Простые слова

Марьяна. 

Тяжёлые шаги отца назойливым гулом отдаются в ушах. Понурый и растерянный папа бессмысленно ходит по кухне, то и дело поглядывая на смартфон. Смотрит ли он на время или ждёт звонка – не знаю, но точно так же не нахожу себе места.

– Папа, – осторожно зову его, устремляя взгляд к приоткрытому окну.

Золотая осень во дворе играет яркими красками. Солнечными, тёплыми, радостными. Только на душе беспробудная слякоть.

– Нам в любом случае нужно в больницу, дочь, – суетливо отзывается отец и хватает с подоконника наполовину пустую пачку сигарет. А потом оборачивается. Смотрит на меня как-то странно, с толикой разочарования, что ли. Нет, я привыкла! Никогда раньше в глазах отца я не видела гордости или одобрения, но сейчас от его немого взгляда по коже бежит холодок.

– Конечно, – отвечаю с готовностью. Спасти Саву – единственное, что сейчас хочу, и цена не имеет значения. Но под пристальным вниманием отца теряюсь, никак не могу подобрать нужных слов.

– Не знала, что ты куришь, – ляпаю первое, что приходит на ум. Говорить на отвлечённые темы всегда проще, чем открывать душу. С последним, надо сказать, у меня всегда были проблемы.

Впрочем, отец тоже не спешит к откровениям, хотя вижу: его что-то гложет. Волнение за Саву, осознание, что едва не потерял меня, шаткое положение собственного имени – неважно! Таким подавленным и беспомощным я раньше никогда его не видела. Или видела?

В памяти рваными фрагментами всплывают картинки из прошлого: та проклятая ночь, салон отцовского авто, привкус дыма в воздухе и папа, отрешённый, потерянный, напряжённый. Гоню ненужные воспоминания прочь: сейчас главное – это Сава!

Со скрипом отодвигаю стул и робко подхожу ближе к поблёкнувшей фигуре отца. Выворачиваю пальцы на руках. Не чувствуя боли, кусаю губы и мысленно умоляю папу со мной поговорить.

– Закуришь тут, – заметив моё приближение, он отрешённо ведёт плечом, продолжая стоять ко мне вполоборота. Голова опущена, спина колесом. Отец напоминает сейчас побитого пса. Впрочем, я не лучше.

– Во всём, что случилось, моя вина?, папа, – не знаю, с чего начать, как объяснить, что несмотря на страх, я выбираю Саву. Старик лишь хмыкает, давая понять, что не воспринимает меня всерьёз.

– Всё было бы сейчас по-другому, – не оставляю попыток достучаться. – Ветров наспех позавтракав, убежал бы на тренировку. Мама снова завела бы разговор о моём возвращении на лёд. А ты… ты бы строго на меня посмотрел, улыбнулся и поспешил отправиться по своим делам.

Глупые слёзы щекочут горло, сбивают в пену и без того спутанные мысли.

– Папа, – шмыгаю носом, но отец продолжает смотреть мимо меня. Пускай! Закрываю глаза и вновь даю волю словам: – Всё, абсолютно всё могло быть иначе, не испугайся я на дурацкой физике сесть рядом с Савой, но я струсила. Понимаешь? Ветров впустил меня в свой мир, а я его предала, пошла на поводу дурацких страхов. Я слабачка!

Не спешу открывать глаза: так проще, так можно не бояться, что тебя осудят.

– Ты бы не закурил, папа.

Слышу, как отец отходит от подоконника.

– Ветров не оказался бы сейчас за решёткой, а я не стояла перед тобой с разбитым лицом и сердцем.

Корю себя за слабость, за чёртову зависимость от мнения окружающих. К чему всё это меня привело?

– Иди ко мне, – отец раскрывает объятия, такие нужные, до дрожи необходимые в этот трудный для нас обоих момент, и притягивает меня к своей груди. – Не вини себя, дочь. Людям свойственно выбирать неверный путь. Ошибаться. Раскаиваться. Пытаться всё исправить, а потом снова наступать на те же грабли. Это жизнь.

– Я очень боюсь, что на меня начнут показывать пальцем, – носом тычусь в пропахший дорогим табаком пиджак отца. – Не выдержу издевательских смешков в спину. Сомневаюсь, что сдюжу противостоять наглости Булатова. Сломаюсь. Опозорю себя, тебя, маму и самое страшное, что впустую.

Голос дрожит и срывается в шёпот. Непослушными пальцами цепляясь за мощные плечи, надеюсь найти ответы.

– Я тебя понимаю, дочь, – колючим подбородком отец спутывает мои волосы. – Как и не могу пообещать, что будет иначе. Поэтому и ни на чём не настаиваю.

– Но если я снова пойду на поводу своих страхов, то потеряю Ветрова навсегда.

– Первая любовь редко бывает счастливой, дочка, – усмехается отец. – Ты так и так его потеряешь.

– Я не об этом, – еле сдерживаю себя, чтобы не начать спор. Это всё потом. Сейчас важнее другое. – Если я промолчу, Саву отправят в колонию.

– В любом случае я сделаю всё, чтобы этого не случилось, – уверенно отрезает старик, а я до одури хочу ему верить. А ещё понимаю, что и сама готова на всё. Пусть дрожат коленки, а будущее кажется непроглядно мерзким, все вместе мы справимся. Обязательно!

– Я тоже, пап, – всё сильнее прижимаюсь к родному теплу. Выбор сделан, но как же сложно его озвучить. – Я согласна. Пресса, медики, Булатов – что угодно.

– Я в тебе не сомневался, – моего лба касаются тёплые губы, а в отцовском голосе слышны нотки облегчения. Неужели судьба Савы заботит папу сильнее моей, да что там, сильнее собственной репутации?

– А если у нас не получится? – осторожно забегаю вперёд.

– Всё может быть, Марьяна, – отец отстраняется и тяжело вздыхает. – Есть вещи, которые от нас не зависят. Но поверь, я приложу максимум усилий, подниму на ноги всех, кого знаю, чтобы Савелий вернулся к нормальной жизни.

– Зачем тебе это? – отец никогда не был сентиментальным, да и Сава нам даже не родственник – так обычный детдомовец.

Папа хмурится и снова направляется к окну. Молчит. Достаёт очередную сигарету и нервно щёлкает зажигалкой.

– Почему вы с мамой забрали Саву из интерната только сейчас? – в голове ураганом проносятся вопросы. Мне не показалось: отец переживает за Ветрова больше, чем когда-либо беспокоился за меня.

– Раньше мы не подозревали, что он там, – кольца едкого дыма бесследно растворяются в воздухе, отравляя своей вонью всё вокруг. – Ирина случайно нашла Савелия в детском доме.

– Хочешь сказать, что ты не знал о пожаре, о смерти его родителей? Вы же были друзьями, как такое возможно?

– Знал, – глухо отвечает отец, выпуская новую порцию яда в воздух.

– Тогда почему ты не озаботился судьбой парня сразу? – голова идёт кру?гом. Понимаю, что сейчас не время для разговоров, что на счету каждая секунда, но неуёмное любопытство раздирает душу, а внезапно озарившее разум прозрение рвётся на волю: – Папа, если бы Сава попал к нам в свои двенадцать, сейчас ничего этого не случилось. Он был бы нормальным, папа!

– Не выдумывай, дочь, – рявкает отец, словно я наступила ему на любимую мозоль. – Савелий и так нормальный.

Отец яростно тушит окурок и, опустив голову вниз, неподвижно рассматривает собственные тапки.

– Как можно быть настолько слепым? – смахиваю надоевшие слёзы. – Ветров же весь переломанный. Никому не верит. Никого к себе не подпускает. Он как ёжик колючий прячется от этого мира под маской жестокости и равнодушия, под бронёй из своих татуировок. Эта чёртова жизнь прошлась по нему вагоном, доверху гружённым металлом. Саве больно! Ему постоянно больно! А ты говоришь «нормальный»?

– Я не знал, Марьяна! – гремит отец.

Широкой ладонью он раздражённо трёт лоб. Глаза зажмурены. Каждая мышца на лице напряжена.

– Не знал!

– Можно было догадаться! – позволяю себе повысить голос. Сейчас мы оба на нервах, но в отличие от меня отец знает правду. – Ты мог навести справки. В конце концов, связаться с его бабушкой. Но ты даже не попытался его найти! Пять лет ада – вот цена твоего равнодушия!

– Хватит, Марьяна! – разъярённым львом подлетает ко мне отец. Взгляд обезумевший, волосы на голове стоят дыбом. Ещё мгновение, и новая пощёчина не заставит себя долго ждать. Плевать! Теперь знаю, что душа болит куда сильнее тела.

– Я был уверен, что Савелий погиб в ту ночь вместе с родителями, понимаешь? – едва сдерживая свой пыл, дребезжит отец. – Мне сказали, что в пожаре никто не выжил. Никто!

– Ветрова в ту ночь не было дома, – качаю головой, невольно окунаясь в воспоминания пятилетней давности. Кто бы мог подумать, что детская игра и нелепое стечение обстоятельств спасут Саве жизнь.

– Теперь я знаю, поэтому парень здесь, поэтому я в ответе за него, – поджав губы, отец пристально смотрит на мою разбитую щеку. – И за тебя тоже.