обвиняла меня. Если я сопротивлялась несправедливости и пыталась доказать ей свою невиновность, она понимала это как нападки, которые часто очень жестоко пресекала. Она путала эмоции и факты. Если она чувствовала, что я нападаю на нее со своими объяснениями, то была уверена, что так и есть на самом деле. Помочь понять, что ее чувства не имеют ничего общего с моим поведением, ей могла бы способность к рефлексии. Но я ни разу не заметила, чтобы она о чем-то сожалела, она всегда вела себя как «право имеющая». Так, в тоталитарном режиме, я провела свое детство.