Художница из Джайпура

Придется ей сказать.

– Доктор Кумар говорит, вряд ли.

– Ой.

Самочка пеночки повернулась к нам – то ли смотрела на нас, то ли любовалась своим отражением в стекле.

– Знаешь, раньше мне хотелось, чтобы моейджиджи была тетя, а не ты.

Мне было больно это слышать, но я ничуть не удивилась.

– Но в день, когда я отправила тебе телеграмму, я была счастлива, что ты моя сестра.

Я поймала ее взгляд. Радха не отвернулась.

– Я знала, что ты приедешь и все исправишь.

Твердость моя растаяла. Она ждала меня, хотя злилась и, по ее словам, ненавидела меня. Я погладила покрывало на ее кровати, шершавое от постоянной стирки и глажки. Сжала лежащую на коленях ладонь Радхи. Она не отдернула руку.

– Как там Малик? – спросила она.

– Работает. Разносит заказы – укрепляющие средства для волос и прочее. Регулярно заглядывает ко мне. Думает, что мне нужно общество.

– А разве нет?

Я пожала плечами. Сменила теплый компресс на холодный. Радха вздохнула, и я догадалась, что боль почти прошла, а с нею и желание покормить малыша грудью.

– Ты говорила, у тебя теперь почти нет клиенток на мехенди.

Я думала, Канта ей рассказала.

– Они не доверяют мне. Думают, что я воровка.

Радха подняла брови.

– Чушь какая! С чего они взяли?

– Сплетни.Бесстыдная ложь.

Я убрала холодный компресс. Радха задумчиво застегнула халат.

Я выглянула в окно. Тучи закрыли солнце, и я увидела свое отражение в стекле. Под глазами темнели круги, по краям рта залегли морщины. В свете флюоресцентной лампы заметна была седина и глубокие морщины на лбу. И еще я сутулилась. Старею. Я взглянула на руки. Грубая кожа бугрилась венами, точно изрытая колеями дорога.

Доктор Кумар нерешительно замер в дверях, смутившись, что потревожил.

– Все хорошо? – Он посмотрел на Радху: – Как вы себя чувствуете?

– Лучше. – Она рассказала ему о травяном компрессе.

– У вас масса талантов, миссис Шастри, – заметил он. Осознав, что засмотрелся на меня, доктор перевел взгляд на Радху, потом на пустую койку Канты и, наконец, на стопку бумаг в руках. – Мне нужна ваша подпись.

А. Официальные документы, подтверждающие рождение нового наследного принца. Я встала, чтобы взять бумаги, но у меня подкосились ноги, и я снова села.

– Если можно, чуть позже, доктор.

Он кивнул и вышел из палаты.

Радха улыбнулась.

– Что смешного?

– Он. – Она кивнула на дверь, за которой скрылся доктор Кумар. – Он всё твердил, что мой ребенок родится спортсменом, и у него правда очень крепкие ножки.

Разумеется, Радха думала, кем вырастет ее сын. Видела его крикетистом. Лучшим подающим. Чем он полюбит завтракать –кичри или алу тикки? Какие у него будут волосы – прямые, как у нее, или кудрявые, как у отца?

– Джиджи, – робко начала Радха, – можно мне еще раз увидеть ребенка? Обещаю, что больше не буду кричать.

Я привстала было с койки, но Радха неожиданно сильно схватила меня за руку и сжала мои пальцы. Ладонь у нее была теплая, чуть влажная. Я села обратно.

– Джиджи, я понимаю, ты меня не ждала. Мне было года четыре, может, пять – я помешивала кипящее молоко для йогурта, когда почтальон принес очередное твое письмо. Маа взглянула на конверт и швырнула его в огонь. Я спросила, почему она не открыла письмо, от кого оно, мама пожала плечами и ответила: «От того, кто давно умер в моем сердце».

Я ничего не поняла, но решила выяснить, в чем дело. Стала прислушиваться, о чем судачат деревенские сплетницы, и догадалась, что Маа говорила о тебе. И подумала – до чего же ты сильная и смелая, раз смогла вот так взять и все бросить. А потом я приехала к тебе. Ты стала моим идеалом. Умная. Красивая. Веселая. Я так тобой гордилась. Ты столько всего умеешь. Я полюбила тебя с первого взгляда. Я-то знала, что ты есть.

Мои глаза наполнились слезами. Никто ни разу не признавался мне в любви. Нет, я знала, что Маа и Питаджи любят меня, но они никогда об этом не говорили. Хари тоже любил меня – на свой лад, точнее, воображал, будто любит, но это не любовь, а эгоизм. Ему хотелось меня присвоить, распоряжаться мною, как вещью. А Самир не любил меня вовсе: он желал уложить меня в постель.

– Я хочу детей. Хочу к вечеру уставать, потому что кипятила молоко, чтобы сделать имкхир, играла с ними в классики, лечила их болячки куркумой, слушала их выдумки, учила читать «Рамаяну» и ловить светлячков. Как подумаю, что никогда не смогу дать этого всего моему сыну – такая тоска берет, ты даже не представляешь.

Меня утомили ее настырные просьбы. Может, зря я всего боюсь? Может, вместе мы и правда сумеем вырастить чудесного ребенка. Радха будет учиться, я – смотреть за мальчишкой. Нет, какое там! Мне же нужно работать, чтобы выплатить долг Самиру. И ни одна школа в Джайпуре не примет ученицу с ребенком. То есть Радха не получит образования. С ее незаконнорожденным сыном мы станем изгоями, все от нас отвернутся, нас не позовут ни на одну церемонию, ни на свадьбу, ни на похороны – даже в качестве прислуги. Никто уже не закажет мне мехенди, мандалу или сватовство. Нам будет нечего есть! Как ни крути, а оставить ребенка Радхи мы не можем.

Я посмотрела в окно. Сквозь тучи проглянуло солнце. В садовом фонтане плескались райские птички, опасливо крутили головой, встряхивали крыльями.

На скамье сидели Канта и Ману, укутав ноги пледом. Канта положила голову на плечо мужа, закрыла глаза.

Она отчаянно мечтала о ребенке. Из нее получилась бы прекрасная мать. Она добрая, веселая, щедрая. Ману, свекровь и Баджу помогали бы ей с малышом. Вдобавок она могла нанятьайю[61]. Вот бы она взяла себе сына Радхи. Она любила бы его, как родного.

У меня участился пульс.

У Канты и Ману есть деньги, время и силы, чтобы дать малышу достойное воспитание.

Глупо и думать об этом! Я подписала договор.

Разве что…

На лбу у меня выступил пот.

– Радха, – прошептала я: сказанного не воротишь.

Я повернулась к сестре.

Я знаю, что делаю, уговаривала я себя. Если королевское семейство узнает правду, мне грозит судебный иск из-за нарушения договора, неподъемные штрафы и даже тюрьма.

Радха заметила мое волнение.

– Что?

Я жертвуютридцатью тысячами рупий и обеспеченным будущим Радхи! Но зато ребенок вырастет в любящей семье.

Я кивнула на сад за окном. Канта и Ману встали со скамьи и направились в дальний конец больницы, где располагалась палата для новорожденных.

– Канте не привелось обнять своего ребенка. Поэтому она так любит держать на руках твоего.

Радха подняла брови, посмотрела в окно.

– Она поет ему. И ему это явно нравится, – продолжала я.

Радха улыбнулась.

– Пока мы еще носили, она сочиняла малышам смешные песенки. Совсем как наш Питаджи.

– Если бы твоего ребенка растила Канта… – Я взглянула на Радху. Сердце бешено колотилось. – Интересно, что бы она ему читала: Шекспира или «Сказки про Кришну»?

Радха моргнула.

Я взяла ее за руки.

– Кормила бы его сладким или острым?

Радха приоткрыла рот.

– Канта любит моиладду, – прошептала она.

– И еесаас поила бы его розовым молоком?

Ее глаза подернулись мечтательной дымкой.

– Пока он не порозовеет.

Я улыбнулась, прижалась лбом к ее лбу.

– Ведь Канта будет любить его до умопомрачения?

Моячоти бехен медленно кивнула. Стиснула мои руки.

– А как же семья, которая хотела его усыновить?

– Я об этом позабочусь.

Казалось, Канта смотрит сквозь меня, словно я вдруг стала прозрачной. Я даже усомнилась, слышит ли она меня. Но она ответила:

– Но как же договор с двор…

– Я разберусь. – Радха не знала, что ребенка собирался усыновить махараджа, а теперь я и не скажу.

Судя по выражению лица, Канту обуревали противоречивые чувства: ей и хотелось, чтобы это была правда, и не верилось в такую удачу.

Ману ошеломленно взглянул на Радху:

– Ты уверена?

– Вы будете относиться к нему как к родному. – Радха говорила совершенно искренне. И лишь я заметила, как она сжала одеяло, как побелели ее костяшки. До этой минуты все и всегда решали за нее; теперь же она приняла решение – самое трудное в своей юной жизни.

– Вы были правы, тетя. Я не сумею о нем позаботиться – ни в Джайпуре, ни в Аджаре, ни в Шимле. А вы – да. И вы, дядя.

От изумления и восторга Канта и Ману заговорили разом, перебивая друг друга. Я так обрадовалась за них, что зажала руками рот.

– Мы позаботимся о нем как нельзя лучше…

– … он нам как родной…

– … наверняка он полюбит соленые кешью…

– … разумеется, когда у него появятся зубки…

Знай я, что еще скажет Канта, я бы остановила ее, попеняла на безрассудство – мол, решение, конечно, благородное, но вряд ли разумное. Но Радха уже кивала, охотно принимая ее предложение: в школу она не вернется, будет жить у Канты в качествеайи малыша.

Канта и Ману бросились обнимать Радху, все трое смеялись и плакали, вытирали друг другу слезы.