Мои Белые Боги

Было заметно, как спало напряжение. Плечи Гриса до того напряженные расслабились и свысока глянув на Перекооса он велел: – Забери руку, оружие и на доску, – и сам развернулся к доске. Перекоос успел только поднять оружие и потянулся к отрубленной руке не понятно зачем она вообще была нужна, как из земли, то есть почвы этого миры вынырнула драконья голова. Голова была где-то с метр высоту, кожа у дракона голубая, светится, он извернулся в почве, вылез и пару мгновений был похож не на дракона, а на ящерицу без передних лапок, потом поднялся на задние лапы и расправил сложенные позади крылья. В высоту он оказался метра три, с голубой светящейся кожей будто вышел из сказки и ничего не предвещало беды, а Отика зачем-то бросился со всех ног и когда у дракона расширились ноздри, он глубоко втянул воздух и сделал рывок к Перекоосу, Отика закрыл последнего спиной и распахнул руки. Дракон снова втянул воздух и резко отвернулся и схватил человеческую руку и начал жевать. Жевать! Саше бы хотелось упасть в обморок, чтобы ничего этого не видеть, но это выглядело даже как-то…обыденно.

– Малыш еще. Берем?, – спросил кто-то из вестников, а тем временем Отика попытался забрать у дракона добычу, ухватился за кисть и потянул к себе, громко отчитывая дракона:– Плохо! Плохо! Нельзя есть людей!

В отличие от земных хищников дракон не старался защитить добычу. Сомкнулась челюсть, и часть конечности оказалась в руках Отики. Дракон посмотрел на него примирительно: мол, договоримся. Пополам?

– Я отучу тебя есть всякую дрянь!, – строго сказал Отика и вместе с остатками руки вернулся на доску. Вот тут Саше стало так плохо, так закружилась голова, что она начала оседать. Ее кто-то ухватил на руки, кто-то шепнул: – Выбрось. Выбрось!

Падать в обморок оказалось вовсе не приятно. Не как в кино: она – бах, потеряла сознание, он такой – бах, весь взволнованный подхватил ее на руки. Ничего подобного. Жутко заболела голова, горло пересохло, появился тяжелый привкус пепельницы во рту. Теперь понятно происхождение круглых, перерытых пятен в лесу, понятно, почему дорожки в лесу и территория вокруг укрепления выложена каменными плитами. Драконы не пробьются. Теперь понятно. У драконов и мориспен сходная диета. Это далеко не лучший мир, чтобы родиться человеком.

Она совсем не помнила, кому положила голову на плечо. Ее гладили по голове, как маленькую девочку, утешали, предлагали попить воды. От всей горечи было бы легче, если б пробились слезы, но они казалось, тоже застыли от открывшейся ужасающей правды. Дракон летел за нами в укрепление. И когда доска опустилась на то место, откуда взлетела, не выплаканные слезы пробились истерикой. Саша кричала, что хочет домой, требовала, чтобы они немедленно вернули ее на Землю. Кричала, что ненавидит их всех вместе с драконами и мориспен и будь они прокляты. И этот мир проклятый тоже пусть будет проклят. Грис держал ее за плечи и пытался успокоить, крепко держал, развернул к себе спиной и сжал.

Появилась Хала, появилась Мураша – шаманка и травница. Мураша прикладывала больным мох, варила отвары, промывала раны и по совету Саши делала это чаще, а когда все дела были кончены, собирала в комнате напротив «госпиталя» женщин и мужчин и пела какое-нибудь повторяющееся слово или предложение или просто на выдохе долго пела одну букву. Это походило на ввод людей в транс. Сейчас она достала какие-то палочки, ловко высекла камнями искру и подожгла палочки. Это далеко не ароматические палочки из магазина. Горело часть какого-то высушенного дерева, ветки. Палочка вспыхнула и задымила черным пламенем, пахло теплом и обволакивало сознание пледом. Мураша ходила вокруг Саши и повторяла: – Ааааааронум, Аааааааронум, Аааааааронум…

Сквозь черный дым был виден дракончик. Его повязали веревкой за шею, чему он не сопротивлялся и с почти нежностью поглядывал на вестников. Веревка эта была синевато-белого цвета и не была веревкой в привычном понимании физики этого объекта. Она напоминала электрическую дугу. Дуга эта колебалась, но первый конец находился в руке вестника, второй замыкался на драконьей шее. Саша замерла и легко повела плечом, прося освободить. Мужские руки разжались.

– Чем вы их кормите?, – не узнавая свой натянутый до предела голос, спросила она.

Грис испуганно взглянул ей в глаза, как мальчишка, которого обвинили в шалости, в которой он не участвовал и показал иллюзией червяков и других животных. Людей в меню не было.

Глава 5

Женщины бангки увели Сашу в укрепление, в свою комнату, дали какой-то горьковатый зеленый отвар, с которого быстро потянуло в сон. Мураша затянула протяжное «АААААронууум», покачивалась вперед-назад и повторяла и повторяла эту фразу, Хала поглаживала Сашину руку и, осторожно прикоснувшись к голове, провела по Сашиным волосам. Понимая всё происходящее, обе женщины выглядели спокойно, смиренно, давно приняв все особенности этого мира. У них не было слов утешения, они не будут кричать и возмущаться, они со всем смирились. Эта странная покорность совсем уж дикой перспективе оказаться закуской для мориспен или драконов очаровывала, успокаивала и одновременно вызывала отвращение. Почему вы молчите? Почему не бьетесь за свои жизни?! Неужели со всем можно смириться? Смерть подползла к Сашиным ногам, смерть с трупным запахом и хрустом костей ломающихся в огромной драконьей челюсти усмехалась в своем превосходстве. Страх надежно втерся в кожу и голову бангки и теперь заглянул безумным взглядом в глаза вчерашней московской школьницы животным вызовом: – а что ты будешь делать?

В такой компании сон явился спасителем и утешителем, быстро и незаметно наркозом «выключил» Сашу, чтобы окунуть в густой омут снов с появляющейся из черной почвы головой дракона и армией мориспен, штурмующей крепость. Крепость – единственный островок безопасности для человечества в этом темном мирке. Крепость нужно защищать любой ценой! С этой живительной мыслью она и проснулась. Голова просветлела, появились силы действовать. В спальне в каменной чаше единственным светильником тлел и тихо потрескивал торф, за окном стемнело, скрестив руки в уголке спала Мураша. Вокруг нее валялись «рабочие инструменты» целительницы: обгоревшие травы, две каменные кружки с успокоительным настоем, вязаные из старых тряпок и цветных камней амулеты. Выпив полную чашу воды, Саша потерла глаза, потянулась и обратила внимание на сложенные на столе вещи, которых раньше не видела. Новенькие широкие брюки с шарфом, который завязывался на боку и водолазка. Ткань пахнет новизной и дорогими духами. Вещи сшиты из темно-серой, вестнической ткани без серебряных нашивок. У кого есть эти нашивки – того драконы не едят, у кого нашивок нет – увы. У двери стояли женские сапоги на широком, низком каблуке.

Надевая подарки, Саша решила, что ей не будет стыдно за сказанные в порыве слова. Потому что в обычное время она вполне себе уравновешенный человек, без закидонов и странностей. Просто не каждый день сталкиваешься с драконами и людоедами, вот нервы чуток и сдали. А нервы сдают только перед хорошими, спокойными людьми, потому что устраивать скандалы перед плохими людьми никто не рискнет – себе дороже. Такой вот маленький минус.

– Мураша! Мууураша!, – позвала Саша, закончив одеваться. Поблизости не было зеркала, чтобы оценить наряд и впервые в жизни Сашу не очень-то и волновало, как будет смотреться на ней новая одежда. Главное, по возможности не выделяться среди людей.

Целительница просто открыла глаза, без всяких потягиваний и заспанного взгляда. Просто открыла и осознанно взглянула на Сашу, не проявив никого внимания к ее новой одежде.

– Пойдем к людям, – сказала Саша, и вот тут в глазах целительницы промелькнуло удивление.

– Пойдем, – твердо велела Саша, открыла дверь и кивнула в сторону выхода. Слабое сопротивление было быстро сломлена, эта женщина не привыкла спорить. В коридорах было привычно пусто, бангки собрались в комнате напротив госпиталя и тихо что-то напевали. В самом госпитале было пусто. Саша не могла сказать сколько бангки жило на этом уровне. Прошло слишком мало времени, чтобы сделать вывод. Многие бангки жили в дальних комнатах, тихо спускались за едой или украдкой спускались выполнить порученную работу, создавалось впечатление, что они жили в постоянном молчании и лишь изредка приходили за порцией общения к госпиталю. Беспрепятственно пройдя знакомым путем до террас Саша с покорной спутницей вышли прямиком в поздние-поздние сумерки. Вечер в Горыянцы. Два светящихся золотыми лунами спутника и множество мелких, которые видны серыми и розовыми лентами на небе с множеством едва светящихся звездочек. Распахнутое небо сияло. Оно было умопомрачительно-прекрасным, до слез восхищения и, задирая голову вверх, Саша подумала: как могло случиться, чтобы под таким красивым небом происходили такие ужасные вещи. Нет, преступления совершаются под самыми красивыми небесами! А не где-то там… в Мордоре и с этим надо что-то делать.

Мураша поежилась от вечерней свежести, согнулась и аккуратно потерла плечи, чтобы согреться. Внизу горели торфяные костры и на незнакомом языке люди не складно горланили песни со множеством слов. Спускаясь не спеша Саша зорко всматривалась в людей. Интересно, какие они. Одеты чуть лучше бангки: женщины прикрывают грудь, некоторые носят нечто наподобие просторного платья до колен, мужчины одеты в брюки – в Москве бы сказали: это легкие, летние брюки длиной семь восьмых невнятно серого цвета, местами застиранные, местами порванные. Рубашки широкие и очень похоже на то, что это и есть женские платья. При нехватке ткани выбирать не приходится: шьют просторное и до колен, а потом кому что досталось то и носят. А вот обувь у всех исправная, вестническая. С материалом для обуви проблем нет. Изо рта вылетал пар. Температура возле укрепления по сравнению с дневной сильно упала, по ощущениям Саши можно говорить о минус пяти – десяти, поэтому пришлось прибавить скорости.

На первом уровне в каменных чашах горела смесь из торфа и древесины. От этой смеси тепла было больше, чем просто от торфа, но дымило по-черному и пахло гарью. Возле чаш ловили тепло не меньше сотни человек. Четыре мужских голоса отрывисто и зло, на разный лад горланили разные песни, ничуть не смущаясь музыкального разнобоя. Слышался отрывистый смех, больше похожий на пошлое улюлюкание. Смех резко обрывался, испугавшись своей смелости, и затихал молчанием, или тихим разговором. Возле первой чаши одиноко стояла полуголая женщина со стеклянным взглядом, ее щеки были изрезаны шрамами. Молодая и хорошенькая от природы, чуть старше самой Саши она тупо смотрела на лестницу ничего не отражающими глазами. Сзади на костылях подошел одноногий мужчина с залысиной и крысиным лицом и, счастливо улыбнувшись, принялся мять ей грудь. Саша не знала, как реагировать и решила пока просто пойти дальше. Под ногами валялись остатки еды: пережеванные кусочки мяса, чешуйки от вкусной шишки, крошки, какой-то сладкий разлитый напиток, которому прилипала подошва сапог, остатки супа, прокопченная шкура червяков и зеленая кожура сильно смахивавшая на мандариновую. Возле следующей чаши стояло восемь мужчин разной степени искалеченности и завидев Мурашу они стали выбрасывать ту самую мандариновую кожуру и кричать:

– Арааааитиа!

– Арааааитиа!

Арааааитиа!

Вдруг коротышка с оттопыренными ушами и носом-картошкой принялся бешено скакать вокруг чаши. Остальные подбадривали его и скалились. Возле следующих чаш на целительницу и Сашу обернулись и отвернулись, сделав вид, что не заметили и тоже бросали подальше кожуру. С этого места было видно, как позади, к лестнице прислонился мужчины с обрубкой вместо левой руки, на коленях перед ним стояла женщина с нечесаной копной каштановых волос и ублажала его орально. В возбуждении он держал женщину за волосы и судорожно буравил ее рот. Когда Саша обернулась, чтобы идти дальше наткнулась на справляющего тут же малую нужду одноглазого долговязого местного обитателя. Заметив спутниц, он приветливо пернул и остался доволен своей шуткой.

– Да они все пьяны, – догадалась Саша. Вот что это за кожура? В ней содержится что-то растительное и опьяняющее! Они откидывают кожуру, потому что им запрещено это употреблять, а черный дым нужен, чтобы скрыть нарушение запрета. В основном здесь были мужчины. Пройдя еще несколько чаш, они почти вышли из черного, едкого тумана, как Мураша вполне миролюбиво сказала: – Нельзя. Запрет, – и кивнула на кожуру и сделала пару шагов, как кто-то сзади ударил ее кулаком по голове и быстро убежал. Основной приметой негодяя было наличие обоих ног и рук. Жестокость взвилась, жестокость потребовала продолжения. Мурашу стали окружать, кричали, успели толкнуть, как Саша закрыла ее спиной и громко и уверенно сказала: – Тииихо. Тихо. Все хорошо. Спокойно, спокойно. Веселитесь дальше.

Тощий юнец со взглядом «мне все безразлично, делаю, что хочу» было выступил вперед, как нетерпящим возражения, железным голосом Саша приказал: – Назад!, – и тот послушался. Чтобы выплеснуть злость и разочарованию от неудавшейся расправы он опрокинул чашу и принялся орать. Просто ужасно, страшно орать. Однажды мама сказала, что у Саши мужская реакция (как что хорошее так сразу мужское). В обычной жизни она не проявляла каких-то особых качеств, но в критической ситуации быстро принимала верные решения. Критических ситуаций было немного: в пятилетнем возрасте вытащила из озера тонущего двоюродного брата и совсем недавно во дворе на Сашу кинулись две собаки. Без лишних эмоций Саша бросила в них сумку, подобрала большую палку и сама пошла в наступление. Собаки предпочли спасаться бегством, а из дома в одном халате выбежала бледная мама. Спрашивается, чем она могла помочь? Надо было хоть скалку прихватить.

Тощий юнец продолжал отвратительно орать. Саша обвела холодным взглядом десяток стоящих полукругом мужчин. Физическое преимущество было на их стороне и дело не только в количестве. Эти люди привыкли выживать, драться, вся их жизнь сплошное насилие. Пусть худые, но жилистые. Ударить живого человека, причинить боль, изнасиловать, украсть – норма жизни. Такое понятно без слов, исходящая от них угроза пробьется через закрытые двери и человек с самой минимальной интуицией поймет – дело дрянь. Кроме физического превосходства есть и внутреннее превосходство, некоторые называют это душевным превосходством, эмоциональным, интеллектуальным каким угодно только не физическим. Саша жутко рассердилась, вздернула подбородок и процедила:

– Пошли вон. Назад!

Лысый мужчина по пояс голый и изрезанный шрамами с упреком посмотрел Саше в глаза, взгляд у него был непривычно ясный. Посмотрел так, смачно плюнул в сторону и сказал на понятном языке: – Пусть идут.

Он еще что-то зло бормотал, исчезая в черном тумане, но было уже не разобрать. Снова три мужских голоса завели нескладные песни под страстные вскрики занимающихся сексом пар. Не сказав ни слова, Мураша засеменила к ближайшей арке. Саша догнала ее, на ходу спросила: – Как ты? Больно?

Мураша чуть сбавила шаг, отрицательно покачала головой и выдохнула одно слово: – Люди, – и как будто все в порядке и ничего страшного не случилось пошла дальше.

– Голова болит?, – обескуражено спросила Саша в спину целительницу и получила эмоционально-выверенное «нет».

– Тогда отведи к другим людям, – настаивала девушка.

– Другие – хуже. Люди – грязь, – спокойно парировала Мураша.

– Веди, – приказала Саша, уже зная, эта женщина не посмеет ослушаться.

Площадка или, точнее сказать, вытянутая на всю длину укрепления площадь освещена горящим в каменных, уличных каминах торфом. Вместе со светом огромных лун этого было достаточно, чтобы просматривать подступы к укреплению. Плохо одетые, искалеченные дозорные проходили от камина к камину и вглядывались в долину со сверкающими озерами. Вход на первый уровень укрепления, на сколько хватает глаз, украшен арками и не высокими, блестящими колонными. Внутри пол выложен сложной мозаикой. Окна и распашные двери на первом уровне дублируют арки. Стекла разрисованы на стыке с рамами под цветные водоросли и в большинстве своем выбиты полностью или разбиты. На дверях видны царапины, выбоины и подозрительные коричневые пятна. Как только двери открылись, сомнений не осталось: отвратительно воняло фекалиями и мочой. Саша непроизвольно задержала дыхание и попыталась натянуть ворот блузы на нос. Подаренная блуза тянулась плохо, поэтому пришлось воспользоваться краем рукава и самоотверженно кивнуть Мураше: – Идем!

Коридоры внутри освещены слабо. Ниши для торфа были завалены топливом, из-за чего он быстро тух, либо топлива было положено мало, отчего и нужного света было мало. Эту тонкость знали все, кто хоть немного имел дело с торфом. Поверх удушающего запаха нечистот, пробивался аромат сгнившей пищи, засаленности, запах грязных, никогда не мытых тел. С тоскливым свистом долетавший из разбитых стекол ветер не успевал принести сюда ночную свежесть живого леса.

«Зачем быть засранцем, если можно им не быть», – с раздражением подумала Саша и не рискнула говорить об этом вслух, чтобы не пришлось вдыхать воздух. Она старалась не вглядываться в то, что валяется на полу. Чем пахнет, то и валяется. Но вдруг нога наступила на что-то мягкое, теплое и живое. То оказалась рука чрезвычайно тощего мужчины, с желтой кожей. Его голова больше походила на обтянутый кожей череп, выглядел он болезненно. Потребовалось всё человеческое милосердие, чтобы заставить себя присесть на корточки и убедиться: несчастный еще жив. Худосочная грудная клетка вздымается.

Из-за закрытой двери послышался тихий, протяжный вой, от которого кровь в жилах стыла. За соседней дверью кто-то когтями царапал каменные стены, а потом неизвестно из-за какой двери раздался резкий, протяжный крик. И снова, и снова. На высоких нотах истерично визжал мужской голос, на секунду стих, захохотал гиеной и стал отрывками выкрикивать слова песни местами напевая их. Сплошь завесу сумрачной тьмы впереди прорезался свет. Навстречу шла сгорбленная, лохматая женщина с набитой тележкой торфа, и раздраженно разгребала ниши, нервно скидывая отгоревшее сырье на пол. Свет упал на незнакомку. Лопатка для торфа зло проскрипела по каменной нише. Лицо Ирины Васильевны выглянуло из темноты. Сходство было. Определенно имелось сильное сходство с интеллигентной, доброй учительницей музыки, пахнущей хорошим мылом и кремом для рук с ромашкой. Горбунья сощурила глаза и пригляделась к Саше. В ее взгляде мелькнул интерес. Она подвинула тележку и когда снова перевела взгляд на Сашеньку, разглядела идущую позади Мурашу и тут же вздрогнула, схватила из тележки свежего торфа и бросила в целительницу и, не дожидаясь того, что за этим последует, быстро укатила тележку в вонючую, орущую полутьму.

Свет впереди разгорался и креп. Под ногами захрустела разбитая посуда. В помещении с двумя арками, одна из которых через закрытую дверь вела наружу, горели переносные чаши и ниши. Люди сидели и на полу, и на длинных каменных лавках. Сидели тихо, прижимаясь друг к другу. Такие же покалеченные в большинстве своем, только трезвые и сохранившие остатки душевного здоровья. Странно видеть столько молчащих людей в одном месте…сколько их тут? Человек семьдесят точно есть. За этим молчанием не последует болтовни, интересной беседы, не зазвучит музыка, не взорвется смех, не начнется новый розыгрыш. За этим молчанием вообще ничего нет. Пустота. Когда женщины видели пришедших, вжимали плечи и ближе прижимались к соседям. Мужчины отворачивались или безучастно отводили взгляд на «прежнее место».

– Привет, – сказала Саша. Ее голос прозвучала мягко, миролюбиво и присутствующие с чуть вздрогнувшим напряжением прислушались к незнакомым вибрациям. Приятные потоки звука разошлись по пространству, прошли сквозь людей, растворились в стенах. Саша прошла ближе к двери, надышалась куда более приятным и чистым воздухом, и, выдержав паузу и обдумав насколько это может помочь, с задором запела колыбельную:

– Спи, моя радость, усни.

В доме погасли огни,

Пчелки затихли в саду,

Рыбки уснули в пруду.

Месяц на небе блестит,

Месяц в окошко глядит.

Глазки скорее сомкни,

Спи, моя радость, усни…, – протянула Саша «и» и полетела вниз после того, как из кучи тел вылезла старческая рука, тощими пальцами сжала Сашину щиколотку и резко дернула на себя. Певунье грозило неприятное падение, но чьи-то руки сзади подхватили ее на лету и к огромному облегчению знакомый голос Гриса сказал: – Ну, ну старик. Так делать плохо.

Через приоткрытую дверь просунулась голова Перекооса, улыбнулась, сказала: – О, привет,– и исчезла.