Селфи

– То, что мое, – прошипела Катя.

***

Стас запивал недавнюю смерть Даши джином с тоником, телефон беззвучно разрывался в кармане. Звонила какая-то из многочисленных Дашиных подруг, обвинявших Стаса во всех грехах, но не явившихся на похороны любимой-обожаемой-бедняжки. «Это Света. Как какая? Света Павлова. Ты совсем, Стас? Ну рыжая, блин… Короче, эта ненормальная… прости Господи… Дашкина однокурсница. Не притворяйся, что не въезжаешь! Катька Сенчина, короче, умерла. Повесилась. Да откуда я знаю?! Даша с ней возилась, я эту придурочную на дух не переносила!»

В то утро Стас летел к Даше с букетом роз сорта Аргентина, оттенка Пинк Флойд, купленный вместо пионов. Пионов Стас не нашел, но надеялся, что бархатная коробочка со сверкающим сюрпризом перевесит по значимости неправильные цветы. Он почти видел, как Даша прыгает при виде кольца с бриллиантом и хлопает наращенными ресницами, смахивая последнее недоразумение между ними. Она уже простила Стаса, неразумного, запутавшегося, любящего её одну и больше никого-никогда-ни за что. А до него снизошло озарение, что он не скоро найдет кого-то более красивого и отходчивого на данном отрезке своей жизни. Катя, конечно, получше, поэффектнее, но на «прости» она реагировать не пожелала. Последнее Даше знать было ни к чему, и Стас прятал бегающие глаза за лепестками роз и терзал домофон.

Вместо Даши вокруг Стаса запрыгала полиция и не радужная перспектива подозреваемого номер один в особо тяжком убийстве. Полицейские говорили что-то об отрезанных кистях и ступнях, волосах и груди, выщипанных ресницах и бровях, а Стас трясся над телефоном, вызванивая Наташу, очередную Дашкину знакомую, из постели которой и помчал за букетом.

Алиби Стаса подтвердилось. Катя, слава богу, сама повесилась, и даже записку оставила. Никаких осуждающих «прошу винить в моей смерти того-то», а коротенькое «похороните с телефоном».

Ну точно дура. Она же телефон даже в кровати из рук не выпускала…

***

Телефон лежал на подушке рядом с красавицей Екатериной Сенчиной. Жизнь еще не схлынула с нее. Приоткрытые губы чудились теплыми и податливыми, ресницы бросали манящую тень на гладкие щеки, волосы пахли апельсином. Кружево покрывала почти дышало на большой груди. Катю обрядили в белое платье, которого не нашлось для дня рождения Даши. Хотя незамужних девушек, Стас выудил информацию из неизвестного уголка памяти, вроде как хоронили в свадебных платьях.

– Ну что тебе не жилось, – вздохнул Стас и в порыве грусти прижался поцелуем к волосам Кати.

Он спрашивал обеих, Катю и Дашу, которую несколькими неделями раньше провожали в закрытом гробу. Вокруг толпился народ, безликий в своем причитающем горе. Стас никого не узнал, никто не узнал Стаса, да и на Катю мало кто смотрел по-настоящему. Стас не удержался, чиркнул взглядом по сторонам и взял телефон с подушки. Почти не удивился, что телефон не выключили. Пароль Катя не сменила. Стас открыл галерею проверить, удалила ли она фото их недолгих встреч. И выронил трубку. Телефон стукнулся о Катину грудь. Стас отполз от гроба, не в силах перебирать ногами. Он пятился и пятился, пока неведомая гравитация не ослабла, и он не побежал прочь из мавзолея.

Совместные фотки нашлись сразу. И с Дашкиного праздника тоже. Вот он. Вот Даша. Вот Катя. Стас зажал ладонью прорвавшийся вскрик. Что за чушь? Катя… вот она… Только не та Катя! Не стройная, яркая, желанная, какой она явилась на день рождения. Не скромная и невзрачная, какой её знала Даша. Со всех фото на Стаса взирала пародия на абстрактных человечков Пикассо или Дали. Или на детские попытки слепить фигурку из дешевого не расшибаемого пластилина. Это не могло быть Катей! Стас пролистал кадры, борясь с тошнотой, в голову лезли странные образы. Части насекомого, склеенные под острыми углами. Опыты над мутантами из дурацких голливудских фильмов. Или… или словно кто-то зашел в редактор фото, в одно из приложений, что меняли внешность, и от души поиздевался над Катей. Талия вот-вот сломается, бедра как у статуэток первобытных мадонн, дородных, слишком откормленных, грудь от горла до пупа, ноги – длинные, кривые палки, губы на пол-лица и огромные зеленые глазища почти у ушей.

Но бежать Стаса заставили не фото. Он оторвался от экрана, уверенный, что увиденное – чья-то плохая шутка, и увидел настоящую Катю. Она лежала, вся в белом, точно такая, как на искореженных фото. На покрывале проступала кровь, черные губы кривились в усмешке, к одутловатой щеке приклеился клочок жестких волосков, загнутых к одному концу и покрытых бурой коркой у другого. От этого клочка и спасался Стас.

От Дашиных ресниц на щеке Кати.