Куклы зазеркалья

А наше кошмарное шоу продолжалось.

Самое ужасное в моем положении, что приходилось выказывать ему, какое-никакое, а расположение. Что-то спрашивать, интересоваться и видеть, как он улыбается и кивает мне довольно. Страшно хотелось, чтобы он просто провалился вместе с полом и этим зданием или сооружением. О, Господи! Помоги мне!

А когда Дима занес первый раз над Мариной руку, то специально немного развернулся ко мне.

– Смотри внимательно. Если не будешь внимательно смотреть, то я изобью ее сегодня сильнее, чем планировал. Ты поняла?

Как же не понять?

В моих глазах, наверное, было то же самое – испуг, неверие. Как? Неужели это происходит со мной? Не может быть. Этого просто не может быть со мной…

Она сопротивлялась отчаянно. Надеюсь, что когда-нибудь я смогу это забыть. Или может, не придется ничего забывать?

В какой-то момент, не выдержав, отвернулась, не было сил бороться с тошнотой.

– Я же сказал тебе смотреть!

Твою мать! Глубоко вдохнула – как будто забила в горло кол. «Нельзя, не сейчас. Потерпи, не раскисай, пожалуйста, ради вас обеих!». И встретилась с его безумными глазами.

– Я смотрю.

– Вот и молодец.

И повернулся, послышался сдавленный стон. Я видела уже только его затылок.

– Ты понимаешь, что никто из них от сюда не выбрался?

– Понимаю.

После продолжительного молчания это были ее первые слова, сказанные с некоторым трудом – губы были разбиты и лицо распухло. Марина застонала и немного побилась головой о стенку.

– Я не хочу, не хочу, не хочу…

– Марина, Мариночка. Я прошу тебя, не впадай в истерику, это тебе ничем не поможет, – я говорила спокойным, даже ласковым голосом, хотя сама была готова рыдать биться головой о стенку, так же как и она. Уж лучше самой размозжить себе череп.

– Да пошла ты к чертовой матери…

Далее шла одна нецензурная лексика, пересыпанная иногда нормальными словами. «Человеку надо выговориться. В конце концов. Ради малюсенького шанса, что я выберусь от сюда, можно многое вытерпеть. Неужели еще с неделю назад для меня эта глупая вечеринка у тетки дома была проблемой? Какая бредятина».

– Целый месяц. Господи! Мне не выдержать. Целый месяц…

Послышались подвывания. Открывать глаза и смотреть, что у нее происходит, не хотелось.

– Выдержишь, – стоило почаще это повторять, уверяя себя и ее.

– Тебе хорошо. Он тебя не тронул сегодня.

– Сегодня не тронул. Это верно. Но ничего не изменилось, моя казнь просто откладывается. И самое ужасное, что даже после смерти мне покоя не будет. Я буду его любимым скальпиком. Он будет ходить вокруг любовно рассматривать, поглаживать, вспоминать, пускать слюни над ним…

– Замолчи. Какая гадость… Ты еще все надеешься выбраться?

– Надеюсь. А ты?

Она села на кровати, немного сморщившись при этом, и посмотрела на дверь.

– Не знаю.

– Это хорошо. Я, когда получила свою первую порцию, решила, что сделаю все, пусть хоть отбивную из меня сделает из меня, но не сдамся.

– Мне кажется, что я могла бы его загрызть. Хотя сейчас, кажется, а когда он… Просто не могла первые минуты пошевелиться. Будто замедленная съемка. Это не со мной. А потом проснулась.

Разговаривали мы немного. Нашим главным занятием было ждать. Время, ползущее как улитка с огромной раковиной за спиной, было и мучителем и спасителем одновременно. В какие-то моменты этого безумного ожидания хотелось его поторопить. Сказать, ну давай уже вывали на меня все без остатка, побыстрее, чтобы отмучиться.

А когда перед глазами проплывали отрывки воспоминаний: о белой комнате, о юбке задранной как-то слишком пошло у манекена, о том, как я наблюдала за собой сверху, за своими ногами, руками, его напряженной спиной и рукой занесенной надо мной, а потом эта же рука, но уже над Марининой головой. То хотелось наоборот замедлить бег секунд. Казалось, каждая отдается внутри болью. Импульсивное желание бежать, было единственным в такие моменты. Мозг начинал лихорадочно думать. Глаза шарить по углам в поисках выхода из западни.

И всякий раз разочарование, сопровождающееся периодом уныния и полной атрофии.

А потом все опять по кругу.

«На верхней палубе играет оркестр, и пары танцуют фокстрот,

Стюард разливает огонь по бокалам

И смотрит, как плавится лед.

Он глядит на танцоров, забывших о том,

Что каждый из них умрет.

Но никто не хочет и думать о том,

Пока «Титаник» плывет.

Никто не хочет и думать о том,

Пока, пока «Титаник» плывет».[10 - «Титаник» – В. Бутусов, И. Кормильцев (входит в альбом «Титаник» 1994г)]

Димино лицо выражало неудовольствие.

И это не было связано с нами – вроде. Хотя точно сказать нельзя.

Можно было подумать, что он получил нагоняй от начальства и теперь прикидывал на ком бы сорваться. Не очень хорошее начало. Каждая клеточка моего тела ловила все исходящие от него эмоции, как радар.

Мы обе сидели на своих нарах, как нахохлившиеся после дождя воробушки. Напряженно молчали и таращили на него немигающие глаза. Не знаю, чем бы это нам помогло, но и закрыть было невозможно.

Он походил по комнате, потом открыл дверь и, достав из заднего кармана ножик, перерезал Маринину веревку.

«Зачем?». Этот вопрос прогремел у меня в голове и был огромными буквами написан на лице моей сокамерницы. Известное все же чуть лучше неизвестности. Самое меньшее, что можно ожидать – покажет комнату ужасов, самое худшее и представлять не хотелось.