Джабл Дай. Гештальт-роман

– Сколько тебе лет?

– 29.

– Мда, немало.

– Я старый, и я никому не нужен. Я сделал из неё нормальную тёлку, а она кинула меня ради какого-то восемнадцатилетнего перца. И, знаешь, когда я их увидел, я им так позавидовал, они были такие влюблённые.

Конечно, я соврала не только ему, каждый из моих близких знает, что я кое-кого жду. Он должен вот-вот приехать, мы постоянно на связи, но сейчас у него не получается. Это Скит, он стал почти сном, поэтому я стараюсь не предвосхищать этот момент и жить только настоящим.

3

Отец

На пороге меня встретил отец.

– Привет, как дела? Как полуночная фотосессия?

– Привет пап, – я чмокнула его в щёку, при этом автоматически моё подсознание выбросило несколько картинок вчерашнего вечера.

– Есть будешь?

– Нет, спасибо, позже.

Первым делом я сняла с себя всю вчерашнюю одежду и пошла в душ. Приятно мылиться и счищать всё после таких вот творческих встреч. А Скит? Что бы он на это сказал? Самое стремное в этой истории, что Герд мне действительно нравится. Мне хотелось бы увидеться с ним снова. Теперь остается только влюбиться. И вынести себе мозг, лучше всего бесствольным «Стражником». Для самообороны. От самой себя.

Нужно сегодня же позвонить Скиту, чтобы угомониться. А вот парень из Герда вышел бы неплохой. Меня всегда привлекали творческие люди, а он так круто поёт. И на гитаре играет… Стоп! Я умываюсь, и нет ничего приятнее, чем прикосновение воды к уставшей сухой коже. Сейчас нанесу лосьон и совсем забуду об этой ночи.

В остальном – обычное воскресенье, включаю компьютер, аля-улю, интернет, Вконтакте. Открываю свои аудиозаписи, делаю погромче и вываливаю на мягкий бежевый ковролин содержимое сумки, с которой я вчера ездила на третью Фрунзенскую улицу, дом такой-то, параллельно рассматривая в зеркале свою спину: нет ли там ссадин или следов бог знает от чего.

Внезапно Кэсли словно отрезвил толчок, но машина продолжила ехать, за окном переливались улицы. Папа и мама о чём-то болтали. Голова закружилась. Она закрыла глаза и пальцами надавила на веки. Сквозь фосфены она увидела незнакомую картинку, но потом ей показалось, что она давно запечатлена в сознании.

Сумерки. Вокруг заснеженные деревья, поляна с примятыми сугробами. Приятный мороз при отсутствии ветра. Чувства стали свежими и тотчас поплыли по всему телу, словно их вкололи как лекарство.

На своих губах я чувствую вкус твоих, они такие холодные и тёплые одновременно. На тебе вязаная шапка, она вся в снежинках. Над нами застыло мгновение, шевелятся только наши губы в улыбках. Я заглядываю в твои сияющие глаза, какой же ты красивый, Азар. Мой рыцарь с горячим сердцем, мальчик мой. Как же мне хочется без конца повторять твоё имя! И целовать тебя.

– Кэсли, как думаешь?

– Что? – Девушка не понимала, что именно она ответила на вопрос.

– Стоит нам поехать в кофейню? – Отец повернулся к ней, отвлекаясь от дороги…

Этот день Кэсли часто вспоминала, канун гибели её отца. Отчетливый момент жизни, когда теряешь одного из родителей. Похоже на потерю органа или конечности. Одна часть твоей души словно остаётся неприкрытой, туда подобно туману проникает пустота… В таком вакууме быстротечность времени туго доходит до людского понимания. И когда вдруг пустота заканчивается, оказывается, что человек до сих пор стоит на месте. Он возится, носится со своими переживаниями как болван: передвигает карты памяти из угла в угол, не понимая, что нужно всё отпустить. Цель времени – наносить свои краски, изменяя не суть, но поверхность и предназначение. А пустота продолжает превращаться во что-то совершенно невосполнимое, затверделое, мешающее.

4

9 месяцев спустя

– Боль и время делают нас сильнее. Теперь я вижу лишь маленькое чёрное пятно. Я отвернусь. Я устала бояться стука дождя в окно и солнечного света. Через три дня после похорон я подстригла волосы, коротко, почти как мальчик, понимаешь? Я хочу простить всех, только так я смогу освободить себе место для шага вперед, – Кэсли аккуратно забивала дурь в трубку.

– Понимаю, но ты говоришь о том, что это имеет какое-то значение. Ты пережила это, но тебе же никто не мешает жить дальше теперь, когда время уже прошло. Все же так делают, только ты отличаешься?

– Что значит отличаться! Я есть я! – Кэсли явно обескуражила фраза Ясона.

– Ты обычно так и делаешь, – он рассмеялся.

Ясон относился к тому типу людей, которые стараются спрятаться за «смехом не к месту». Надевает маску клоуна, общительного, считает своей обязанностью не допускать в разговоре молчания.

– Ты от армии своей никак не отойдёшь, что ли? В таком случае это глупость, там же совсем всё не по-настоящему, что ты её так всерьёз воспринимаешь? Забудь, проехали давно. Там да, принято быть одинаковыми, здесь всё совсем иначе, тут эволюция и глобализация. Наслаждайся!

– Не, я делаю в комнате ремонт, купил колонки и Guitarhero, на выходные – на дачу, жизнь прекрасна, – при этом он снова неискренне улыбнулся, пытаясь изобразить зевоту.

Дверь захлопнулась. Кэсли смотрела в потолок, отстраненная, пребывающая в тотальном безразличии. Она сидела в кресле, укутавшись в плед и затягивалась сигаретой. В подъезде щёлкнула входная дверь в дом.

Ясон оказался на улице, наедине с прохладным рассветом, он посмотрел на небо и задумался о чем-то.

– Как же душно в этой квартире, можно сойти с ума! И шторы нельзя открыть. – Азар сидел в кресле ровно, без изгибов, руки лежали у него на коленках, как у детей в детском саду. – Моё расширенное сознание просто офигевает.

Все рассмеялись. В квартире действительно было жарко. В окно пробивался свежий ветерок, но этого было недостаточно, чтобы как следует протянуть прокуренное помещение.

– Ладно, я пойду ложиться, спокойной ночи всем.

– Можно я с тобой? – Азар по-дурацки улыбнулся, скорчив физиономию.

– А женщина твоя что?

– Да я откуда знаю, она взяла бы меня за голову и треснула о свою коленку, а потом страстно поцеловала, обняла и начала плакать.

Кэсли рассмеялась.

– Ну, пойдём тогда, уже птицы петь начали и солнце встаёт, опять жарко будет.

Вит был спокойным и тихим, с закрытыми глазами в очках с корригирующими линзами. Одной рукой он подпирал голову, другая безвольно болталась. Ветер точно попадал в его волосы, иногда ему казалось, что воздух пропитан запахом духов, наверное, собирающейся на работу симпатичной соседки. И от этих мыслей он улыбался. Вит – самый адекватный постоялец этой квартиры.

Ребята её сняли у еврейки-пенсионерки. На вид лет шестьдесят; зимой она носила угги, а летом – лёгкие плетёные белые сапожки, в которых шастает вся Москва. Частенько ей приходилось не по одному разу звонить Виту и напоминать об оплате аренды. И каждый месяц эта история повторялась. Тётка имела здоровое чувство юмора, поэтому междоусобиц не развивалось.

Квартира начиналась большим светлым коридором с дыркой в стене, отделявшим зал от прихожей. Там же стоял большой сундук, на дне которого валялась мелочь; мы играли в покер на эти деньги. За белой стеной располагалась, вроде как, гостиная. В ней жил Вит. Это самая большая комната в квартире, в середине её стоял огромный белый рояль. Каждый из нас хоть раз, но играл на нём, да и всех тех, кто сюда когда-либо приходил, он задевал своим великолепием. Здесь же был телек, поэтому фильмы мы смотрели только тут и почти всегда вместе, за исключением Ясона, который не так давно разочаровался в наших киношных вкусах…

Когда Ясон подошёл к подъезду, уже окончательно рассвело. Он мечтал попасть в душ, чтобы смыть с себя проклятую липкую жару – свежий воздух по отношению к ней оказался бессильным.

Так прошёл очередной или внеочередной вечер понедельника.

Каждый звонок выносить становилось всё тяжелее. Кэсли постоянно находилась в ожидании. С минуты на минуту должен был появиться Скит, но это длилось так давно, что никто из её друзей, знакомых и близких не верил, что это когда-нибудь произойдёт. Скит давал невыполнимые обещания приехать. Общаясь с ним по мобильному, Кэсли всё чаще плакала, но потом, в один момент, она как будто оставила саму идею его приезда, продолжала двигаться вперёд, заниматься какими-то внезапно появившимися делами.

– Что ты будешь пить?

– Не знаю, а ты?

– Шампанское?