Империя. Фаворитка

Я же сочла свое заточение очень удачным для первого этапа плана побега из замка, и, в одной сорочке, выскочила на балкон. И вовремя – всадник, молодой человек лет двадцати пяти – тридцати, с длинными светлыми волосами, и в плаще, накинутом на могучие плечи, въезжал в ворота замка. Он остановился, собираясь слезть с коня, что бы обмениваясь приветствиями с графом и его семьей, но замер, уставившись на балкон, где стояла я, и махала ему.

Резвый ветерок прижимал тонкую сорочку к моему телу, полупрозрачная ткань почти не скрывала его изящных изгибов, а в глубоком декольте виднелись соблазнительная грудь…

Глава четвертая

Милорд Бренсон отмер, слез с коня, не сразу вспомнив о приветствиях, да и поклоны встречающих получились скомканные и кривоватые, и вошел в замок, а я вернулась в комнату.

В мои покои, буквально влетела, Мина, с перекошенным от злости лицом, и, не тратя слов, попыталась вцепится мне в волосы, но я перехватила инициативу, и мы принялись драться, толкаться и хватать друг -друга за кудри, причем я, конечно побеждала – умела постоять за себя.

Мина прервала свое молчание визгом и отборными ругательствами, которые, вероятно, слышала от солдат, чем меня поразила, и заставила несколько отступить – очень уж не вязались перлы, вылетающие из уст юной леди, с изящным и скромным образом, который она демонстрировала все эти дни. Мина перешла в наступление, которое я отбила, повалив сестру на кровать.

Энни попыталась нас разнять, но получив – случайно – по оплеухе с обеих сторон, ретировалась.

Битва "при постели" прервалась появлением матушки, которая тоже поразила своим преображением – она выглядела величественно и грозно, словно древняя королева этого мира, правительница- воительница Биринда, о подвигах которой я уже успела прочитать в одной из книг, найденных в покоях.

– Миледи!– стальным голосом произнесла графиня – Немедленно прекратите!

И мы замерли.

– Что вы себе позволяете! – продолжила матушка – Ведете себя, хуже кухарок! Вы забыли, из какой вы семьи? Вы забыли, что в вас течет императорская кровь? Или вы думаете, что если вас никто не видит, можно делать такие постыдные вещи?

Мы виновато опустили головы.

Матушка прогнала Мину, отправив в ее покои, и села на кровать рядом со мной.

Я приготовилась стоически перетерпеть нотации, но графиня спросила :

–Эль, что с тобой? Что за странные поступки?

Я молчала, матушка тоже. Затем она вздохнула, и обняла меня. Но, я быстро освободилась от объятий, и даже, довольно грубо, оттолкнула графиню.

Матушка замерла, затем слегка отдвинулась, и горестно произнесла:

– Чем я тебя обидела?

Я продолжала молчать. Графиня встала и сказала дрожащим от сдерживаемых слез голосом:

– Спускайся к ужину!

Леди Энистон ушла, а я осталась сидеть и злиться. На матушку, хотя та ни в чем не виновата, и на себя.

Моя настоящая мать – строгая, суровая и продвинутая бизнесвумэн, и обниматься в нашей семье не принято. Такое вторжение в личное пространство считается неприличным.

"Неужели нельзя было потерпеть, и не обижать графиню, которая считает меня дочерью?"– ругала я себя .

В тот самый миг, в миг объятий, так непривычных для меня, я почувствовала легкость, с которой бегут по жизни дети, почувствовала себя маленький девочкой, любимой и защищенной, которой не надо принимать решения и заморачиваться проблемами— все сделает мама, а мне остается жить и радоваться. И эти ощущения детства, совершенно забытые, возникли из памяти, вытеснив все прочее и заполнив душу. И напугали, потому что нахлынули неожиданно. Поэтому я и оттолкнула графиню – от неожиданности и неловкости. Теперь мне было жалко матушку, и хотелось, что бы она опять обняла, хотелось вернуть то состояние защищенности, и вновь почувствовать мамину любовь, но вряд ли графиня, в ближайшее время, повторит попытку.

Я вздохнула – нужно тестировать "Империю", я скоро покину замок, и никогда больше не увижу эту женщину, которую, в тот самый крошечный миг, приняла за маму. Поэтому, решила я, к черту сантименты – работаем!

Я спустилась на первый этаж, уселась на свое место, за стол, и принялась, украдкой, рассматривать жениха сестры.

Бренсон был красив. Черты его лица правильные, как у древнегреческих статуй, глаза голубые, волосы длинные – как у всех мужчин этого мира – и светлыми. Он был высок, фигура мощная, но гармоничная, с широкими плечами. По стати и выправке— типичный военный, но кожа слишком светлая для солдата, проводящего жизнь в походах и битвах, а руки белыми и ухоженными. Оно и понятно: Бренсон— маршал, и его работа командовать армией, сидя в кабинете. Но насколько я знала, милорд не делал и этого – за империю воевала огромная армия Богундского ханства. Значит, Бренсон просто болтался при дворе, развлекаясь охотой и интригами, как большинство других придворных, при всех королевских дворах всех времен и народов.

Я, смущенно и кокетливо, смотрела на него, сквозь ресницы, а маршал, которого Мина называла просто Раулем, тоже украдкой, бросал на сестру невесты ответные, страстные взгляды. Остальные участники трапезы наших гляделок не замечали, делали вид, что ничего странного и непристойного утром не произошло, и обсуждали то же, что и всегда – урожай на юге, военные походы богундцев на востоке, и дворцовые сплетни. Слушая высказывания маршала, я пришла к выводу, что этот красавец не слишком умен и довольно добродушен.

Милорд сообщил, что возвращается в столицу уже завтра, огорчив этим свою невесту, с которой они так мало пообщались. После ужина Бренсон и граф Энистон уединились в кабинете, что бы обсудить предстоящую свадьбу, которая должна состоятся через месяц, в столице, куда семейство графа прибудет за неделю до торжества. Затем маршал распрощался со всеми, и со мной тоже, при этом, незаметно для других, довольно сильно сжав мою руку.

Наедине с Миной он так и не остался, сославшись на то, что еще не был в своем замке, где накопилось много дел, требующих его вмешательства.

Утром я отправила Энни в город, что бы не помешала моим планам , велев купить лепешек; написала прощальную записку родным, объяснив, что отправляюсь в столицу, но не сообщив, с кем; достала из тайника мешочки с монетами, рассовала их по карманам, которые, загодя, пришила на изнанку подола платья, использовав для этого полотно, предназначенное для вышивания, и двинулась в путь. Но мне захотелось, на прощание, увидеть матушку, которую я и обнаружила в кабинете, заметив ее в неплотно прикрытую дверь. Графиня сидела за столом, и казалось усталой и грустной. У меня возникла мысль – может, ну его, дворец? Почему бы не остаться в замке, и целых три года наслаждаться маминой любовью?

Графиня подняла голову, и глядя на кого-то, кого мне не было видно, произнесла:

– В столице нужно будет найти партию для Эль. И не откладывать со свадьбой. Она так ведет себя, думаю, от скуки.

– А как ты относишься к предложению Астахана?– произнес голос графа.

– Никак! – холодно ответила матушка – Возможно, он просто шутит. И потом, в степях распространено многоженство!

– Я спрашивал об этом у Его Величество! – произнес граф – Хан сказал, что у него будет только одна жена, и желает что бы ею была Эль. И, как ты помнишь, хочет он этого, чуть ли, не с детства. Что же касается наложниц…

Я не стала слушать дальше, отошла от кабинета и отравилась на конюшню, где сообщила конюху, что хочу покататься верхом.

Усевшись на смирную гнедую кобылку, я отправилась в поместье Бренсона.

Покидая, навсегда, приграничный замок, даже не оглянулась, что бы попрощаться с его стенами – ничего хорошего я здесь не оставляла. Матушка? Да какая она матушка! В реальной жизни мы были бы ровесницами – графине было тридцать семь, как и мне. Так что, быть моей мамой она никак не могла. А отец мечтает выдать дочь за дикаря, обрекая на жизнь в степи, в грязном шатре, среди множества наложниц…

Глядя на поместье Бренсона от ворот приграничного замка, я думала, что оно недалеко. Но, так только казалось – дорога к поместью заняла не менее получаса.

Замок Бренсона был тоже был окружен стеной, со следами военных разрушений, так и не устраненными – в каменной кладке зияли дыры – из чего я сделала вывод, что маршал или совсем забросил поместье, или же, его финансовые дела не очень хороши, и на починку стены нет средств. Ворота поместья были распахнуты настежь, и я въехала на широкий мощеный камнями двор, посередине которого стояла оседланная лошадь, а возле нее – Рауль, и двое престарелых слуг, которым хозяин давал, какие- то, указания.

Увидев меня, Бренсон застыл, как громом пораженный, слуги же не проявили особого интереса, только поклонились. Я остановилась, и сделала вид, что собираюсь слезть с кобылки, и, как я и предполагала, Рауль кинулся помочь. Я изобразила, что падаю – перед Бренсоном я не стеснялась быть неловкой и неуклюжей – рухнула ему на руки, скользнув по ним грудью, и прижалась телом к его мощной груди.

– Миледи Элейн! – воскликнул ошарашенный маршал, а я забормотала:

– Рауль! Я …Я люблю тебя! Люблю давно! И хочу уехать с тобой! И стать твоей женой!

Бренсон помолчал, поставил меня на ноги, и, продолжая держать за талию и смотреть изумленным взглядом в лицо, произнес:

– Эль! Я…не знаю что сказать…Польщен…Но…Женится на тебе никак невозможно! Я дал слово вашему отцу, женится на Мине! И нарушить его не могу!

"Козел! – подумала я – Не можешь, потому что слово графу дал! А на чувства Мины, и ее разбитое сердце, тебе пофиг! Значит, я делаю все правильно, избавляя ее от несчастливого брака!"

И я обвила руками шею маршала, и впилась ему в губы долгим, страстным поцелуем.

Рауль был не против такого поворота, стал целовать меня в ответ, а его руки скользнули с моей талии на бедра.

Наконец, он отстранился, оглянулся на слуг, которые отвернулись и рассматривали замок, тоже, кстати, выглядевший заброшенным и обветшалым.