Женщина на одно утро. Щедрость пирата

– Но ты же видишь – я тоже все знаю, Одри Шараф. Андре рассказал мне. Он знает абсолютно все. И про статью, и про поджег. И даже про Сережу. Тебе не спастись, – добавила я, стараясь придать своему выступлению максимальную убедительность. Одри вдруг затрясло, словно в лихорадке, и она вскинула пистолет. Все. Я доигралась. Ей теперь нечего терять, и сейчас она выстрелит. Ей все равно. Она только хочет разделаться со мной.

– Но… как? – жалобно спросила она, и в выражении ее лица промелькнуло что-то беззащитное, детское и в то же время безумное, что-то от маньяка. – Это невозможно! О господи, надо было действовать более предусмотрительно! – Одри отвернулась и принялась лихорадочно мотать головой в попытке – явно безуспешной – понять произошедшее. Она окончательно свихнулась – от страха. Внезапно Одри повернулась и бросилась ко мне. Она схватила меня за плечо одной рукой, а другую – с пистолетом – приставила к моему виску. И вдруг Одри принялась трясти меня, как набитую опилками куклу. Ее когти, как острые ножи, впились мне в плечо, и я закричала от боли. – Он убьет меня! Что же теперь делать, ты не понимаешь, чего ты натворила, идиотка? Зачем ты пришла сюда сегодня? Я тебя ненавижу, ненавижу!

Одри паниковала – и в этом было мое небольшое преимущество, во всяком случае, до того момента, пока эта чокнутая не нажмет на спусковой крючок. Дуло пистолета она с упоением вдавливала мне в кожу. Но мне вдруг стало все безразлично. Я устала бояться.

– Отпусти меня, ты, свихнувшаяся сука! – отчеканила я для разнообразия – на русском. Боль от впившихся в мои плечи когтей была ужасной, но она и отрезвляла, придавала силы. Звуки русской речи, кажется, загипнотизировали Одри. Она замерла на месте, сверля меня глазами. – Отпусти!

– Отпусти ее, наконец! – раздался голос из-за ее спины, и страшный удар кувшином по голове заставил Одри ослабить хватку. – Господи, прости! – Николь стояла и смотрела, как пошатнувшись, Одри сначала раскинула руки, а затем обернулась к кухне, одновременно приложив холодную рукоятку пистолета к месту удара. Я испугалась. Как она еще стоит на ногах? Что, если этого недостаточно, чтобы остановить ее? Но вот Одри сделала неуверенный шаг назад и споткнулась о край шелкового ковра, на котором стоял кроваво-красный диван, мой необитаемый остров.

Раздался выстрел, и тело Одри мешком рухнуло на пол. Выстрел в потолок был последним, что сделала Одри перед тем, как потерять сознание.

* * *

Когда приехала полиция, мы с Николь сидели на полу, обнявшись друг с другом, и рыдали. Неподалеку от нас, крича и брыкаясь, лежала связанная ненадежным бытовым скотчем невеста Марко, светская львица и совершенно чокнутая, больная на всю голову – для нас с Николь это было очевидно – Одри Шараф. Пистолет лежал в другой стороне комнаты. На полу валялся, засыпав паркет белым крошевом, кусок штукатурки, отстреленный Одри во время ее случайного выстрела.

– Кто эта женщина? – Это был первый вопрос, который задал мне полицейский.

– Свихнувшаяся сука, – прорычала я по-русски и попросила забрать у нее из кармана мое обручальное кольцо. Когда полицейские попытались поднять Одри, она закричала и завыла, как пойманный в ловушку койот. Она орала с удесятеренной силой, не реагируя ни на какие просьбы полиции. Звук был страшным и парализующим, даже бригада полиции застыла в немом изумлении. Так смотришь на лавину, которая летит на тебя, и ты знаешь, что оставаться на месте смертельно опасно и нужно убираться подобру-поздорову, но что-то удерживает, и ты завороженно смотришь на безумие природы, пока не накроет с головой.

Одри увезли, нас с Николь тоже. Врачи «Скорой помощи» осмотрели нас и вкололи мне что-то в плечо. Я плохо реагировала, толком не отвечала на вопросы, то и дело норовила снова начать рыдать. Шок, сказали они.

Андре нашел меня в полицейском участке через несколько часов. Я не знала точно, который шел час, но за окном уже стемнело. Николь уехала, а я сидела в коридоре одна. Просто сидела, подтянув ноги на стул прямо вместе с обувью. Я обнимала колени, уткнувшись носом в руки. Закрыв глаза, пыталась осознать волнующую, кажущуюся невероятной мысль. Ее поймали и увезли. Я свободна. Жива и свободна. Я не знала, что мне делать и куда идти. К тому же я смертельно устала. Полицейские проходили мимо меня, но с расспросами не приставали, хотя и косились. Мои показания уже занесли в дело, и я им была не нужна.

– Ты цела! Господи, я тебя сейчас прибью, – закричал Андре, увидев меня, – бледную немощь, скрючившуюся на неудобном стуле в позе зародыша. – Ты зачем ушла из отеля?

– Андре! – всхлипнула я, безвольно позволяя ему завладеть моими руками и губами, давая ему возможность убедиться не на словах, а на деле в моей целости и сохранности. Андре не останавливаясь, осмотрел меня всю – с ног до головы. Врач, он же врач, вспоминаю я.

– Так это была Одри? Скажи мне, что она с тобой сделала? – Андре стоял с таким уставшим видом, словно не спал неделю и, пожалуй, только что вышел из запоя. Под глазами темнели круги, он был бледен и измотан. В нем не угадывалось и следа от его привычной легкости, во взгляде же не осталось ничего, кроме страха. Я ждала от него насмешливых шуток, соскучившись по его беззаботной любви, но Андре крепко держал меня за руку и смотрел на окровавленную фалангу пальца моей руки. Я вспомнила, как Андре, все же являясь европейцем, надел кольцо на мою левую руку. В России так носят кольца только вдовы, и, когда я подумала об этом, мне стало не по себе.

– Ничего. Она ничего со мной не сделала. То есть она, конечно, чуть не убила меня пару раз, но…

– Только не говори, что теперь все позади, – процедил Андре, зло глядя в сторону двери.

– Почему? Ведь все же позади? – Я испугалась, и Андре понял это с опозданием.

– Нет-нет, не волнуйся. Несомненно, все кончено, все позади. Господи… Я просто пытаюсь осознать случившееся и… это сложно. Одри, серьезно? Женщина в парандже? – Андре беспомощно посмотрел на меня, и я протянула руку, убрала спутанные темные волосы с его лба. – Расскажи мне все. Ты уже говорила с полицейскими?

– Я только и делаю, что говорю, – нахмурилась я. – Она забрала у меня кольцо, но мне его не отдали. Сказали, что теперь это вещественное доказательство. Мое обручальное кольцо. Доказательство. Кажется, все, что у меня есть, перекочевало в отделение вещдоков. Может, мне и самой там поселиться? Чего тянуть, все равно этим кончится. Буду лежать с инвентарным номером, привязанным к большому пальцу на ноге. Знаешь, таким, как на трупах…

– Типун тебе на язык. Да и черт с ним, с кольцом! – вскрикнул Андре. – Я тебе хоть десять куплю.

– Нет, не надо мне десять, – покачала головой я, и впервые за все это время вдруг улыбнулась. Улыбка вышла слабой, усталой, какая бывает у спасенных пассажиров потерпевшего аварию самолета. Осознание того, что я осталась цела только чудом, теперь заставляло меня все на свете чувствовать острее и ярче. Словно я находилась под воздействием своеобразного вещества, произведенного моим собственным организмом.

– Даша, ты уверена, что это была Одри?

– Думаешь, я ее с кем-то спутала, когда она мне к виску пистолет приставила? – расхохоталась я, чего уж там, с истерическими нотками. – Ты, конечно, прав, Андре, я-то эту Одри почти не знаю, еле вспомнила ее имя. А вот ты ее знаешь, и куда лучше, чем я думала. Да? Да?! – Я перестала смеяться и посмотрела на Андре. Я жаждала получить ответ и боялась его услышать. Так стоят в задумчивости над крышкой ящика Пандоры. Открывать или не открывать? Но он уже был открыт, оставалось лишь наклониться немного вперед и заглянуть внутрь.

– Что ты имеешь в виду? – пробормотал Андре, отпуская мою руку, и я тут же поняла, что попала в точку. Кровь прилила к лицу, я вывернулась из его рук, подтянула ноги и снова закрыла лицо ладонями. Говорить не хотелось. Ничего не хотелось, разве что завыть, как это недавно сделала Одри, когда ее схватили.

– Нет-нет-нет. – Андре пытался отвести мои ладони от лица, пока я сопротивлялась, не замечая текущих по лицу слез. – Не надо, родная, не надо, ты не так все поняла.

– Я ничего не поняла, Андре! – воскликнула я, вскочив со стула. Я отшатнулась от него, но он не позволил мне убежать дальше по коридору.

– Я все расскажу, все, обещаю. Ты получишь ответы на все вопросы.

– Известное известно немногим, как говорил Аристотель, – заметил кто-то рядом с нами подчеркнуто любезным тоном. Мужской голос из глубины коридора в полицейском участке показался мне грустным и обманчиво спокойным, но было достаточно одного взгляда на Марко, чтобы понять – он в ярости, внутри его неуправляемая ядерная реакция.

– Марко, ты? – изумленно спросил Андре.

– Бессмысленный вопрос, не кажется тебе? Ну-ну, успокойся, брат. Ты похож на воришку, пойманного с поличным. Где же мой кошелек, Андре? О, я ведь тоже – очень даже – жажду получить ответы на все вопросы. Что именно ты хочешь рассказать Даше и не стал рассказывать мне? Что-то о моей невесте, так полагаю?

– Мне так жаль, поверь.

– Верю, – кивнул Марко. Повисла пауза, растерянный и потрясенный, Андре смотрел на брата и молчал. Я подумала – как странно, что я забыла о нем. Ведь Марко – человек, которому я должна была бы позвонить первому. Жених Одри, респектабельный адвокат, успешный человек, добившийся всего сам, ожидавший от жизни только признания и без того очевидных фактов – он смотрел на нас как на призраков, и его глаза тоже ввалились и утонули в темно-сером контуре. Марко смотрел на Андре взглядом раненого зверя, и я моментально поняла, что так между ними было всю жизнь, возможно, с самого рождения Андре. Потерянный трон, извечная судьба старшего брата. Каин и Авель тоже были братьями, и сейчас Марко чувствовал, что Андре вонзил ему кинжал в спину. – Тебе всегда жаль, но ведь это ничего не изменит и не исправит.

– Я не думал, Марко, что это когда-нибудь всплывет. Это было давно и ничего не меняет.

– Думаешь? Ты, наверное, удивишься, но я совсем не согласен с тобой. Я встречался с адвокатом Одри! С ее адвокатом, но не с ее отцом, которого, как ты знаешь, я всегда уважал. Мы виделись с ним пару недель назад, планировали свадьбу, рассчитывали расходы. Он вызвался оплатить торжество, несмотря на мои возражения. Это такая традиция, свадьбу оплачивает семья невесты, а семья Шараф уважает традиции. Хотя и новым веяниям не чужды.

– Марко… – попытался вклиниться Андре, он протянул руку и положил ее на плечо брата, но тот резко дернул плечом, сбросив ладонь. Затем Марко запустил обе ладони в волосы, пригладил их и выпрямился.

– Ее отец отказался со мной встречаться, они запретили мне приходить к Одри в тюрьму. В тюрьму, Андре! Я не могу поверить, что произношу в одном предложении имя Одри и слово «тюрьма». А ты?

– Мне тоже не просто в это поверить, – отвернувшись, пробормотал Андре. – Я и подумать не мог.

– Странно, что ты не подумал об этом, не правда ли? Ты ведь спал с Одри, не так ли? Никого не пропускаешь. И как же ты не подумал, что я, твой брат, ее жених, имею право знать о таких вещах? – вопросы были риторическими, не требующими ответа. Боль и отчаяние разъедали Марко, делали его слепым и глухим ко всему. – Мне вообще кажется, что все, сказанное мне сегодня, – дурной сон. Может быть, я ослышался? Одри пыталась убить твою русскую женщину?

– Не стоит говорить так, словно меня тут нет, – напомнила я.

– Ничего личного… – пробормотал Марко, избегая моего взгляда. Теперь, когда нужно было выбирать между мной и рушащимся миром, он и сам, пожалуй, предпочел бы застрелить меня, если этим можно было бы сохранить все.

– Тут все личное, – возразила я. – Я стояла перед ней, и она целилась в меня из пистолета. Одри Шараф. В светлом платье, с загорелыми руками. Может мне кто-нибудь объяснит это?

Я покачивалась, не вставая с обшарпанного сиденья, сцепленного с другими – лавка в коридоре полицейского участка была антивандальной. Марко медленно повернулся ко мне и посмотрел на меня так, словно я была его врачом, только что объявившим, что у него рак.

– Я никогда этого не пойму, – сказал Марко, а затем сел рядом со мной, положил руки сверху на мои ладони и закрыл глаза. Андре стоял рядом с нами, как нежеланный, явившийся без приглашения гость. Мы с Марко оказались отделенными от него невидимой чертой, как куполом из романа Стивена Кинга, в котором жители некоего провинциального городка оказались отрезанными от внешнего мира. Конечно, в какой-то степени мы были несправедливы по отношению к Андре, но нам с Марко было наплевать – сейчас мы меньше всего думали о справедливости.

* * *

Позже мы сидели в парке, на облупившейся за лето скамейке – из старых, деревянных – и смотрели на голубей. В парижских парках всегда находились доброхоты с булочками в руках – для птиц, конечно. Те слетались стаями, заходили спереди и сзади, даже садились на колени местных клошаров в расчете на лучший кусок или, вернее сказать, на лучшие крошки. Я автоматически следила за птицами, соскальзывала взглядом с одной на другую, умышленно вытесняя из сознания – почти до конца – то, что в это время происходило между нами. Андре говорил, Марко молчал, опустив плечи – он сидел, как Роденовский мыслитель, глядя прямо перед собой, но, кажется, не замечая голубей.

– Мы встречались где-то с неделю несколько лет назад, – сказал Андре после долгой паузы. – Я даже не сразу вспомнил.

– Конечно, куда уж тебе, при твоем-то образе жизни.

– Ты демонизируешь меня, – покачал головой Андре, а Марко горько усмехнулся.

– Несколько лет назад – это когда? Где вы познакомились? При каких обстоятельствах? Только не вздумай отмахнуться от меня всяким вздором о том, что мне лучше не знать этого. Я хочу знать! Ты должен был…