Цена моих грез

– А называть тебя хозяином не нужно? И не серчай на сирую, я ж на будущее.

– Отсюда третье правило: думай, прежде чем говорить, делать или тем более бросать вызов. Четвертого правила нет, есть только факт: от меня убегать бесполезно. Если ты все же решишься, то я тебя найду, и мы продолжим наше общение уже по–плохому, – зверь усмехнулся. – Поняла, девочка?

Я медленно кивнула, делая судорожный вдох со вкусом его парфюма – горькой свежести, чтобы удержать рвущиеся наружу слезы. Не помогло, стало еще хуже, будто глотнула отравленный воздух. Быть может, действительно отравленный – его дыханием, словами и превосходством надо мной.

– А теперь… – он на миг сжал мою ладонь так сильно, что я чуть ли не застонала от боли, однако опять погладил и сообщил: – А теперь тебя проводят в твою комнату. Иди.

Отпустил мои запястья и даже пошел обратно к своему столу, однако я, получив то, чего желала пару минут назад больше всего – возможность покинуть кабинет, не стала сразу уходить.

– Я… Я на работу опаздываю и… – слова застряли в горле, едва он посмотрел на меня. У него в глазах будто застывший океан – холодный и необузданный.

– С этого дня никакой работы: ни в клубе, ни в дешевом театре драмы.

– А домой? – с надеждой спросила. – Там моя одежда, там…

– Нет, – зло перебил мужчина. – Я неясно выразился? Тебя проводят в комнату, где ты будешь сидеть, пока я не закончу с делами.

Предательские слезы выступили из тисков самоконтроля и сдержанности. Моя выдержка трещала по швам. Это чудовищно. Нельзя, ну нельзя так с человеком!

– А теперь вон, – совершенно спокойно произнес Левич. Хотя лучше бы кричал.

Зверю надоела игрушка. Пока. Так что он выпускает на пару секунд хвост мыши, чтобы понаблюдать, как та будет носиться в поисках спасения. Он ведь знает, что мышке никуда не деться.

Я, вытирая льющиеся потоком слезы, вышла из помещения, за дверьми которых меня поджидали конвоиры – те самые каменные чудовища.

– Мисс, мы вас проводим до вашей комнаты. Идемте, – произнес один из них.

Я ничего не ответила – слезы и отчаяние душили меня похлеще удавки. Так нельзя с человеком, нельзя… Нельзя…

Меня изнутри съедало чувство вины. А если дьявол не отпустит меня? У меня Данька и остальные дети с горящими надеждой глазками. Путь до комнаты, что оказалась целыми покоями, прошел смазано – я даже не рассматривала окружающее убранство. Свою клетку. Кукольный домик. Меня беспокоило другое: а как сделать так, чтобы псих сам отпустил?

Он не пришел ни через час, ни через пять часов. Я ждала его со страхом и решимостью, но все оказалось зря. Я металась из угла в угол, мерила шагами шикарные апартаменты и сходила с ума от неизвестности. Самое страшное не сама участь, а ее ожидание – в этом я удостоверилась.

Меня заперли, словно… я даже не знаю кого. Запирают сумасшедших, преступников и скот на ночь. Но еду хоть принесли вроде человеческую, прикрытую тарелками, которые я даже снимать не стала. Тот наивный план по наеданию пути к свободе помнила, но воплощать его в реальность банально ни сил, ни желания не было – кусок в горло не лез. И одиночество это – пустые комнаты, где кроме твоего дыхания, ничего нет, оно давило со всех сторон. И делать было нечего, кроме как думать. Думать обо всем на свете – начиная о том, сколько слонов смогут растоптать весь “домик” Левича и заканчивая тем, что последует, едва закончатся разговоры психа со мной. Не то чтобы я не догадывалась, зачем мужчинам нужны такие непредусмотрительные дурочки, просто дикость это. До сих пор не верилось, что возможно подобное, когда на дворе двадцать первый век. Но как же было горько осознавать, что выбора у меня нет. Полиция мне не сможет помочь, даже, боюсь, сделает все хуже. У Левича есть деньги и влияние, а у меня только куча проблем.

Не явился хозяин особняка и вечером. А я же, устав ожидать своей участи, заснула прямо на софе в гостиной покоев.

ГЛАВА 7. ДАРЬЯ. ПОЦЕЛУЙ МЕНЯ, И Я ОТПУЩУ

Боль – это боль, как её ты не назови.

Это страх. Там, где страх, места нет любви.

(с) Агата Кристи

Я проснулась не на софе, где легла, а на широкой постели в спальне, укрытая одеялом. И это мне совершенно не понравилось. Однако у меня даже времени на злость не было – двери распахнулись, и в комнату вошла женщина в темно–синей форме, будто бы ждала в гостиной, ожидая, когда я проснусь. Улыбнулась холодно и уведомила:

– Хозяин ожидает вас к завтраку, я помогу вам одеться.

Я хотела было сказать, что одежды у меня нет, а еще послать завтрак с этим самым хозяином куда подальше, как работница подошла к гардеробной, открыла… Столько одежды я видела разве что в магазинах. Одежда была везде: на вешалках, на плечиках, на полках сложенная, обувь на подставках, и этого всего до безумия много. Словно шикарный бутик купили и… Даже отсюда было видно, что все дорогое.

– Это чье? – ошарашенно спросила, поднимаясь с постели и направляясь к горничной.

– Ваше, – с непроницаемым выражением лица ответила она, следуя по рядам и придирчиво разглядывая тряпки.

– Не мое. И чужое я одевать не собираюсь.

– Но хозяин… – начала было женщина, но я перебила ее коротким:

– Нет, – а потом добавила, не скрывая насмешки: – Если ему надо, пусть сам и надевает.

Она не решилась возразить, встретившись с моим решительным взглядом. Лишь неопределенно кивнула, выпрямившись.

А я кинула еще раз осмотрелась в помещении размером в почти что спальню и вышла, чтобы умыться.

Кукла. Я всего лишь кукла в фешенебельной декорации. Даже есть одежда – красивая и тоже кукольная. Не первая и не последняя марионетка в руках опытного кукловода…

Поднималась на террасу, где изволил трапезничать “хозяин”, я в сопровождении той же женщины, чье имя я даже не спросила. Она такая же, как и охранники с дьяволом. Пустая, холодная, каменная. Она довела меня лишь до дверей, а после, удостоверившись, что я захожу, ушла.

– Правило два, – сообщил мне мужчина, одетый с иголочки и до отвратительного бодрый, едва я появилась в дверном проеме.

– Я не собираюсь носить чужую одежду, – давя в себе проснувшийся страх, уверенно сказала я.

Левич, который до этого сидел за столом с газетой в руках, сложил оную, отложил и встал. Я уже подумывала о том, как мне сбежать и спрятаться обратно в спальне, но он подошел к стулу рядом со своим, взялся за его спинку, тем самым предлагая мне сесть. Ошарашенная этим, почему–то пошла и села.

Зверь с истинно аристократическими манерами пододвинул мой стул и сел на свое место. Во мне же проснулось любопытство, которое заняло место страха, и я совершенно неосознанно следила за каждым его движением.

– Первое – мне плевать, что ты не собираешься или собираешься, – он посмотрел на меня взглядом, полным ярости и такого холода, что мороз по коже прошелся. – Второе – вся одежда твоя. Новая и купленная специально для тебя, Дар–р–рья.

Слова, которые я намеревалась высказать вслух, застыли на языке, покрылись инеем и уничтожились. И страх проснулся. Одно дело – это думать, что ты у этого зверя не первая и не последняя, и вещи всегда подготовлены, а другое – узнать, что одежку он покупал именно для куклы Даши. Дикий ужас, первобытный просто. Я боюсь того, что еще может удумать его больной мозг. Псих. Действительно.

– Страшно? – по красивым губам расползлась некрасивая улыбка. Кукловод умеет читать маски кукол.

– Ты просто больной! Псих! – я не удержалась, бросила ему в лицо слова, вставая.

И сама же испугалась сказанного. Но уже было поздно: слова не вернешь назад, не отнимешь у воздуха, что их поглотил. А у Левича лицо стало каменным, улыбка испарилась, а глаза… Небо в шторм или во время цунами. Я даже понять не смогла, когда он оказался рядом. Как приподнял за подбородок, заставляя выпрямиться – я ведь в полусогнутом состоянии замерла. Что расслышала точно – удар от столкновения моего стула с паркетом. И слышала удары своего сердца, что начало биться как сумасшедшее. Будто бы в такт его сумасшествия.

– Да, я больной, псих, – не отрывая свой шторм от моих испуганно округлившихся глаз произнес он. – Но не забывай, что ты сейчас во власти этого самого психа.

От его слов словно иней отходит, а дыхание, что я чувствую губами, кажется обжигающе холодным.

– Отпусти… – прошептала я, пытаясь вырваться из плена его пальцев. Тщетно. Сжал еще и запястье другой рукой.

– Отпустить? – его лицо исказила усмешка. – Прости, никак. Психика неуравновешенная.

Еще раз попыталась дернуться назад – не получилось, я словно в тисках. И взгляд этот – беспокойное небо, которое рушит мой мир. Превращает его в пепел, в ничто все то, что годами строилось. Но я не могу отпустить глаза, потому смотрю прямо в лицо своего палача.

– Поцелуй меня, и я отпущу, – спустя сотню вечностей в виде минуты сказал он, разрезая тишину словами. Хрипло. Торопливо и зло. И в то же время так, что мурашки по коже и дыхание захватило.