Художница из Джайпура
Я не сдержала удивления. Когда я разрисовывала руки невесток миссис Шармы, они восхищались оригинальностью и красотой моих узоров.
– А что именно вам не понравилось, если не секрет?
– Она получилась недостаточно традиционной. И какой-то блеклой. – Миссис Шарма повела широкими плечами – мол, какая разница, что не так.
Не думает же она, что я охаю собственную работу?
– Но вы же сами просили мандалу в духе моих мехенди. Вы так мне и сказали: хочу особую мандалу.
Она поджала губы, вытерла влажную шею краешком сари.
– Ну, просила. И хна была не ахти.
Я прокрутила в памяти тот вечер. Неужели паста получилась с комками? Нет, ее делала Радха, паста была как шелк. Я брала только лучшие ингредиенты, смешивали их мы с Радхой. Быть может, Малик сказал или сделал что-то такое, что оскорбило гостей? (Раньше за ним такого не водилось.) Нет же: как сейчас помню, Шила его прогнала, едва он взялся за мандалу. Значит, кто-то все-таки видел, как Радха швырнула камнями в Шилу. Но это было без малого восемь месяцев назад; коли так, слуги давным-давно насплетничали бы.
– Как вы знаете, миссис Шарма, я очень внимательно отношусь к работе, – осторожно начала я. – У меня высокие стандарты. Кому-то из дам не понравилась мехенди?
Миссис Шарма вздохнула, уперла ладони в ляжки, растопырила локти, точно собиралась встать.
– Я так и думала, что ты это скажешь. Да и что еще ты могла сказать? Ты ни в чем не виновата. А я не умею врать. Даже если и присочиню, ты вмиг догадаешься.
Она поднялась с дивана, направилась к письменному столу, отперла выдвижной ящик ключом, что висел у нее на поясе, вернулась и протянула мне конверт, бугрившийся с одного боку. Внутри звякнули монеты.
– Это тебе, – сказала она. – Возьми. – Я взяла конверт, и миссис Шарма грузно опустилась на диван. – Парвати не успела его вручить – уехала на лето за границу. А я все забывала тебе передать.
Наверняка Парвати помчалась в Англию, чтобы не дать Рави вернуться в Джайпур.
В верхнем левом углу конверта значилось название и адрес архитектурной компании Сингхов. Имени получателя не было.
– Она попросила, чтобы ты открыла его при мне. – Миссис Шарма смущенно уставилась на фарфоровых собачек. – Это плата за сватовство.
Я сломала печать. В конверте лежали монетки по одной рупии. Я насчитала десять штук.Десять рупий? Меня так и подмывало перевернуть конверт, встряхнуть его, убедиться, что там больше ничего нет. Я разорвала его шире.
Конверт был пуст.
У меня зазвенело в ушах, я опустила голову и зажмурилась. Парвати рассчитывала опозорить меня при миссис Шарме: ведь тогда оскорбление покажется в тысячу раз унизительнее.
– И еще Парвати просила меня… – Миссис Шарма осеклась, поднесла стакан к губам, заметила, что он пуст, неохотно поставила его на столик и сочувственно взглянула на меня. – Мне жаль расставаться с тобой, Лакшми. Таких мастериц, как ты, поискать, и ты служила моей семье верой и правдой.
Я по голосу слышала, что она хочет утешить меня. Даже родинка на ее щеке поползла вверх, точно пытаясь меня ободрить.
– Парвати утверждает, что ты воровка. Я ей не верю, упаси боже, но вынуждена принять ее сторону. Надеюсь, ты меня поймешь. Когда Шила и Рави поженятся, мы породнимся с Сингхами. Так что, согласна я с Парвати или нет, но отныне у меня связаны руки.
Парвати! Я служила ей. Угождала. Лебезила. Ради нее и себя самой постаралась сохранить беременность Радхи втайне. Не закатывала скандалы. Не требовала отступного. И она же оклеветала меня! Чтобы отомстить за глупость моей сестры – и, между прочим, Рави, он виноват не меньше, абольше, потому что он старше Радхи! Но Парвати решила выместить злость на мне.
Как это несправедливо! Я не сумела сдержать слез. Меня так и подмывало сказать миссис Шарме:«Я трудилась не покладая рук. Я подчинялась их правилам. Глотала оскорбления. Не обижалась на пренебрежение. Уворачивалась от жадных рук их мужей. Неужели я мало наказана?»Я сидела перед этой доброй, разумной женщиной, и больше всего на свете мне хотелось того, что я всю жизнь ненавидела: сострадания. И даже более: сейчас я ненавидела себя за то, что хочу его. Ненавидела себя за слабость, которая внушала мне такое же отвращение, как сетования Джойс Харрис в тот день, когда я принесла ей мешочки с отваром.
А все из-за Радхи! С тех пор как она приехала в Джайпур, моя жизнь совершенно переменилась. Радха, точно муссон, разрушила доверительные отношения, сложившиеся у меня с клиентками, уничтожила репутацию, которую я выстраивала годами. Если бы не сестра, мне бы никогда не пришлось унижаться перед миссис Шармой. Что ж, я это заслужила. Я первая совершила грех, бросив мужа, с которым должна была провести семь жизней.
Миссис Шарма с тревогой смотрела на меня. Пора уходить, иначе я закапаю слезами ее диван.
Я откашлялась, надавила пальцами на веки, встала и направилась к двери, бросив на прощанье:
– Что ж.
–Бети, удачи тебе, – сказала мне вслед миссис Шарма.
Семнадцать
31 августа 1956 года
Казалось, август – знойный, палящий, жестокий – не кончится никогда. Я открыла блокнотик, перелистала пустые страницы. К пятнадцатому числу, дню независимости нашего народа, ко мне не записалась ни одна госпожа.
Недели сменяли друг друга, и клиентки чаще отменяли сеансы мехенди, чем делали заказы. Раньше я в день обслуживала шесть-семь, теперь же одну (в лучшем случае). Да и те, что еще оставались, платили мне меньше, не объясняя причин, и я безропотно брала урезанные гонорары.
В блокноте лежало последнее письмо доктора Кумара. Я достала листок и в третий раз попыталась дочитать.
17 августа 1956 года
Моя дорогая миссис Шастри,
Я уважаю ваше решение относительно Радхи и не сообщил ей, что ее ребенка усыновит махараджа, однако желал бы в дальнейшем обсудить с вами усыновление (пусть даже такая возможность представится не раньше родов).
Неделю после родов Радха проведет в больнице под наблюдением врачей. Однако нам вряд ли удастся не пустить ее к ребенку. Она очень привязана к этой новой жизни, зародившейся в ее утробе, только и говорит, что о малыше. У меня создалось впечатление, что она не смирилась с мыслью о необходимости отдать его чужим людям. Она прекрасно все понимает, но сердцем вряд ли принимает.
Ваша подруга, миссис Агарвал, заверила меня, что Радха действительно все понимает, и списывает на гормоны ее привязанность к ребенку. Лучшего объяснения у меня нет, остается лишь положиться на ее доводы…
На этом я бросала письмо. Радха согласилась на усыновление, и я не позволю себе думать иначе. Ее сын вырастет во дворце. Нам выплатят тридцать тысяч рупий, это спасет нас и позволит дать Радхе образование. Ребенок родится здоровым, и это обязательно будет мальчик. Иначе и быть не может, и мне не хотелось обсуждать с доктором Кумаром другие варианты.
Муссонные дожди, обычно приходившие в начале сентября, приносили с собой облегчение.Вода смывает старое, дарует жизнь новому. В этом году с началом сезона дождей я чувствовала лишь страх. Идти мне было некуда, и дом превратился в тюрьму: во всем я видела свои ошибки. Лужи стояли на немощеном дворе, где я планировала разбить сад целебных трав. Дождь стучал по соломенному навесу, который должен был прикрывать саженцы. Барабанил по стопкам кирпичей, которые я купила, чтобы выстроить заднюю стену ограды. Я даже перестала гонять соседских свиней, которые рылись в моем саду.
Чаще всего я часами простаивала у стола, смешивала масла и лосьоны, которые никто не купит. Ритмичные движения пестика гипнотизировали и успокаивали, как затяжные дожди. Я помешивала в ступке и думала обо всем, что можно было бы сделать иначе. Я могла бы лучше смотреть за Радхой, о которой должна была заботиться. Я могла не спать с Самиром, который относится к женщинам так же легкомысленно, как его сын. Я могла бы потребовать у Парвати заплатить мне вперед за сватовство, которое обычной свахе нипочем не сладить.
После разговора с миссис Шармой меня так и подмывало поговорить с Парвати. Десять лет я раболепно служила ей, подстраивалась под ее настроение, пресмыкалась перед ней. Бросить ей вызов – подвиг пуще Гераклова. Я вспомнила, как мучился отец, когда ему приходилось выступать против британского господства. Англичане всегда побеждали, и в конце концов Питаджи устал бороться. Он повел себя как трус: каждый вечер прикладывался к бутылке, а потом начал выпивать и по две, и по три в день.
Я тоже струсила: вместо того чтобы лично поговорить с Парвати, я вела с ней мысленные беседы.Я не обязана следить за вашим сыном: это ваше дело! А какую блестящую пару я ему подыскала! И как вы мне отплатили – разрушили все, чего я достигла с таким трудом?
Можно было отомстить иначе: рассказать всему Джайпуру, что ее сынок совратил мою тринадцатилетнюю сестру, но этим я ничего не добилась бы – только сделала бы хуже, вдобавок выставила бы себя мелочной дрянью. Даже если клиентки мне и поверят, все равно поддержат Парвати, поскольку она – одна из них. А если их сыновья попадут в такой же переплет (чего исключить нельзя), им тоже понадобится ее поддержка.
Заказов не было, но Малик все равно приходил каждый день – удостовериться, что я поела. Сегодня сунул мне под нос судки с фрикадельками карри.
– Даже не попробуетекюфту? Повар не пожалел зиры. – Малик по-прежнему с выгодой для себя поставлял во дворец недорогие продукты, и в благодарность королевский повар готовил ему лучшие блюда.
Я ничего не сказала. Стареньким сари вытерла пот с шеи и продолжала работу.
– Тетя босс, ну пожалуйста.
Я ответила Малику, что у меня нет аппетита.
Он потряс меня за плечо. Я сбросила его руку.
– Я же сказала тебе – не хочу!
– Тетя босс…
Я раздраженно обернулась к нему.
Он кивнул на дверь.
Я посмотрела, куда указывал Малик.
На пороге стояла Парвати Сингх с сумочкой в одной руке и насквозь мокрым зонтиком в другой. Мне и присниться не могло, что Парвати явится ко мне домой. Я уронила пестик. Он описал круг по ступке, покачался и замер.
– Можно войти? – холодно спросила Парвати.
Малик приблизился к ней вплотную, и я испугалась, что он сейчас ударит ее. Парвати отступила на шаг.
– Обувь, – процедил он.
Я думала, Парвати возразит, но она безропотно сняла мокрые сандалии.
Малик надел своичаппали и с гордо поднятой головой вышел на улицу. Зонтика у него не было – впрочем, теплые дожди его не смущали.
Парвати помялась, но потом величественно – точно дом был ее, а не мой – вошла в комнату, закрыла дверь и принялась осматриваться: щербатый стол, на котором я смешивала лосьоны, моя продавленная кровать, потрепанные сумки, линялые одеяла,альмира с перекошенными дверцами, купленная у соседки. Я вдруг увидела свой скарб ее глазами – и поежилась.
– Гм, – сказала она, – вообще-то я ожидала… – Она не договорила.
Парвати шагнула ко мне.
Я машинально попятилась.
Она остановилась. Поставила сумочку на стол, взяла коробок спичек, лежавший подле масляной лампы.
– Вообще-то я ожидала, что ты сама придешь ко мне. – Парвати зажгла лампу.
Только тут я заметила, как у меня темно. Я не знала, что ей ответить.
– Раньше ты всегда мне доверяла. Помнишь? – Она задула спичку. – И когда ты только-только приехала в Джайпур и искала клиенток. И когда просила рекомендовать тебя во дворец. Ты честолюбива, но я не вижу в этом греха, ты же знаешь.
Я всматривалась в нее, силясь разобрать, хмурится она или улыбается.
– Теперь дела твои плохи, и я думала, ты хотя бы попросишь меня…
Я не верила своим ушам. Я стиснула кулаки, в груди моей кипел гнев.
– Дела мои плохииз-за вас. И вы еще хотите, чтобы я умоляла вас не распространять обо мне лживые слухи?
Она прищурилась, недовольно скривила губы – точь-в-точь как Шила Шарма.
– А тебе не приходило в голову, что не я первая их распустила? – Заметив мое изумление, Парвати продолжала: – Не скрою, я не отказала себе в удовольствии подлить масла в огонь. Я не ожидала, что все твои клиентки поверят в эти нелепые наветы. Я ошибалась. Оказывается, люди доверчивее и злее, чем хотелось бы думать, согласна?
Она сунула руку в сумочку, достала оттуда что-то, положила на стол передо мной и убрала ладонь.
Между нами лежали карманные часики, которые подарил Самир.
Я машинально ощупала карман. Разумеется, часов там не оказалось. Я давно их не видела – да и нужды в них нет, раз меня нигде не ждут. Я невольно вспомнила губы Самира, его руки, голую грудь на моей груди – в ту ночь у Гиты. Кажется, уходя, я забыла забрать часы.
Вся решимость моя испарилась –фюйть! – и я покраснела.
Парвати сокрушенно покачала головой.
– Несколько месяцев назад ко мне пришла Гита. Последняя пассия Самира. – Улыбка ее превратилась в гримасу. – До чего унизительно, когда любовница мужа ищет у тебя утешения и жалуется, что он изменил – да не тебе, аей!
Я закрыла глаза. Мне хотелось стереть из памяти ту ночь.
Парвати мерила комнату шагами, как тогда на празднике. Потирала костяшки ладонью. Замерла, впилась взглядом в мозаику на полу, наклонила голову: «Гм». Потом обернулась ко мне, кивнула одобрительно: красивый узор, – и снова принялась расхаживать туда-сюда.
– Самиру нужно, чтобы его любили. Чтобы им восхищались. Так уж он устроен. Я понимаю его. И мирюсь с его слабостью.
Кого она надеется убедить – меня или себя?
– Меня куда больше задело, что ты предала меня, Лакшми. Я доверяла тебе. А ты, в моем доме, с моим мужем… И еще врала мне в глаза, будто между вами ничего нет!
Это было один-единственный раз. Я десять лет держалась. И не собиралась повторять. Но ей я этого не сказала: все равно ничего уже не изменишь.
Парвати остановилась. Вынула из сумочки тяжелую мошну, звякнула ею о стол: внутри явно были монеты.
– Вот как мы поступим. – Она посмотрела на кошелек. – Я отдам тебе деньги за сватовство. Серебром, не как-нибудь. – Она помолчала. – Ты их заслужила. – Благодарить меня она не собиралась.
Я не шелохнулась, и Парвати продолжала:
– Десять тысяч рупий. Больше, чем мы договаривались. – Она улыбнулась, и на миг я вообразила, будто она предлагает нечто большее: извинение, прощение, понимание, уважение. Меня удивило и смутило то, что мне, оказывается, настолько сильно хотелось вернуть ее благосклонность. Я подумала о Питаджи и о том, как мои соотечественники относились к британцам после обретения независимости. Привыкшие подчиняться, они охотно вернулись к этой роли, какой бы унизительной она ни была – точь-в-точь как я сейчас.
– И? – слабым голосом спросила я.
– И я скажу всем, что слухи – ложь. Ты снова будешь регулярно делать мне мехенди. Я помогу тебе найти новые заказы на сватовство. Ты ведь этого хочешь, не так ли?
Я кашлянула: слишком уж это хорошо, чтобы быть правдой.
– Чего вы хотите взамен?
– Чтобы ты держалась подальше от Самира. Гита рассказала мне, во что ты его втянула – об этих твоих мешочках с отварами. Как ты могла. – Ее передернуло.
К горлу моему подкатила желчь, рот наполнился теплой горечью. Она думает, я убедила Самира продавать эти мешочки. Она понятия не имеет, что он сманил меня в Джайпур, чтобы их продавать.
– Вы говорили с Самиром? – негромко уточнила я.
Она откашлялась, точно упоминание о муже причиняло ей боль.
Значит, не говорила.
Я посмотрела на мошну: этих денег хватит, чтобы выплатить долг Самиру. Если я соглашусь на условия Парвати, мой блокнотик вскоре заполнят имена прежних клиенток. Богатые и влиятельные вновь откроют мне двери своих роскошных домов, усадят на диван, предложат чаю со сливками.
Я услышала голос матери: «Коли доброе имя утратил, вряд ли уже восстановишь». Она была права. После того как начальники-англичане из-за участия в освободительном движении объявили отца смутьяном, ему так и не удалось вернуть себе доброе имя. До конца дней он носил на себе это клеймо.
Моя репутация мастерицы мехенди уже не избавится от пятна позора. Даже если Парвати сдержит слово, дурная слава воровки будет тянуться за мной, точно тлетворный душок. Клиентки станут следить за каждым моим шагом и, если вдруг у мемсагиб пропадет браслет или деньги из кошелька, обвинят в этом не кого-нибудь, а меня. И как тогда быть? Каждый раз умолять Парвати, чтобы вступилась за меня?
Если Парвати окажет мне эту услугу, я останусь перед ней в долгу, и она получит право распоряжаться мною, точно своей собственностью: именно этого она и добивается.
Я могу согласиться, и дело снова пойдет на лад – да, мое доброе имя уже не вернуть, но дело пойдет на лад. Так Питаджи продолжил учительствовать – правда, в забытой богом деревушке Аджар.
До чего унизительно было ему каждый день раскрывать устаревшие учебники, обходиться без школьных принадлежностей и понимать, что по-другому уже не будет.
Я выпрямила плечи, оттолкнула мошну к Парвати.
– Оставьте свои деньги себе. А взамен я не расскажу дамам Джайпура, скольким выблядкам вашего мужа не дала появиться на свет.
Ее лицо исказила гримаса. Парвати замахнулась, но я схватила ее за руку. Наши взгляды встретились. В ее глазах я прочла все, что было у нее на душе, увидела ее всю – заплаканную, покрасневшую от ярости. Дорого же ей дались эти полчаса.
– Да припрячьте мешочек-другой отвара для своих сыновей, – продолжала я. – Моя сестра не первая и уж точно не последняя. – Я оттолкнула ее руку.
Парвати пошатнулась. Ее глаза горели ненавистью – и стыдом. По щекам струились сурьмяные слезы. Из носа текло. Розовая помада размазалась. Она потерла руку – там, где остались отпечатки моих пальцев.
Я думала, она ответит мне, но она промолчала. Мы слушали, как дождь барабанит по крыше. Парвати взяла мошну с серебряными монетами, бросила в свою сумочку. На кратчайшее из мгновений мне вдруг захотелось вырвать у нее кошелек (все-таки десять тысяч рупий); что за нелепое желание!
А потом Парвати сделала нечто невиданное: она вытерла лицо краемпаллу, не заботясь, что совершенно размазала макияж и испачкала роскошное сари. Лицо ее было в черных, розовых, красных пятнах. Она взглянула на карманные часики, лежащие на столе, и направилась к двери.
На пороге она, держась за дверной косяк, надела сандалии, посмотрела на дождь и бросила на прощанье:
– В конце концов вы все ему надоедаете.
Я окаменела. Мгновение спустя я подошла к окну: насквозь промокшая Парвати стояла на улице. Она забыла зонт. Влажное сари облепило ее изгибы, открывая каждую складочку, каждый бугорок. Выбившиеся из узла пряди свисали вдоль спины. Она не замечала. Не слышала, как рядом остановился тонга-валла и предложил подвезти. Я настолько привыкла ей служить, угождать и потакать, что едва не бросилась к ней с зонтом, но удержалась. Парвати, пошатываясь, побрела прочь и скрылась из виду.
Я долго простояла у окна. Размышляла о том, чего лишилась из-за минуты праведного гнева. Я спала с ее мужем. Готовила для него противозачаточные отвары. И не вправе вставать в позу морального превосходства.
Я заметила краем глаза, что в другом конце улицы показался письмоносец. Он направлялся ко мне, точно почтовый голубь.
Я бросилась к воротам, не обращая внимания на дождь. Почтальон едва успел произнести: «Вам телеграмма», как я уже выхватила у него листок.
Телеграмму прислала Радха.
Там было пять слов: «Приезжай. Скорее. Ты нужна тете».
Часть четвертая
Восемнадцать
Шимла, предгорья Гималаев, Индия 2 сентября 1956 года
– Закрываю глаза – и вижу кровь на тетином сари. – Радха всхлипывала у меня на груди. – Доктор Кумар сказал, ее малыш перестал дышать. Несколько дней назад. Ее тело пыталось избавиться от него, но она пыталась не допустить этого.
Мы сидели на больничной койке напротив Канты, я гладила сестру по руке. Радха раздалась, и не только в талии. У нее пополнели руки. Округлилось лицо. Куда и девалась та девочка, которая приехала в Джайпур в ноябре прошлого года!
– Ты правильно сделала, что сразу позвонила доктору Кумару. Иначе она могла умереть от заражения крови, – прошептала я в волосы Радхи.
Из висящих вверх дном склянок возле кровати к рукам Канты тянулись трубки. Я ожидала увидеть большой живот – все-таки она на девятом месяце, – но его уже не было. Свернувшаяся калачиком под одеялом Канта казалась маленькой и слабой. В соседней палате на свободной койке спал Ману. Он всю ночь вел машину – вез меня из Джайпура в Шимлу.
Радха икнула, я протянула ей свой носовой платок, и она высморкалась.
При встрече она крикнула, как ребенок: «Джиджи!» И я, не раздумывая, обняла ее – насколько позволял ее живот. Она дрожала.
– Все в порядке. Все будет хорошо, – сказала я. Доктор Кумар, который привел меня к ней, сообщил, что вчера, когда Радха привезла Канту в больницу, дал моей сестре успокоительное.
– Мне тут страшно, – говорила меж тем Радха. – Санитарки такие серьезные, в этих крахмальных шапочках, зовут друг друга «сестра», хотя никакие они не сестры. Мой малыш, наверное, думает, что весь мир пахнет как пузырек с лекарством. – Она шмыгнула носом. – Я каждый день молилась Кришне в храме Джаху. Молилась, чтобы нашим детям одновременно дали имена[58]. Чтобы они вместе съели первый в их жизни рис. Чтобы они делились друг с другом игрушками. Я знаю, мне не стоит думать об этом, но все равно я мечтала, что наши дети вырастут вместе.
Вот о чем писал доктор Кумар. Радха уже привязалась к ребенку и не вынесет разлуки. Но я ничего не сказала. Давно уже сестра так не льнула ко мне. И я боялась ее оттолкнуть.
Радха ахнула, и я отстранилась, недоумевая, в чем дело. Она в изумлении таращилась на меня. Раскрыла рот, но не вымолвила ни слова. Потом издала оглушительный вопль.
Как и в первую нашу встречу, доктор Кумар обвел взглядом комнату – металлический стол, кожаные кресла, выцветшая фотокарточка леди Брэдли – и наконец посмотрел на меня.
– Мальчик. Семь фунтов, плюс-минус унция. Некрупный, но абсолютно здоровый. Радха чувствует себя хорошо. Ее швы со временем заживут.
Я прикрыла рот ладонями, вздохнула с облегчением.Она чувствует себя хорошо! Моя сестра чувствует себя хорошо!Я едва не бросилась доктору на шею. «У Радхи родился сын!» – к собственному удивлению, с гордостью подумала я и тут же подавила это чувство: отныне ребенок принадлежит махарадже.
Я уронила руки.
– Где он сейчас?
– Сестры его обмывают, а потом, как вы и просили, отнесут в палату для новорожденных.
Я кивнула.
– А Канта? Как она?
Доктор перевел взгляд на батик со слоном и погонщиком, висящий на стене позади меня.
– Внутренние органы не пострадали. От инфекции даем лекарства. Но… я не хотел говорить, миссис Агарвал настояла. – Доктор Кумар уставился на свои руки. – Она не сможет иметь детей. Ее организм перенес тяжелейшую травму.
Ох, Канта. Я схватилась за грудь, чтобы успокоить сердце.
– Все-таки ваши лекарства лучше моих трав, доктор Кумар. Ни одно из моих снадобий не помогло ей сохранить ребенка.
– Без вашей помощи она вообще не смогла бы зачать.
Вошла медсестра, протянула доктору чашку чая. Он отдал ее мне, попросил принести еще одну.
– Пейте, миссис Шастри. Пожалуйста. У вас измученный вид.
Я с благодарностью взяла чашку.
– Я еще не привыкла к высокогорью. Мы ехали сюда по такому серпантину… теперь я понимаю, почему люди предпочитают поезд.
– Рад, что вы добрались благополучно. – Он уставился на свои ботинки.
Медсестра принесла чашку горячего чая, отдала доктору. Под глазами у него набрякли мешки: он тоже всю ночь не спал.
– Я хочу вам кое-что показать. – Доктор Кумар провел меня по коридору. Через двойные двери мы вышли в сад. Здесь, в Гималаях, солнце было ближе и такое нестерпимо яркое, что я зажмурилась. Глаза не сразу приспособились к свету, но наконец я, прищурясь, разглядела окружающие нас розовые розы, голубые гибискусы и оранжевые бугенвиллеи.
По садовым дорожкам в сопровождении родных и медсестер гуляли пациенты, кутаясь в шали от раннесентябрьской прохлады.
Доктор Кумар обвел сад рукой, в которой держал чашку.
– Что скажете?
После событий последних суток я буквально валилась с ног, но вид цветущего сада меня ободрил.
– Очень красиво.
– И пациентам нравится. Однако, мне кажется, из этого сада можно извлечь гораздо больше пользы.
Подул холодный ветер, и у меня озябли руки и ноги. Я грелась чаем. Доктор Кумар поставил свою чашку на скамью, снял белый халат и набросил мне на плечи. Халат хранил тепло его тела, пах перечной мятой, лаймом и антисептиком.