Нежные языки пламени. Лотос

– Да, – кивнула я. Андре склонил голову, пытаясь понять, почему я решила заговорить, а затем выпрямился, отошел на шаг и распрямил кнут. Он свистнул им вхолостую, по воздуху, словно проверяя его силу, и я выдохнула, зная, что будет дальше. На этот раз Андре не промазал, и кожаная плеть ударила прямо между ног, по моему возбужденному клитору. Удар был обжигающим, за гранью того, к чему я была готова. Невольно и непроизвольно я дернулась в сторону, но привязанная, тут же вернулась на место – было слишком больно. Из глаз полились слезы, я всхлипывала и задыхалась от шока. Андре дал мне пару мгновений, чтобы я почувствовала все до конца, а затем он склонился и принялся нежно водить между моих ног рукояткой кнута. Несколько раз он помещал рукоятку внутрь меня, а сам губами ласкал мои соски. Я видела себя в зеркале, со слезами на лице, с потемневшим взглядом, с раскрасневшимися губами.

Затем Андре отвязал мои волосы, снял распирающий ноги ограничитель, размотал веревки на лодыжках, но оставил их на запястьях и не убрал ошейник. Он поднял меня на руки и отнес за большое кресло с широкими подлокотниками. Андре усадил меня в кресло так, что моя голова оказалась чуть запрокинутой, вытянутой, словно я тянулась губами вверх. Положение было очень удобным, и я лежала на подлокотнике и просто смотрела, как Андре сбрасывает свои ботинки и джинсы на пол. Его огромный член пульсировал. Я потянулась было к нему, но Андре только покачал головой.

– Не шевелись, птица, – попросил он, поднеся свой член к моему рту. Я почувствовала, как обеими руками он взял меня за голову – одна рука лежала на волосах и мягко удерживала меня на месте, другой он провел по моим губам, требуя, чтобы я раскрыла рот. Я подчинилась, стараясь двигаться как можно меньше. Стало ясно – он не желал отдавать инициативу в мои руки или, если быть точной, моему рту. В этой пассивности было что-то завораживающее, и я не думала больше ни о чем, я только чувствовала свое тело, то место, что горело после удара и пульсировало от возбуждения, следы от ударов по ягодицам и груди, а еще как сильно набухли мои соски. Я хотела крикнуть, что хочу его, хочу Андре, но этого было не нужно, он понимал это и сам.

– Сейчас, птица, – прошептал он, удерживая меня так, чтобы было удобнее взять меня в рот. Его крепкий, огромный напряженный член оказался у меня во рту, заполнив его целиком. Самый возбуждающий способ заставить женщину замолчать и покориться. Андре не ждал от меня никаких движений, напротив, он не давал мне шевелиться, совершал все фрикции сам. Он вбивал свой жезл так глубоко мне в горло, как только мог и хотел, зная заранее, что в этой позиции сможет проникнуть очень глубоко. Я вытянула шею и раскрылась как можно больше, мне не хватало воздуха, и я ловила его в те доли секунды, что мне были позволены. Я отдавалась ему так, как только была способна – до последних пределов.

– Самая сладкая девочка в мире, – прорычал Андре, овладевая мною все быстрее. Потом он вдруг резко остановился, и я почувствовала, как его член танцует в оргазме у меня во рту. Теплая струя ударила мне в горло, и я почувствовала терпкий, чуть горьковатый вкус спермы. Андре не отпускал меня, пока не кончил полностью, но потом, когда он отпустил меня, я почувствовала сожаление от того, что всё закончилось. Андре упал на колени, взял мое лицо в ладони и нежно поцеловал в губы.

– Встань на секунду, птица, – попросил он, и я простонала в ответ. – Эй, осторожнее, а то мне придется снова тебя ударить, – и он провел пальцем по моим соскам. Я привстала, а обнаженный Андре вдруг опустился в кресло и усадил меня к себе на колени.

– Можешь говорить, если хочешь, – сказал он, в то время как его пальцы завладели мной и начали играть с моей промежностью.

– А стонать можно? – спросила я не слушающимися меня губами. Я все еще чувствовала вкус Андре у себя во рту.

– Можно, – прошептал он, нежно лаская клитор.

– Знаешь, я почти хочу, чтобы ты меня еще раз ударил… туда, – удивленно призналась я.

– Понравилось? – тихо рассмеялся Андре.

– Момент, когда больно – нет, а потом – такие странные чувства.

– Странные чувства – наша специальность, – гордо заявил он, и вдруг я почувствовала, что Андре усаживает меня на свой снова окрепший член. Я сидела на нем, дрожа от каждого его движения внутри моего тела, от каждого прикосновения его пальцев к моему обезумевшему клитору. Я потерялась в этом танце, балансируя на грани оргазма. И каждый раз, когда я вспоминала, как кнут Андре со свистом опускался мне между ног, возбуждение волной проходило по моему телу. Я снова и снова думала об этом, отдавая себя во власть моего тирана. В какой-то момент Андре велел мне пересесть, повернувшись к нему лицом. Он чуть приподнялся, обхватил меня руками и сказал, что я могу положить голову ему на плечо. Это было прекрасно, мы были похожи на сплетенные лепестки цветка. Андре держал меня за ягодицы и долго, неторопливо трахал, проникая в меня глубоко и сильно. Я стонала при каждом ударе и тихонько просила еще. Я обхватила его за шею, положила голову ему на плечо и вдыхала его аромат, целовала его шею, пока мое тело не достигло предела, и наплывающие одна на другую волны экстаза не заставили теперь уже мое тело танцевать прямо на члене у Андре. Он понял это, застыл на мгновение, а затем его размеренный ритм вдруг превратился в бешеную скачку. Мы кончили вместе, хотя я не смогла бы сказать точно, в какой момент мое тело перестал сотрясать оргазм. Я так и сидела, обхватив Андре ногами, и с его членом внутри себя, но бушующий океан вдруг утих, и наступал штиль.

– Какая красивая татуировка, – прошептал Андре. Я посмотрела на свою руку. – Самый лучший подарок в моей жизни.

– Он, знаешь, идет в комплекте, – хмыкнула я.

– О, я знаю, моя дорогая птица. И, кстати, ты уж прости, но на сегодня я еще не закончил причинять тебе боль.

– Нет? – удивилась я.

– Нет, моя дорогая. Мне же нужно обработать твои раны.

– О, нет! – запротестовала я, когда Андре аккуратно ссадил меня с себя и пошел в прихожую за пакетом с медикаментами. В вопросах моего здоровья Андре был жесток и неумолим.

* * *

Это случилось примерно через три недели после той ночи, в момент, когда я меньше всего ждала. Память – странная штука, она отбрасывает, растворяя в тумане, не только сны, но и все то, что считает лишним. Старые воспоминания, ненужные имена забытых знакомых, дни рождения и другие даты, случайные обрывки новостей, куски бесполезных, одинаковых телевизионных программ.

Я забыла если не обо всем, то о многом. Маму выписали из больницы, и она уехала в элитный пансионат, который находился в Истре, – укреплять нервы. Шурочка уехала вместе с нею, передав мне моего кота Константина. После Истры мама уже запланировала поездку в Санкт-Петербург на какой-то фестиваль. Оставалось только надеяться, что здесь она сможет следить за своим здоровьем лучше, чем в Авиньоне. В любом случае моя мама не собиралась слушать меня. Никогда и ни в чем. Я только хотела верить, что моя свадьба не попадет в промежуток между ее съемками и презентацими. Теперь, после всей этой парижской истории, мамина звезда снова поднялась в небо, ее приглашали на телевидение, приезжали за ней в пансионат, брали у нее интервью. В честь нее даже устроили целую авторскую программу на первом канале. В каком-то смысле, результат поездки превзошел все ее ожидания. Я так и слышала, как мама говорит Шуре, что ради такого можно было и в коме полежать. Паблисити. Лучше ролей могут быть только роли, которых ты еще не играл.

Я закрыла двери моей квартиры в Бибирево, перекрыв воду и отключив свет. Я пришла к Андре, как какая-то бродяжка с вокзала – с котом в переноске и с рюкзаком, набитым книгами и ноутбуком. Вещей не взяла, зная, что Андре все равно все повыкидывает.

Константин меня еле вспомнил, к Андре отнесся с опаской, а больше всего кота потрясли размеры дома, в который мы его привезли. В первые три дня Костик вообще пропал из поля зрения – видимо, обживал каждую комнату, каждый угол один за другим этого стерильного дома. Однажды я как-то столкнулась с ним по дороге в подвал, где хранилось вино. Мой кот сидел на ступеньках и смотрел на меня так, словно пытался вспомнить, кто я такая. Я думала о том, что как-то Константин выходит наружу и приходит обратно: в доме не было и следа жизнедеятельности кота. Впрочем, может быть, сюда иногда приходила домработница.

Я больше ни о чем не вспоминала, и мы жили так, словно наш медовый месяц уже начался. Татуировка почти зажила и смотрелась просто отлично, но Андре продолжал с нежностью ухаживать за ней, наносить мази, натирать исцеляющими составами. Так мужчины до блеска полируют зеркальные бока своих новых «Бентли». Мы вставали, когда хотели, завтракали в каком-нибудь кафе или дома – тогда готовил Андре. Я много читала, стараясь наверстать все годы, когда приходилось делать то, что надо, а не то, что хочется. Я позволяла себя мыть и наряжать, выполняла его команды, но иногда, чисто ради развлечения, начинала сопротивляться, и все это неминуемо заканчивалось для меня постелью, и тогда Андре склонялся надо мной и овладевал не только моим телом, но и моими мыслями и мечтами.

Я хотела, чтобы так было всегда. Мы ходили в театры и на выставки, искали одежду в магазинах – Андре подбирал для меня новый стиль, в котором мое тело смотрелось бы органично.

– Ты слишком ненормальна, чтобы носить обычные вещи.

– Нацепи тогда на меня лоскутное одеяло, – смеялась я. – Или сплети мне рубашку из крапивы, она подойдет как нельзя лучше к моему сумасшествию.

– Никогда не говори мне, что ты сумасшедшая, – строго ответил он, и в его голосе я услышала страх. Иногда по ночам я просыпалась от того, что он смотрел на меня долгим, странным взглядом, словно желая и не решаясь о чем-то сказать. Да, то, что было между нами, могло свести с ума всерьез, но мне было совершенно наплевать на это. Я получила то, чего хотела, я вела жизнь кошки, лежащей на теплом диване у камина. Я никогда не рассматривала всерьез, что случившееся с Одри может произойти и со мной. Все-таки она была психованной стервой, и не потому, что иногда кто-то привязывал ее голой к ножкам кровати кожаными ремнями.

Часто, когда вечер не был занят, мы ужинали с отцом Андре, обсуждая свадьбу. Мы назначили ее на середину октября, позже было бы совсем холодно. Говоря «мы», я подразумеваю Андре, он решал все детали, делая вид, что согласовывает их со мной. Я не возражала, моя покорность граничила с апатией, а вот Габриэль была в ярости, узнав, что мы собираемся пожениться в Москве. Владимир Борисович, милейший отец Андре, только улыбался, когда Габриэль звонила, чтобы в очередной раз выговорить ему. Она считала, что наше решение – прямой результат его влияния. Отчасти так оно и было. Владимир Борисович сделал все, чтобы Андре в Москве было уютно. Мы жили у него, ужинали у него, Андре несколько раз оперировал в Московском институте пластической хирургии, один раз летал во Францию – без меня, на самолете Марко, чтобы посетить консилиум по поводу той девочки, которую готовили к операции. Все было до нелепого хорошо, когда я вдруг поняла, что именно так беспокоило меня, что именно не давало мне спать.

Это случилось за ужином. Владимир Борисович, тот еще диванный политик, за исключением простого факта, что он был еще и реальным политиком, спорил с одним своим знакомым, приглашенным на ужин, о том, какими теперь станут отношения Америки и России. Как-то постепенно разговор перешел на Францию и на нового министра обороны, которого этот самый знакомый очень сильно не одобрял. Владимир Борисович смеялся и все называл знакомого ворчуном, которому ничем не угодишь. А тот в ответ все твердил, что, если бы Дика Вайтера не грохнули в Париже, он бы и на нового министра вывалил компромат – хоть три чемодана.

Это был первый раз, когда имя Дика Вайтера снова прозвучало в моем присутствии, а я ведь о нем уже почти и забыла. Позже, вечером, вернувшись в дом на Соколе, я от скуки и по велению какого-то непонятного импульса принялась листать страницы Интернета, рассказывающие и о старом министре обороны Франции, и о новом, и о президенте страны, и, собственно, о Дике Вайтере.

Андре не было, он уехал в клинику и должен был вернуться в лучшем случае к полуночи. Просто поразительно, как мало его образ жизни здесь отличался от того, что он вел во Франции. В большой гостиной было тихо, только телевизор тихонько шуршал, создавая видимость присутствия. Телевизор был огромным, но я почти не замечала его. Я перечитывала статью об убийстве Дика Вайтера. Всех интересовал вопрос, как человек, скрывавшийся в Аргентине, мог спокойно разгуливать по улицам Парижа. Еще писали о том, что Дика убили непосредственно из-за отставки министра, а возможно, даже свергнутый министр заказал его. Это все никак не трогало меня. Я перелистывала статьи и всматривалась в фотографии этого Дика. Симпатичный, средних лет, с темными волосами. Наверное, он тоже был баловнем судьбы, прежде чем решил пойти ей наперекор. А в результате – чудовищные кадры его смерти. Руки разбросаны в стороны, глаза открыты и уставились невидящим взглядом в бескрайнее голубое небо. Голубое небо. Голубые глаза.

Я перелистала страницы браузера.

Как я не заметила этого раньше?

Как никто не заметил этого?

У Дика Вайтера были вовсе не голубые глаза, и это было до смешного легко проследить. Он вовсе не был тайной за семью печатями. До какого-то скандала с утечкой секретных данных у спецслужб Германии Дик Вайтер вел бурную агитационную деятельность, суть которой сводилась к следующему: «Все государства – зло». Мама – анархия, папа – стакан портвейна. У Дика была страничка в Википедии, у него был сайт, за ним числилось множество новостей, он попадал в объективы камер на различных демонстрациях – всегда с темными карими глазами, такими, какие были у Одри. Я бы никогда не забыла ее глаз, ее взгляд отпечатался в моей душе в тот момент, когда она бросила в меня коктейлем Молотова. Глаза у Дика Вайтера были почти такими же на фото в одних статьях, на других фотографиях они могли казаться чуть темнее или, наоборот, светлее – до оттенка бронзы. Но точно не были голубыми.

Везде, кроме этого кадра, когда он, уже мертвый и равнодушный ко всему, смотрит в ясное небо.

Я вскочила с дивана и осмотрелась вокруг так, словно боялась, что кто-то может меня увидеть. Мысль, еще не оформившаяся до конца, кирпичик за кирпичиком пробивала стену, за которой стоял исчезнувший Сережа. Может ли быть, чтобы само небо просто исказило своей бездонной голубизной цвет глаз скандально известного журналиста Дика Вайтера?

Я забила запрос в поисковую строку, и нашла как минимум две статьи, авторы которых, как и я, обратили внимание на эту незначительную деталь. Дик Вайтер во время своей роковой прогулки надел для маскировки голубые линзы. Смешная, недостаточная мера, когда твое лицо известно всему миру. Эта деталь – линзы – упоминалась вскользь, она никому не была интересна, кроме меня. Просто часть маскарада, вполне объяснимая в положении Дика Вайтера.

Никто, кроме меня, не знал, что линзы в той ванной комнате в доме Габриэль тоже были синие. Никто, кроме меня и, возможно… Сережи?

Эта мысль обожгла меня и заставила задохнуться. Что, если я ошибалась с самого начала?

Я услышала шорох и чуть не подпрыгнула до потолка, но это только невесть откуда взявшийся Константин прыгнул со шкафа на журнальный столик.

– Костик, черт тебя подери! – воскликнула я, и кот с достоинством принялся облизывать лапы. Само присутствие кота меня чуть успокоило. Я сказала себе, что нужно мыслить логически. Нужно понять, действительно ли есть связь между линзами в гостевой ванной особняка Де Моро и смертью Дика Вайтера. Я чувствовала, что связь есть, но чувства – это не то, на что можно опираться по-настоящему. Чувства не покажешь полицейскому из французского участка.

«Хорошо, Дарья, хорошо, успокойся», – сказала я себе и потерла холодные ладони. Давай просто допустим, что Дик Вайтер умер именно в тех линзах, которые я видела в ванной комнате Габриэль. Это значит, что он за каким-то чертом был в доме Де Моро. Больше я ничего не могла утверждать наверняка. Он там был, и о нем никому не сообщили. Ни властям, ни полиции, ни каким-нибудь еще секретным службам. Хорошо.

– Ничего хорошего! – сказала я самой себе. Мысль пробивалась через твердую асфальтовую корку моей памяти. Я вспомнила день, когда мы все – я, мама, Сережа – оказались в доме Де Моро. Случайность, организованная Андре ради того, чтобы поставить меня в неудобное положение. Месть за то, что мой бойфренд все еще со мной. Вот мы разговариваем с людьми, и я помню, как Сережа поражается тому, какой скудный банкет у таких вроде бы приличных людей. Для Сережи все происходящее – аттракцион, приключение, о котором он потом будет рассказывать знакомым. Для Андре – азартная игра, в которую он никого не посвятил.

Итак, мы наверху, в библиотеке. Никто, кроме нас, не знает, что мы там, никто не должен там быть. Мы пьем виски… Да, кажется, виски или коньяк. Я не могла точно вспомнить, но это было неважно. Зато момент, когда взбешенный Сережа бьет меня кулаком по лицу, возник в памяти так явственно, словно все случилось только вчера. Было больно, но было также и что-то освобождающее в том, что я, наконец, смогла сказать то, что думаю, и в том, что получила по заслугам.

Делай только то, чего действительно хочешь, потому что в конце дня ты все равно останешься наедите с собой. Не нужно бояться быть жестокой, ты все равно никогда и никого не сможешь помиловать.

– Он увидел Дика Вайтера! – сказала я коту, и Константин посмотрел на меня так, словно давно уже ожидал этого вывода и не понимал, как можно было столько времени быть совершенно тупой. Дальше, что было дальше? Я не знаю, как и почему, но то, что Сережа увидел этого Дика, стало той самой поворотной точкой в его судьбе. Вовсе не наша ссора, не ревность и даже не удар по лицу. Совершенно другое, стороннее событие, которого не должно было произойти, и вот – Сережа пропадает.

Я похолодела.