Я тебя рисую

– Я же просила сидеть молча, – в голосе звенит металлическая нотка. Не люблю я, когда мои картины портятся из-за одной неправильной линии. Некоторые художники меняют всю картину, подстраивают ее под предательский штрих, но для меня это равносильно измене самой себе. Это слишком легко и просто – ошибаться и продолжать существовать с этой ошибкой. Легко сказать – это не ошибка, просто я в процессе решила сделать вот так, а не то, что я хотела изначально. Еще проще не оправдывать себя, а продолжать свое дело без извинений хотя бы перед собой. Смысл в том, чтобы изначально делать все идеально, правильно. Так, чтобы гордиться потом своей работой. К этому я привыкла еще в Париже, не хотела тратить родительские деньги на дополнительные краски и холсты. Когда ты сразу делаешь все правильно, то тебе практически не нужно задумываться о том, что будет дальше. Это как один большой алгоритм, когда одно правильное действие запускает весь процесс в нужном направлении. Самое хорошее, что это правило срабатывает не только в отношении кистей и красок, но во всей жизни в целом. Правильное идет за правильным. Только так.

Мысли в голове текут одна за другой, но руки знаю свое дело. Рукам мастера не нужны мысли, им нужно вдохновение. Сейчас мои руки хотят только одного – чтобы парень по имени Ян улыбался вечно.

– Анна. Меня зовут Анна, – в голосе появляется хрипотца, но язык больше не заплетается. Это значит, что больше мы – не незнакомцы, между нами что-то большее. Рисунок, который через несколько минут станет полноценным.

– Ты же не местная, я тебя здесь никогда не видел, – он говорит и опять неуловимо перемещается в пространстве. Я это вижу по тому, как меняется рисунок теней. Собираю все свое терпение в рисующую руку и упорно вывожу правильные линии.

– Я всю жизнь прожила здесь, просто несколько лет провела во Франции, – при мысли о художке мой голос теплеет и рука наносит несколько просто потрясающих штрихов, в которых, как мне кажется, чувствуется все мое настроение. Мне начинает нравиться этот парень и то, что я делаю.

– Во Франции… Так ты крутая девочка, – в его голосе чувствуется осуждение и я успеваю поймать выражение его глаз. Необъяснимо презрительное. И у кота, который совсем обмяк на коленях Яна, точно такое же. Отвечать на такое презрение глупо и я просто фиксирую двойное презрение их взглядов на бумаге, тем самым ставя точку в этой беседе и в своей работе одновременно.

Дьявол, натуральный дьявол. Булгаковский Азазелло и его вечный спутник Бегемот. Не шедевр и на оригинальность не тянет, но выполнено достойно. Очень классическая работа, не требующая буйства красок. Черный – самый классический цвет. Черный появился гораздо раньше всех остальных цветов. Черный цвет самодостаточен. Черного цвета никогда не бывает слишком много. Скромно улыбаюсь и складываю свои причиндалы в сумку. В последний раз поднимаю свои глаза и понимаю, что он уже совсем на меня не смотрит. Ему даже не интересно каким получился его портрет. Разочарованная я ухожу домой, а Ян даже не слышит мое тихое «пока».

4. Я рисую белым мелом

Я два дня не выхожу из комнаты, работая над своей картиной. Мне кажется, портрет парня по имени Ян получится не хуже чем «Ночь». Все смешиваю и смешиваю черные и серые краски, пытаясь найти нужное сочетание. У мелков есть большое преимущество над масляными красками – насыщенность можно регулировать силой нажатия. Масло гораздо капризнее, здесь без вдохновения не обойтись. Как руку не тренируй, она все равно не подчиняется законам физики и логики. Одна и та же кисть сейчас дает нежный, легчайший мазок и тут же вдруг ставит широкую кляксу, которая уродует почти готовую работу. Долго смотрю на первый рисунок и сравниваю его с холстом. Два одинаковых изображения и все-таки чего-то я не вижу. Как с близнецами, знаете, вроде они абсолютно одинаковые, но все-таки есть та мельчайшая деталь, которая отличает одного от второго. Это деталь прячется в выражении глаз. На рисунке, который я сделала во дворе парень смотрит с таким презрением, словно мы давние враги. А вот дома я постаралась сделать его взгляд чуточку теплее и теперь на меня смотрит влюбленный в кого-то парень. Вздохнув подношу маленький рисунок к окну и пытаюсь поиграть со светом. Тени разбегаются под разными углами и меня осеняет.

В Париже мне показали замечательную штуку. Деревянную дощечку покрываешь густым слоем черной краски. Когда краска высохнет на ней можно рисовать обычным школьным белым мелом. Минимализм в действии, мирового признания такие рисунки не получают, но они обладают собственным настроением, очень и очень атмосферные. Впервые мне эту технику показал парень, в которого я была влюблена целый год, между пятнадцатым и шестнадцатым днем рождения.

Его звали Алексис, типичный француз с внешностью молодого олимпийского Бога. Длинные черные кудрявые волосы, собранные в небрежный хвост, проколотая правая бровь. Он был фотографом и подрабатывал в нашей художке кем-то в администрации. К моей чести в него была влюблена не только я, но и все остальные девочки в школе. Время от времени Алексиса отправляли курировать наше общежитие и тогда в комнатах начинался твориться хаос. Мальчишки вытаскивали сигареты и дешевое вино. Девочки начинали краситься и прихорашиваться. Я тоже надевала красивое платье, но мне не хватало смелости подойти к нему.

15 января, на свой пятнадцатый день рождения я накрыла небольшой стол для своего курса. Чтобы не искать лишних проблем на свои головы мы заранее предупредили администрацию школы, что собираемся посидеть вечером. Обычно консервативный директор проявил благодушие и отправил на проверку не кого-нибудь, а молодого Алексиса, так что мы могли шуметь не стесняясь. Ребята скинулись и подарили мне потрясающий переносной планшет, тот самый, на котором я рисовала Яна позавчера. В восемь вечера появился наш куратор с какой-то коробкой в руках.

– Итак, из-за кого я пропускаю матч «ПСЖ – Олимпик»? Кто такая Анна? – мои одноклассники засмеялись, а я покраснела до кончиков ногтей на ногах. – Хах, ставлю 10 евро на то, что это – вон та помидорка.

Представляете, он так и сказал – помидорка. Все, конечно же, расхохотались еще больше, но мне понравилось. Было в этом слове что-то… что-то интимное и сокровенное.

– Ладно, помидорка, не красней. Я вообще-то не с пустыми руками пришел. Как-никак день рождения. Вот, – и протянул свою коробку мне.

– Спасибо. Эмм… Очень красиво, – коробка была наполнена дощечками, выкрашенными черной краской. Наверное, мое удивление отчетливо отразилось на моем лице и Алексис расхохотался. Мы все ждали объяснения.

– Какая неприкрытая ложь. Но на самом деле это только часть подарка, так что наберись терпения.

А потом он достал упаковку обычного мела и сотворил чудо. Он нарисовал ангела с моим лицом. Вся фишка заключалась в том, что мел оставляет широкие, мягкие штрихи и изображение получается очень объемным, почти воздушным. Вот и кажется, что ты рисуешь ангела.

– Вот, дарю тебе этот способ с надеждой на то, что ты станешь известной художницей и прославишь не только нашу школу. Не забудь упоминать мое имя каждый раз, когда будешь выступать на конференциях, – странно, что я помню все дословно сейчас. В тот самый момент мне хотелось раствориться в его голосе. Я была избранной, со мной говорил самый желанный парень Парижа и он только что сделал мне самый лучший подарок в моей жизни.

Весь последующий год я оттачивала эту технику, но так и не смогла показать свои рисунки Алексису. Мне было неудобно подходить к взрослому человеку и отвлекать его от работы. Во время его дежурств в общежитии его всегда окружали старшекурсницы и мне не хотелось, чтобы они подумали, что я в него влюблена. Зато я нашла удобный момент, чтобы показать то, чему я научилась – мой следующий день рождения. 15 января как раз выпадало на пятницу и вряд ли бы учителя постарше согласились бы курировать общежитие. По традиции предупредив администрацию я начала готовиться к своему празднику. Надела черное платье с белым воротником, черные колготки и мягкие черные балетки. Волосы собрала в тугой пучок, на ресницы нанесла немного коричневой туши. Но главным сюрпризом должен был стать не мой образ, а картина на большой черной доске. На ней я изобразила Алексиса в полный рост. На тот момент это была моя лучшая работа, выполненная с такой любовью и надеждой, что хотелось заплакать. Часы показали семь вечера. Мой маленький праздник начался.

Как говорится, пока мы строим планы Бог над ними смеется. Я надеюсь, что смогла скрыть свое разочарование в тот момент, когда в комнату зашел не так ожидаемый мной Алексис, а наш учитель по введению в искусство мадам Жоли. Надо сказать, что удивлена была не одна я и мы все подскочили при виде мадам, совсем как на уроке.

– Добрый вечер, мадам, – в наших глазах читался немой вопрос, который не стал тайной для опытного учителя.

– Знаю, знаю, голубчики – ждали своего покровителя. Небось, пиво успели спрятать. Только не придет ваш друг – у него сегодня свадьба. Стоило поинтересоваться его планами заранее, прежде чем лишать меня законного начала уикенда.

Она говорила что-то еще, но я уже не слышала. Мое сердце остановилось на миг, а затем застучало так, что вот-вот могло пробить грудную клетку и отправиться куда-нибудь топить наше горе. Свадьба. Это могло значить только одно – у него все это время была любимая девушка и сегодня он надел на ее миниатюрный пальчик с безупречным французским маникюром тонкое обручальное кольцо. Сегодня он сделал ее своей навсегда и навсегда стал ее мужчиной. Из моего левого глаза вытекла одинокая слеза, оставляя за собой черно-коричневую дорожку, но правая сторона моего лица продолжала держать оборону. Я скромно улыбнулась и пригласила мадам Жоли попробовать праздничный торт. Первая влюбленность творческого человека должна заканчиваться вот так трагично, чтобы придать всему его последующему наследию ноту драматизма. Ты еще полюбишь кого-нибудь снова, может и не один раз, но твои картины, стихи, песни навсегда лишены того налета наивности, который был с тобой в начале пути.

Как бы то ни было, но я должна быть благодарна Алексису. Именно после того как я показала его портрет художественной комиссии меня допустили досрочно к участию в конкурсе в лондонский колледж, что я с успехом и сделала. Другая девушка могла бы расстроиться или даже впасть в депрессию, а я свою боль направила в полезное русло. Главное правило – извлекать максимум из любой ситуации, даже если она совсем проигрышная. Испытав болезненное разочарование в первой влюбленности, я смогла нарисовать свою великолепную «Ночь» и к тому же при мне осталась техника рисования на дощечках.

Сегодня я с улыбкой вспоминаю все произошедшее и беру в руки одну черную доску, чтобы нарисовать нового ангела – Яна. Может в этот раз мне повезет?

5. Когда небо становится серым

За окном дождь, но в нашем доме торжествует радость. Сегодня утром заходил мой бывший одноклассник Макс, который живет на два этажа выше и слегка смущаясь сообщил, что его давний знакомый Ян хотел бы пригласить меня в кино. Единственный вопрос, который возник у моих родителей – а почему Ян не пришел попросить об этом лично? Вот так, в духе простенького мыльного сериала взрослые и дали свое благословение, но я не могла сдаться так просто. Это не по-классически, нет, неа.

– Макс, а ты хорошо знаешь этого Яна? – нельзя же идти на свидание с парнем, которого ты видела всего два раза.

– Эм, мы ходили когда-то в одну школу, но в разные классы. Он старше нас на год. Ты разве его не помнишь? – да, откуда бы. Я слишком рано ушла из обычной школу в художественную. Честно говоря, я помню только тех одноклассников, которые живут в нашем квартале. Все остальные имена и лица смешались как краски на моей палитре и лишь иногда всплывают в моей памяти, когда мне нужно нарисовать людей, а живых моделей под рукой нет.

– Увы, ни капельки.

– Мм, ладно, я пойду. Попрощайся за меня с родителями. Я передам Яну, что ты согласна, – Макс явно из-за чего-то напряжен, но мне некогда выяснять в чем причина.

Выпроводив приятеля, а чуть позже и родителей в разных направлениях, я начинаю перебирать содержимое собственного гардероба. Все такое серое, черное, одним словом темное и невзрачное. Правильно, одежда художника подвергается высочайшему уровню опасности постоянно пачкаясь краской, которая оставляет неотстирываемые пятна. Поэтому наше главное правило – недорого и практично. Удобство превыше всего. Среди бесконечных джинсов и безразмерных маек есть место и для платьев, два из которых связаны с Алексисом, поэтому вешалки с ними отодвигаются без примерки. Вечная проблема, которая изводит всех девушек мира. Для нас вещи хранят воспоминания, поэтому невозможно надеть платье, связанное с одним парнем на свидание с другим. Это как бы очень неприлично. Никто же не надевает одно и то же свадебное платье дважды. Вот и сейчас ситуация аналогичная, только масштаб гораздо скромнее.

Еще немного покопавшись в своем шкафу я все-таки нахожу еще одно платье, самое простое, бежевое с белыми горошинками. У него приличная длина и я не буду думать, как спрятать свои костлявые коленки. До меня доходит, что я не знаю во сколько мы встречаемся с Яном и я совсем не могу с ним связаться. Но у меня есть домашний номер Макса и я могу спросить у него. Его телефон записан в маминой книжке с незапамятных времен и я надеюсь, что соседи не поменяли номер. Подняться на пятый этаж для меня слишком великий труд и я набираю цифры за которыми следуют долгие гудки и запись автоответчика, сигнализирующего о моей нарастающей проблеме. Однако, не успевает трубка телефона остыть от моей руки как раздается входящий звонок. Телефонный провод приносит мне голос Яна и удивление тому, что номер он все-таки нашел. Может Макс дал? А почему тогда не позвонил сразу сам, а отправил моего соседа? Что-то мешает мне понять этого парня.

– Привет, грубиянка, – кажется, у него входит в привычку называть меня так.

– С чего ты решил, что это я? – как обычно, мой голос слегка хрипит и спотыкается, но по крайней мере не выдает моей заинтересованности. Хорошие французские фильмы всегда советуют девушкам не делать первый шаг, неважно влюбленность это, ненависть или зависть. Кто сделал первый шаг навстречу своим чувствам, то первый и сдался, а значит проиграл этот бой. Я не выдала себя с Алексисом и здесь справлюсь.

– Потому что твои родители уже уехали и ты одна дома, – вот теперь мне становится по-настоящему неуютно. Откуда он может знать моих родителей, если они не говорили мне, что знают его? Повисшая тишина сигнализирует о не высказанном вопросе.

– Здесь должен быть вопрос, откуда я это знаю. И где взял этот номер, —кажется, он еще и мысли мои читает.

– Я бы не отказалась от логического объяснения.

– Все просто – я же ходил к этому Максу, чтобы узнать твой ответ. По дороге в подъезде встретил твоих родителей. Ты довольна? – и все-таки что-то продолжает меня смущать.

– А почему ты сам не пришел? Зачем все так усложнять?

– Просто. Считай, что я очень стеснительный и боялся твоего отца, —вроде все так просто, но мой желудок продолжает сжимать невидимая рука сомнения. – Я зайду в 6. Будь готова. Целую

Целую. Пока телефонная трубка разрывается короткими гудками, я смотрю в окно. Наш двор стремительно расплывается в серых тенях, очень верно отражающих мое настроение. Рука сама находит простой карандаш и начинает выводить линии в альбоме. Через 10 минут на меня смотрит мужская фигура с цветами в руках, но без лица. Я дорисовываю большой капюшон, очки и губы, искривленные ехидной улыбкой. Что-то не складывается. Он не должен был звать меня в кино. В прошлую нашу встречу по нему было видно, что я его не заинтересовала. Моя мнительность продолжает искать скрытые стороны. Возможно, я из тех девчонок, которые всегда ищут подвох в любом проявлении внимания. Но в то же время мое сердце уже оттаяло после французского провала и мне очень хочется пойти с этим парнем на свидание. Не стоит юной девушке забивать свою голову лишними вопросами, иначе очень скоро впереди замаячит милейшая перспектива перейти из категории недоступных девушек в категорию неинтересных (а после 30 – еще и старых) девушек.

Ровно в шесть вечера раздается дверной звонок и на пороге появляется Ян, без цветов, капюшона и очков. Зато у меня есть подарок, я хочу подарить ему один из его четырех портретов.

– Вот, в общем, можешь выбрать какой-нибудь, – я смотрю не на парня, а на свои рисунки. Каждая картина для художника как родной ребенок и, честно говоря, мне жаль расставаться с ними, но мне и не придется. Ян отрицательно качает головой и даже не берет рисунки в руки. Да что ж такое со мной? Просто проклятие какое-то, не дающее мне подарить картину парню, которого я рисую. Ну, сегодня я хотя бы не плачу.

– Почему ты рисуешь меня? – его голос звучит чуть жестче, чем этого требует простой вопрос и я совсем теряюсь.

– Просто мне нужно что-нибудь рисовать. Постоянно. Если бы ты был в тот раз чуть вежливее, то узнал бы, что я училась в парижской школе искусств. Это моя профессия – рисовать.

– Разве можно научиться рисовать? Настоящие художники никогда нигде не учились. Как по мне, так это пустая трата денег, – ну, вот это уже откровенное хамство. Самое неприличное, что может сделать человек – нет, это не обозвать как-нибудь, не оскорбить. Самое ужасное – это обвинить человека в том, что он тратит слишком много собственных денег, залезть своим длинным носом в его кошелек и пересчитать все, что там есть. Нет ничего плохого в том, что человек живет по своим средствам. Пусть даже я сейчас и не имею собственных финансов, но я никогда не просила родителей отправить меня во Францию, это было их собственным решением, своеобразным подарком. Тем более, время от времени мне перепадали небольшие заказы и я могла заработать на свои карманные расходы. Осознание того, что прямо сейчас парень, которого я практически не знаю, стоит в моем доме упрекает меня в том, что я стремлюсь к знаниям. Знаете, он совсем не похож на Алексиса. Алексис хотел, чтобы я совершенствовала свой талант, а Ян наоборот… Даже не наоборот, с этим парнем вообще ничего непонятно. Свалился на мою голову со своими упреками.

– Знаешь, на самом деле я хотела подарить тебе картину, чтобы смягчить свой отказ. Ты же не спросил у меня лично пойду ли я, – вранье не мой конек и звучит более чем неубедительно, но лучше опозориться в самом начале и тем самым избавить себя от душевных страданий на последующих стадиях.

– Да? Ну, ладно, тогда пока, – его внимательные глаза опять скользят по мне, обволакивая липким взглядом, но это уже не тот взгляд, что был при нашей первой встрече. В тот самый раз это был заинтересованный взгляд, похожий на глину художника. Сейчас же это больше похоже на жидкий цемент, который сковывает движения и не дает дышать. Где-то я уже видела эти глаза. Возможно, это просто дежавю, ведь впервые я увидела Яна именно возле входной двери, но тогда он был явно добрее. В свои 16 лет я впервые чувствую такую неприязнь по отношению к себе. Даже в Париже меня никто так не ненавидел, хотя после того, как я выиграла грант у всей школы была весомая причина на это.