Tempus

– Мистер Смит… – хотел ему что-то сказать дворецкий, но не успел – Мэтью уже направил Искорку во внутренний двор, спеша забраться в кровать и забыть этот день, как страшный сон. Но его мечтам было не суждено сбыться: в конюшне его встретил мистер Страут, держащий в руке фонарь.

– Как здорово, что сегодня вы решили меня дождаться, – съязвил Мэтью, слезая на землю.

– Нет, я… – на лице у конюха было какое-то сложное выражение, он пожевал губы, а затем произнес. – Тебя ждет мисс Никсон в комнате.

Мэтью тут же сообразил, отчего мужчина дожидается его в конюшне: тому было явно неловко находиться в одном помещении с девушкой, которая отвергла его.

– Лиззи? Зачем? – удивился Мэтью, разминая затекшие мышцы. – Ведь уже так поздно.

– Я не… Она сама тебе скажет, – огрызнулся тот, ставя фонарь на землю и принимаясь за свою работу. Его спина выглядела напряженной. Мэтью пожал пробрало любопытство, и он заторопился в комнату. Стоило ему открыть дверь, как он услышал возглас «Мэтью!» На него налетела заплаканная девушка, пряча лицо у него на груди. Судя по всему, она долго ждала его – свеча на тумбочке у кровати, с которой она пришла, почти догорела. Спрятав лицо у юноши на груди, Лиззи разрыдалась, не сдерживаясь, и, очевидно, что уже не в первый раз за сегодня.

У Мэтью похолодела спина. Он взял девушку за плечи и слегка отодвинул от себя:

– Лиззи, что случилось? – он с тревогой уставился в ее лицо, опухшее и красное от слез.

– Мэри… Мэри!.. – она не смогла выдавить из себя что-то большее и снова зашлась рыданиями, обвивая его руками. Молодой человек почувствовал, что у него от беспокойства сводит желудок, но он не мог поторопить ее. Ему оставалось только неловко обнимать ее и поглаживать по спине. Теперь он понял, почему Страут выглядел обрадованным его приходом. Конюх совершенно не переносил женских слез и тут же терялся, стоило его увидеть плачущую женщину. Впрочем, Мэтью сам тоже не знал, что ему делать.

– Что с Мэри? – спросил он, заглядывая ей в лицо. – Она заболела? Объясни толком.

– Мэри… Она мертва! – стоило ей произнести эти слова, как она снова зашлась в рыданиях, прижимаясь к нему всем своим худощавым телом. – Она мертва, Мэтью! Она у-у-убита-а! – провыла Лиззи в район его ключицы.

Мэтью оторопел, его ладони, поглаживающие ее спину, замерли. Убита? Мэри? Это казалось невозможным принять. Мэри всегда была самой бойкой из них, и она точно умела за себя постоять. У него в голове появилась сотня вопросов, но он не решался пока задавать их, молча дожидаясь, пока Лиззи успокоится. Неизвестно, сколько времени она прождала его здесь – одна в темноте переживая свое горе, чтобы наконец увидеть его и смочь вылить все свои слезы. Они так и стояли около дверей, обнявшись, пока девушка наконец, шмыгая носом, сама не расцепила объятья.

Он зажег свет, подвел ее к кровати и усадил, заключая ее ладони в свои – руки девушки подрагивали. Все его переживания этого дня теперь казались несущественными по сравнению со слипшимися от слез мокрыми ресницами девушки. От слез ее лицо перекосилось, покраснело, глаза опухли и налились кровью, но он почему-то почувствовал к ней такую нежность, что, протянув руку, аккуратно вытер дорожки слез тыльной стороной ладони.

– Расскажи мне нормально, пожалуйста, – попросил он, протягивая ей платок, который нашел в кармане. Девушка шумно высморкалась, не заботясь о своем внешнем виде сейчас нисколько, а затем подняла на него глаза, которые сейчас показались ему еще красивее, чем обычно.

– Приходил к-констебль, – ее голос скакнул, она прочистила горло и только затем продолжила, – ее нашли еще вчера… в Уайтчепеле, но опознать смогли только сегодня – ее сожитель заявил о пропаже… Констебль сказал, что она… она была убита с особым зверством – убийца перерезал ей горло, а затем… – она перешла на вой, – а зате-ем разрезал живот и… и… изнас… изна…

– Я понял, не продолжай, – он мягко обнял ее за плечи, привлекая к себе. Лиззи вновь разрыдалась, не в силах взять себя в руки.

Мэтью краем глаза увидел, что дверь отворилась, в помещение заглянул мистер Страут, который, наткнувшись на эту сцену перед ним, тут же переменился в лице и тихонько закрыл дверь с той стороны.

После этого его мысли пустились вскачь – Мэри? Что за зверский убийца? Ведь Мэри была обычной проституткой, за что вообще ее можно было убить? Его грудь словно сдавили клещами, но он не мог привыкнуть к мысли, что Мэри больше нет. Он никогда не был близок со старшей из детей Никсонов, но она была ему старшей сестрой и всегда работала на благо семьи. Лиззи рассказывала ему, что до того, как Мэри в 14 лет вышла на улицы, у них иногда не хватало денег даже на хлеб, потому что мистер Никсон пропивал все деньги, а благодаря Мэри, которая всю выручку отдавала матери в обход отца, они смогли выжить. Когда у них появился лишний рот – Мэтью – именно работа Мэри помогла прокормить и его, а не дать всей семье умереть с голоду, поскольку в ту голодную зиму, когда он появился, у миссис Никсон было очень мало заказов на шитье. Словом, хотя между ними никогда не существовало дружбы как таковой, она всегда вела себя как его старшая сестра. Мэри была довольно взбалмошной, часто агрессивной и могла даже поколотить братьев, но умела проявлять гибкость, нравиться мужчинам и тем самым получала довольно стабильный заработок. Иногда она относилась к Мэтью из ряда вон плохо, считая нахлебником, но иногда она была очень мила с ним и даже научила его курить трубку и некоторым другим жизненно важным вещам в Ист-Энде. Мэри в глубине души обладала хорошим сердцем, но она пошла в мать в неумении выражать свои чувства. Дети понимают скрытые чувства лучше взрослых, а потому он никогда ее не винил ни в чем.

У юноши сдавило горло. Мэтью крепче обнял Лиззи, почему-то вспомнив, как она презрительно корчила губы в насмешке и называла его «цыганенком», но терпеливо разъясняла смысл слов, которые были ему, как иностранцу, непонятны. Мэри говорила на отчетливом кокни, который вводил мальчика в ступор, и она всегда сначала смеялась над ним, но затем переводила. Его уличный говор на улицах Ист-Энда – ведь он пошел от нее. Мэтью ощутил горечь во рту, вспомнив подобную мелочь, и с трудом сглотнул, касаясь подбородком макушки Лиззи.

Наконец она затихла и отстранилась, сжимая его ладони в своих так крепко, как утопающие цепляются за спасательный круг.

– Мама… мама уже знает, нам нужно… нам нужно отправиться к ней сегодня! Нет… – она задумалась, пытаясь мыслить разумно, – конечно, лучше завтра с утра. Попроси у мистера Зонко отгул, я уверена, что он не откажет.

– Да, конечно, – пустым голосом согласился Мэтью, погрузившись в воспоминания. Ему почему-то стало невыносимо тошно от перспективы идти завтра в Ист-Энд и проходить это снова: слезы, горе «его» семьи, опустошение и невозможность что-либо изменить. В такие моменты он становился совершенно бесполезен – он был просто куклой, не человеком, он ничем не мог помочь дорогим ему людям и лишь бестолково смотрел на их страдания – он шел туда, куда ему говорили, делал то, что нужно, пока однажды, спустя некоторое время и его не догоняла потеря, но он уже оставался один, так как другие смогли двигаться дальше.

– А убийца? – он встрепенулся, глядя на девушку и невольно протягивая руку, чтобы убрать ей за ухо выбившуюся прядь.

– Его не нашли, – глухо произнесла Лиззи. Она выглядела совсем раскисшей. Всегда твердая и спокойная, пережившая смерть отца без единой слезинки и немного поплакавшая после смерти младшего брата, сейчас она дала себе волю, потому что знала – завтра перед матерью ей снова придется быть «стойкой», ведь матери будет хуже. Она и страшилась, и хотела скорее броситься в материнские объятья, но знала, что обеим станет от этого больнее. На ее глазах, только что подсохших от слез, вновь появились слезинки.

– Лиззи, пойдем на кухню. У миссис Пирс наверняка есть какой-нибудь отличный напиток от душевных страданий, – мягко произнес Мэтью после паузы, вглядываясь в ее лицо.

– Да, – она глядела сквозь него равнодушным взглядом, – да, ты прав. Да…

Но она не сделала попытки встать. Ему пришлось взять ее под локоть, чтобы заставить куда-то идти. Лиззи шла, еле перебирая ногами, совершенно потерянная, словно выплакав все, она разом опустела и теперь все, что удерживало ее, была ладонь Мэтью, держащая ее под локоть. Он помог ей спуститься по ступеням и усадил на стул на кухне. Вся прислуга уже знала о горе, настигнувшем семейство Никсон. Миссис Пирс в ночной рубашке и халате, хлопотала у плиты, когда они зашли.

– Вот, дорогая, – она поставила перед девушкой горячее молоко с щедрой порцией рома. – Выпей.

Мэтью чуть пододвинул кружку к Лиззи, и та обхватила ее дрожащими пальцами, заплаканными глазами уставившись на молоко.

– И тебе, мой милый, – кухарка поставила чистый ром и перед ним, памятуя, что и он вырос вместе с Лиззи. Мэтью с благодарностью посмотрел на нее и залпом опустошил стакан. Обжигающая жидкость пошла вниз по пищеводу, отогревая его от сердце ото льда, что сковало его, стоило ему услышать новости.

Послышался шум, и на кухню ворвалась Эмма – растрепанная и заспанная, раскрасневшаяся от бега.

– Я!.. – она увидела двоих, сидящих в тишине, и снизила голос. – Мистер Зонко передал, что он дает вам отгул на завтра. Мистер Колсби уже спросил у него. И если мы… мы чем-то можем помочь, – глаза у нее тоже были красными – девушка, очевидно, уже выплакала все глаза.

– Спасибо, – хриплым голосом произнесла Лиззи, крепче держа в руках чашку и делая глоток. Перед столькими людьми она тут же собралась, демонстрируя свою железную выдержку. Она всегда так делала, и Мэтью, почувствовавший, как она напряглась, положил ей руку на спину, успокаивающе поглаживая. Девушка изо всех сил хотела казаться сильной, но ей это было сейчас не по зубам. Она уткнулась руками в ладони и глухо разрыдалась. В глазах Эммы тут же появились слезы – она была из тех, кто не выносит чужих слез только по той причине, что начинает рыдать сам. Однако миссис Пирс, которая лучше понимала скорбь Лиззи, выпроводила служанку и сама отправилась прочь, пожелав им лучше идти спать и не терзать себя. А затем, с состраданием глянув на двоих детей, отправилась к себе в небольшую комнату в конце коридора.

Вскоре Лиззи затихла. Она отпила глоток молока и выпрямилась.

– Да, миссис Пирс права, – уже окрепшим голосом сказала она. – Нам нужно выспаться, завтра… – ее храбрый голос сорвался, – много дел, – уже тише закончила она.

– Я провожу тебя, – мягко сказал Мэтью. Почему-то смотреть на чужое горе было легче, чем думать о своем. Это заставляло отвлекаться на заботу о другом человеке и не концентрироваться на своей боли. Чужую боль он мог обнять, погладить, успокоить, а как справиться со своей? Он чувствовал, что не может плакать – ни одна слезинка не выкатилась из его глаз, и он, оглушенный этим бессилием, смотрел, как убивается Лиззи. Не кажется ли он бесчувственным? Но Лиззи, казалось, была благодарна ему за это.

Провожая Лиззи до комнаты – та жила на чердаке вместе с Эммой, он мягко придерживал ее за локоть, и та, обычно гордая, не вырывалась, а позволяла себя вести. У комнаты он замер, не думая, что будет прилично заходить – все-таки Лиззи жила не одна, поэтому отпустил ее руку.

– Мэтью, я… – хрипло и тихо разорвала тишину девушка, поднимая на него заплаканные глаза. – Спасибо тебе.

– Прости, что я вернулся так поздно, и тебе пришлось прождать меня, – с раскаянием сказал он, сжимая кулаки от злости на себя. Он корил себя за то, что опоздал и заставил ее провести несколько часов в молчаливом горе.

– Нет, ты… все хорошо… – голос у Лиззи сорвался, и она неожиданно подалась вперед, запечатлев влажный поцелуй у него на щеке и тут же отстраняясь. – До завтра, – сказала она, пряча мокрые глаза, и зашла в комнату.

– Постарайся поспать, – сказал напоследок Мэтью, и затем дверь тихо закрылась, оставляя его одного в коридоре. Он со смятением в сердце приложил руку в щеке, где мокрый соленый поцелуй. Что это было?.. Почему…

Словно ему по голове ударили обухом – он не помнил, как спустился и вернулся в свою комнату у конюшни. Мистер Страут уже растянулся на кровати, но не спал, явно дожидаясь его. Он прожигал его взглядом, пока оглушенный всем произошедшим Мэтью умывался, раздевался и ложился в постель. И только когда он погасил лампу, тот приподнялся на локте и, подслеповато щурясь в темноте, уставился на молодого человека.

– Как… как она? – спросил он, глядя туда, где, по его мнению, была голова Мэтью

Тот лежал, смотря в потолок и не сразу понял, что ему задали вопрос.

– С ней все будет хорошо, – коротко отозвался он, не зная, что еще добавить. Честно говоря, он и сам не знал, как Лиззи. Он никогда не видел, чтобы она так рыдала, и был удивлен и испуган. Ему казалось, что Мэри на том свете тоже бы немало удивилась, узнав, какие слезы проливает по ней сестра – они никогда не были близки, хоть и являлись родными сестрами. Ее горе, впрочем, было неудивительным, но поражало то, что девушка, всегда казавшаяся юноше непрошибаемой и спокойной, ждала его здесь, в мужской комнате, в одиночестве, что она плакала у него на плече, и что она… поцеловала его в благодарность.

– Хорошо, что… у нее есть ты, – сказал Страут, а после отвернулся к стене, сам не зная, зачем он это произнес. Мэтью же отлично его понял – мужчину сжигала ревность и тоска потому, что не он, а другой мужчина имеет право утешать женщину, которая ему нравится. Он не знал, насколько глубока симпатия конюха к Лиззи, но эти его слова говорили о том, что в нем, в этом жалком пьянице, есть толика благородства истинного мужчины, того, кто может поблагодарить соперника за то, что тот рядом. Соперника? Эта мысль неожиданно поразила Мэтью. Неужто мистер Страут воспринимает юношу как соперника?

Он перевернулся на бок, обдумывая эту мысль. Он представил, что бы почувствовал он сам, если бы на его глазах Лиззи утешал мистер Страут, если бы это его руки обнимали плачущую девушку, если бы… Он почувствовал, что в нем просыпается ярость. Он заворочался, сам не понимая, что это значит. С чего ему злиться? Впрочем, это все было сейчас не важно – главной сейчас была Мэри. Она никогда не бывала на первом месте нигде в своей жизни, и вот смерть подарила ей звездный час. И почему на долю одной семьи выдалось столько страданий?

Смерть была частым спутником людей XIX века. Смерть таилась за каждым углом, в каждом стакане воды и под каждым камнем. Смерть просыпалась вместе с людьми, шла с ними на работу, заглядывала им в лица, пока они продирались сквозь туман ранним утром, и ночью сторожила их тени, когда они возвращались по узким улицам домой. Смерть была добрым соседом каждого англичанина, она же была и лучшим другом их королевы!

Мэтью же смерть пугала. Он не был рожден в это время, и не привык к соседству со смертью, никогда он не видел ее отпечаток в каждом лице и не боролся за свою жалкую жизнь, пока не попал в XIX век. До сих пор было свежо воспоминание о том, как он впервые заглянул в лицо смерти – это случилось спустя некоторое время после того, как он попал сюда. Кажется, их с Майклом тогда вдвоем отправили рано утром в воскресенье на рынок за продуктами, поскольку Майклу было лишь 10 лет, а Мэтью плохо знал английский. Вдвоем же они отлично справлялись. Они шли по зимним заснеженным улицам, каждый неся по свертку, и мальчик, кажется, спрашивал у другого про какие-то слова в английском. Им было весело и радостно – сегодня все было не так, как обычно, из-за похода на рынок, и радовала мысль, что сегодня они будут есть рыбу, которую удалось удачно сторговать. В это утро светило солнце, что само по себе было редкостью, и настроение у обоих мальчиков было отличным. Между ними редко возникало такое взаимопонимание. Мэтью впервые показался неплохим этот мир.

Уже почти около дома они неожиданно увидели какого-то бездомного, который, пошатываясь, стоял, наклонившись, и что-то рассматривал в снегу. Любопытство взяло верх, и мальчики тоже подошли, чтобы посмотреть, что этот человек разглядывает – и невольно отшатнулись. На земле, занесенный снегом, лежал мертвый. Его глаза были широко раскрыты, и на них, не тая, падали снежинки, так и застывая, словно причудливые ледяные слезы. Мэтью уставился в эти глаза, которые смотрели прямо на него и не видели. Майкл потянул его за рукав прочь, пробормотав что-то про проклятых пьянчуг, которые часто замерзают зимними ночами насмерть, а никто их не ищет и не ждет. Они заторопились прочь, а Мэтью все казалось, что тяжелый взгляд мертвеца следит за ним, как бы говоря: «Я видел это. Ты тоже увидишь когда-нибудь». После этого его еще некоторое время посещали кошмары, в которых холодная скрюченная рука хватала его за плечо и тянула за собой в снежную бурю, а он просыпался в поту, продолжая чувствовать смертельный холод, проникающий до самых костей.