Психология коммуникаций

Социальная категоризация – это распределение людей и событий окружающего мира по определенным категориям. Одни из этих категорий постоянны, устойчивы, отчетливо осознаются всеми, другие менее определенны, ситуативны, неосознаваемы. Мы легко делим людей на женщин и мужчин, старых и молодых, граждан своей страны и иностранцев. Сложнее выделять такие категории, как интеллигентные и неинтеллигентные, бедные и богатые. Совсем ситуативна, но не менее важна такая категоризация, как деление людей на уезжающих и приезжающих, москвичей и гостей столицы и т. д. Особенно необходима социальная категоризация в новых, необычных условиях, когда важно распределить все новое по уже имеющимся категориям, «разложить все по полочкам». До тех пор пока это не удается, некоторые люди чувствуют себя неудовлетворенными и напряженными. Кстати говоря, мы различаемся между собой в том числе и по этому признаку: по числу и качественному разнообразию таких «полочек». Одни имеют небольшой набор «полочек», оперируют лишь самыми общими и общепринятыми категориями, категориальная сетка других более обширна и разнообразна. Первые живут в черно-белом мире, четко определенном, законченном и полном полярных противопоставлений. Вторые – в мире, богатом цветовыми оттенками.

Однако мало знать, какие категории людей существуют вообще на белом свете и непосредственно вокруг нас. Самое главное – к какой группе отнести себя. Вот этот-то процесс отнесения себя к определенной группе и называется групповой идентификацией.

Причислить себя к одним группам довольно просто и не требует особых усилий, идентификация же с другими может представлять определенные сложности. Например, осознавать себя женщиной или мужчиной для нормального взрослого человека не составляет никаких проблем. Но вспомним детей в возрасте 3–4 лет и их забавные вопросы: «Мама, а кем я буду, когда вырасту, – дядей или тетей?» Значит, даже такая простейшая идентификация, как половая, может представлять определенные сложности.

Сравнительно легко мы идентифицируем себя по профессии, по месту жительства (горожанин, селянин), труднее определить себя с точки зрения уровня дохода – бедные мы или богатые. Еще труднее определиться по таким критериям, как умные/глупые, красивые/некрасивые, порядочные/непорядочные и т. п.

Почему так важен механизм групповой идентификации? Потому что личность с неопределенной социальной идентичностью может испытывать ряд трудностей, находясь как бы между разными социальными структурами. Неопределенная или противоречивая социальная идентичность может привести человека к изоляции, одиночеству, вызвать невроз или психическое заболевание. Успешная же групповая идентификация дает человеку очень важные ориентиры. Она как бы помещает его в экосоциальную нишу с предписанными правами, привилегиями и обязанностями, которые нет необходимости изобретать самому.

Групповая идентификация – это, по существу, переход от «Я» индивида к множеству «Мы», а любое «Мы» не может существовать без соответствующего «Они». Любая групповая идентичность, т. е. любое «Мы», сразу же привносит и некоторую определенность в отношении «Они». Если мы горожане, то есть и те, кто горожанами не являются. Если мы студенты, то, конечно же, есть и не студенты. Примеров таких бесчисленное множество. Но если есть вполне определенное «Мы» и вполне определенное «Они», что может быть более естественным, чем сравнить эти «Мы» и «Они» между собой.

Мы подошли к механизму социального сравнения. И самым важным моментом здесь является то, что сравниваются не люди как уникальные индивидуальности, но именно группы как целое. Не «Я» и «Ты», а «Мы» и «Они». А контуры этого сравнения, его результаты возникли задолго до нашего личного участия. И если мы пользуемся только сравнением (к сожалению, бывает и так), то нет нужды прикладывать какие-то личные усилия, доказывая делом, что мы лучше, добрее, умнее и т. д. Достаточно просто стать членом другой группы, приобрести себе еще одно «Мы», которое автоматически поднимает наш статус и самооценку как в собственных глазах, так и в глазах окружающих.

Какой наиболее вероятный результат сравнения между «Мы» и «Они»? Конечно, чаще всего он оказывается в пользу «Мы». Недооценка «Их» и переоценка «Нас» (а то и оба процесса одновременно) – настолько типичное явление, что мы вслед за Тэджфелом выделим его в самостоятельный процесс и назовем межгрупповой дискриминацией. Здесь, конечно же, идет речь не о дискриминации в социально-политическом смысле, а о механизме понимания. В буквальном переводе с латинского слово «дискриминация» означает всего лишь «различение».

Итак, если сравнивать «Мы» и «Они», то легко предвидеть результаты сравнения – очевидна дискриминация «Их», пусть даже совсем незначительная. Ведь хоть в чем-то «Мы» должны быть лучше «Их». Многие авторы на Западе полагают, что это стремление к позитивной социальной идентичности и является одной из самых фундаментальных потребностей человека. И если ни одно групповое членство, ни одно «Мы» данного человека не дает ему ощущение хоть небольшого превосходства над другим, то ему остается сменить какое-нибудь «Мы» и приобрести новое. А если и это невозможно, то последствия могут быть самыми печальными: снижение самооценки, неврозы и т. п.

Таким образом, когда включаются в работу описанные механизмы, наше понимание других людей становится в какой-то степени пристрастным, искаженным, неточным. Для обозначения такой пристрастности психологи употребляют специальный термин «ингрупповой фаворитизм», которым обозначается тенденция каким-либо образом благоприятствовать членам собственной группы в противовес, а иногда и в ущерб членам другой. Ингрупповой фаворитизм может проявляться как во внешненаблюдаемом поведении, так и во мнениях, оценках, суждениях людей о членах своей и чужой групп, словом, в процессе понимания как бы устанавливается «демаркационная линия» между людьми, которые по каким-либо критериям интерпретируются как «свои» и «чужие».

Были проведены специальные эксперименты, чтобы выяснить, в каких условиях этот эффект усиливается, а в каких – уменьшается [Агеев, 1983]. Оказалось, что условия соревнования между группами резко усиливают выраженность эффекта ингруппового фаворитизма. Особенно он велик, когда не совсем ясны критерии, исходя из которых присуждается победа той или иной стороне. Однако самая большая выраженность ингруппового фаворитизма наблюдается в условиях гандикапа (неравенства), когда стороны, соревнующиеся за победу, оказываются в неравных условиях. Более пристрастными, в большей степени демонстрирующими ингрупповой фаворитизм, оказываются проигравшие, победители же способны к большей беспристрастности, к более справедливым оценкам и суждениям о себе и соперниках.

Нам кажется, что перечисленные переменные, а именно: конкурентный характер взаимодействия, условия гандикапа, непонятность для участников соревнования тех критериев, исходя из которых присуждается победа, а также стабильное поражение, неудача – все это очень точно отражает важнейшие характеристики социальной несправедливости в отношениях между группами. И самым, пожалуй, важным результатом экспериментов стал вывод о том, что в условиях социальной несправедливости (не говоря уж о том, что наличие такой ситуации плохо со всех точек зрения) резко уменьшается вероятность беспристрастных оценок, терпимости и взаимопонимания между людьми, принадлежащими к разным группам. Наибольший психологический урон в этом отношении терпят именно низкостатусные группы, лишенные всяких благ и привилегий.

Стереотипизация – следующее логичное и закономерное звено в общей цепочке межгрупповых механизмов понимания, описанных выше. После того как мы выделили категории, отнесли себя к каким-то из них и тем самым противопоставили другим, после того как мы сравнили «Нас» и «Их» и выяснили, что в целом или в каких-то частностях у «Нас» явное преимущество, наступает черед стереотипизации, когда образам «Мы» и «Они» придается жесткая качественная определенность. Недостаточно просто убедить себя, что вообще «Мы» лучше, чем «Они»: необходимы более точные, более конкретные определения, какие именно есть «Мы» и какие – «Они». Другими словами, стереотипизация – это понимание другого путем отнесения его к какой-либо социальной группе и автоматического перенесения на него типичных для данной группы характеристик.

Впервые термин «стереотип» предложил американский журналист и писатель У. Липпман, обозначив этим словом штампы и клише или, как он выражался, «фиксированные картинки в головах», о людях, событиях, окружающем мире вообще [Липпман, 2004]. С тех пор было дано бесчисленное множество самых разных определений социальных стереотипов, выстроено множество их классификаций, подробно анализировались их функции, плюсы и минусы.

Самое короткое определение дают стереотипизации, когда говорят: «Они все такие». В этом суть любого стереотипа, и неважно, кто эти конкретные «Они» и какие они. «Они все такие» – и все тут! Все профессора рассеянные, а студенты оптимисты и не готовы к экзамену; все русские великодушны, англичане сдержанны, а шведы молчаливы; все женщины непостоянны (с точки зрения мужчин), а мужчины обманщики (с точки зрения женщин). Примеры можно умножать до бесконечности.

У читателя может возникнуть закономерное возражение: но разве это так на самом деле? Все же прекрасно знают, что и профессора, и студенты, и русские, и англичане, и шведы, и мужчины, и женщины бывают очень разными. Объединять их под одним штампом «они все такие» – очень большое упрощение и огрубление действительности. Возражающий подобным образом читатель будет, безусловно, прав. Именно поэтому стереотипы как у нас в стране, так и за рубежом чаще всего трактуются как помеха, неизбежное зло, барьер на пути понимания людьми друг друга. В последние годы стало даже модно бороться со всяческими стереотипами. Но как же в таком случае можно интерпретировать стереотипы в качестве механизма взаимопонимания?

Думается, это типичное недоразумение: сила предубеждения против термина, обычно означающего нечто однозначно плохое, очень велика, если данный термин привлекают для обозначения или объяснения того, что по крайней мере нейтрально или хорошо. Чтобы разобраться с этим вопросом, необходимо четко различать стереотипы как некий результат, с одной стороны, и как психологический механизм – с другой.

К рассмотренному с социально-психологической точки зрения процессу стереотипизации не подходит оценочная характеристика «Хорошо» или «Плохо». Сам по себе он не плох и не хорош. Подобно физиогномической редукции, он выполняет объективно необходимую функцию, позволяя быстро, просто и достаточно надежно категоризировать, упрощать социальное окружение индивида. Его можно сравнить с устройством грубой настройки в таких оптических устройствах, как микроскоп или телескоп, наряду с которыми существует и устройство тонкой настройки, аналогами которых в сфере социального восприятия выступают тонкие и гибкие механизмы: идентификация, эмпатия, рефлексия и др.

Сказанное нисколько не противоречит негативным оценкам стереотипов как социального явления. Вне всякого сомнения, социальные стереотипы, полные этноцентризма, предрассудков, враждебности, – явления сугубо отрицательного порядка. Однако было бы очень серьезным заблуждением видеть причину их содержания в психологическом процессе стереотипизации. Конечно, он имеет самое прямое отношение к подобного рода стереотипам, но только как механизм формирования и ни в коем случае не как их причина. Причины кроются, конечно же, в факторах социального, а не психологического порядка [Агеев, 1985].

Идет ли речь о межэтнической, половой, профессиональной, региональной или возрастной межгрупповой дифференциации, везде мы сталкиваемся с одним и тем же феноменом: тенденцией преувеличивать различия между группами и преуменьшать различия между членами одной и той же группы. Именно это и является самой существенной психологической характеристикой и отличительной чертой процесса стереотипизации, а отнюдь не враждебность, предубежденность или другие негативные характеристики. Это лишь частный, хотя и весьма распространенный случай конкретного содержания стереотипа, но не сущностная характеристика стереотипизации как механизма понимания.

Несмотря на то что социальные стереотипы неизбежно упрощают, а то и искажают ви дение социальной реальности, стереотипизация выполняет объективно необходимую и полезную функцию. Грубость, упрощенность, схематизм – неизбежные издержки таких абсолютно необходимых для психической регуляции человеческой деятельности процессов, как отбор, ограничение, стабилизация, категоризация поступающей из внешнего мира информации. Действительно, достаточно представить себе, что эти, в высшей степени полезные, но консервативные по сути, механизмы вдруг перестали действовать. И человек немедленно утонул бы в хаосе поступающей информации, как это иногда бывает, например, с сельским жителем, впервые попавшим в большой город.

Так нужно ли бороться со стереотипами? По крайней мере нужно сделать так, чтобы исчезли самые ложные и наиболее опасные из них. Мы убеждены, что дестереотипизация важна и в международных, и в любых межгрупповых отношениях, и в личной жизни человека, поскольку многие психологические трудности связаны именно с тем, что в силу ряда причин у данного человека не работают другие, более адекватные механизмы, а их место занимают стереотипизация, редукция и подобные им «грубые» инструменты. Заметим лишь, что бороться следует с конкретными стереотипами, а не с самим процессом стереотипизации. Относительно последнего можно говорить лишь о блокировке, подавлении его в тех условиях, где он может только повредить [Агеев, 1983].

Следующие важные механизмы взаимопонимания – атрибуция и децентрализация.

Термин «атрибуция» означает «приписывание». Чаще всего речь идет о причинах поведения. Нередко в специальной литературе используется словосочетание «каузальная атрибуция», что буквально означает «приписывание причин».

Не правда ли, осознать причины поведения другого человека – это уже почти и есть «понять человека»? Атрибуция и есть понимание другого человека путем приписывания ему тех или иных причин поведения с позиций собственного жизненного опыта и здравого смысла. Как же происходит процесс понимания причин поведения, как работает атрибутивный механизм?

Обычно имеют значение три вида информации. Во-первых, информация о том человеке, поведение которого мы хотим объяснить; во-вторых, информация о ситуации, об условиях, об общем контексте, в котором произошло то, что нас интересует; и наконец, в-третьих, наши собственные знания о мире, наш личный опыт социального поведения и социальных контактов.

В каждом конкретном случае удельный вес всех трех источников информации будет различен. В одних случаях мы хорошо знаем человека и обстоятельства, в которых он совершил тот или иной поступок, в других – подобная информация сведена к минимуму. Понятно, что в первом случае наше объяснение причин будет гораздо более понятным и точным, тогда как во втором вероятность неверных истолкований много выше. Но вот что достойно удивления: в любом случае объяснить поведение другого человека не представляет для нас никаких трудностей. Мы с легкостью объясняем себе и другим, почему, например, те женятся, а эти разводятся, один поступает в институт, а другой идет работать, почему ведут себя так, а не иначе американцы, японцы и даже какие-нибудь аборигены в бассейне реки Амазонки. Мы с легкостью пользуемся нашей фантазией и нашими, пусть самыми ограниченными, знаниями, чтобы объяснить поведение кого угодно.

Субъективных трудностей это не вызывает. Но вот что касается точности нашего понимания, то, конечно, чем меньше удельный вес объективной информации и о самом человеке, и об обстоятельствах, и чем выше удельный вес субъективной информации (наш собственный жизненный опыт), тем вероятнее возможность ошибок. Подчеркнем, что ошибки не всегда обязательны, мы в общем способны угадать причины поведения людей далеких и незнакомых. Но вероятность неверного, поверхностного понимания все же повышается.

История изобилует примерами таких заблуждений, когда, например, путешественники в чужих краях из лучших побуждений, стремясь помочь аборигенам, удивлялись, что результат получается совсем противоположным ожидаемому. Масса несуразностей возникает, когда тот же сельский житель, попадая в город, пытается разобраться в непонятной ему городской жизни и т. д.

Чем меньше объективной информации, тем сильнее субъективный компонент – фантазия, изобретательство, гадания. Именно поэтому и интересен атрибутивный механизм. Ведь полной, исчерпывающей, объективной информации все равно никогда не хватает, и субъективный компонент интерпретации с неизбежностью присутствует почти всегда. Вопрос лишь в удельном весе придумывания и приписывания.

Подобно всем перечисленным выше механизмам, атрибуция также механизм межгруппового типа. Дефицит информации, непонимание подлинных побудительных причин поведения обнаруживается именно в условиях межгруппового взаимодействия. Снять неопределенность, вложить новое содержание в привычные рамки прошлого опыта – в этом и заключается главная функция механизма атрибуции.

Напротив, те случаи, когда объективной информации достаточно и нет принципиальной необходимости всецело апеллировать к субъективному опыту, мы предлагаем соотносить с другим механизмом, а именно механизмом децентрации. Децентрация – это психологическая способность отбросить груз собственного опыта, отойти от своего «Я» и приблизиться к «Я» другого человека.

В каком-то отношении механизмы децентрации и атрибуции прямо противоположны по своему характеру. Механизм атрибуции – притягивание другого к своему «Я»; децентрация, напротив, – отказ от собственной эгоцентрической позиции, приближение к другому. Децентрироваться – значит принять точку зрения другого, посмотреть на мир его глазами.

Прост или сложен такой путь понимания другого? Однозначно ответить невозможно. Потому что для одних людей децентрация доступна и легка, она происходит естественно и автоматически, а для других чрезвычайно затруднена. Но почему ломается механизм децентрации? Почему некоторые люди не обладают способностью к децентрации?

Тех, у кого нарушено действие механизма децентрации, называют эгоцентриками, а само явление (неспособность встать на точку зрения другого) – эгоцентризмом. «Эго» в переводе с латыни значит «Я». Суть эгоцентризма заключается, следовательно, в том, что о чем бы ни думал, что бы ни делал эгоцентричный человек, всегда в центре находится он сам [Донцов, 1985].

Не следует путать эгоцентризм с эгоизмом, а эгоцентриков с эгоистами. Эгоизм – характеристика прежде всего нравственная, этическая, оценочная, тогда как эгоцентризм – характеристика психологическая и неоценочная. В жизнедеятельности эгоиста преобладают своекорыстные, личные интересы и потребности безотносительно к интересам других людей и социальных групп. Эгоцентрик же – человек, у которого просто снижена или полностью редуцирована способность к децентрации, о чем он может даже и не подозревать. Не всякий эгоцентрик обязательно и эгоист.

Способность к децентрации, как уже отмечалось, не одинакова у разных людей. Откуда же берутся эгоцентрики? Проблема эта комплексная. В ней можно выделить несколько аспектов: физиологический, социальный и собственно психологический. Не следует, например, сбрасывать со счетов психофизиологическую, конституциональную предрасположенность к способности децентрироваться. Среди причин, подавляющих механизм децентрации, важная роль принадлежит именно социально-психологическим факторам.

Огромное значение здесь имеет то, как прошло детство человека, как сложились отношения в семье. Отсутствие уважения к достоинству ребенка, неумение и нежелание родителей отвечать на его многочисленные вопросы, неумение взрослых учитывать точку зрения другого в отношениях между собой – все это приводит к тому, что способность к децентрации подавляется уже с самого раннего детства. Подавление продолжается и в школьные годы: официальные отношения между учителями и учениками, авторитарная, монологическая позиция учителя, отсутствие критики, различных точек зрения, подлинного обсуждения и заинтересованности учеников отнюдь не способствуют развитию и без того едва работающего механизма децентрации.

Большинство обращающихся за помощью к психотерапевтам с жалобой на одиночество, некоммуникабельность, непонимание со стороны окружающих в той или иной степени страдает эгоцентричностью. Нередко хорошо образованные, душевно тонкие, талантливые в своем деле люди чувствуют себя глубоко несчастными только потому, что у них плохо работает механизм децентрации [Донцов, 2011].

Децентрация кардинально отличается от всех других механизмов, описанных выше. Она представляет собой первый из группы межличностных механизмов. Его роль в понимании самых близких нам людей исключительно велика. Плохая работа данного механизма неизбежно сказывается на характере наших отношений с окружающими.

Итак, механизм децентрации характеризуется направлением движения между субъектом и объектом понимания. Когда субъект покидает свою эгоцентрическую позицию и стремится стать на позицию другого, мы говорим о работе механизма децентрации. Когда, напротив, субъект, прочно оставаясь на собственной эгоцентрической позиции, пытается приблизить к ней другого, налицо работа механизма атрибуции.

А сейчас речь пойдет о различении средств понимания, что не менее важно.

Казалось бы, проблемы понимания вообще не должно существовать. Ведь человек обладает таким уникальным, могучим, всеобъемлющим средством, как речь. Словом можно выразить все оттенки мысли, все нюансы чувств и переживаний. Однако проблема понимания все же возникает. Почему? Одно из самых распространенных заблуждений нашего времени – это сведе ние понимания чего-либо и другого человека только к словесному, рациональному, дискуссионно-логическому уровню. Мы понимаем только то, что может быть объяснено, что может быть выражено словом. Не обязательно словами, произнесенными вслух или написанными, достаточно произнести их про себя. То, что не обозначено словом, не определено однозначно, как бы давит на нас, и мы это просто-напросто отвергаем. Предчувствия, «внутренние голоса», эмоции и т. п. современный человек склонен отвергать, основываясь на рациональном, твердом, надежном знании и расчете. Тем самым нарушается естественный баланс между рациональным и иррациональным, между словом и чувством.

Когда мы понимаем другого, основываясь на разуме, на слове, на логических связях, работает механизм рефлексии. Когда же мы понимаем без помощи слов, без мышлений, ориентируясь только на чувства, ощущения, эмоции, включается механизм эмпатии. Эмпатия – это понимание другого посредством эмоционального проникновения в его внутренний мир, в его чувства и мысли.

Почему так важен механизм эмпатии? Многие очень важные вещи не принято облекать в слова: их сложно выразить словом или человек не очень хорошо понимает, что у него на душе. Поэтому механизм рефлексии здесь не работает. Мы несем в себе много невербальной информации, и она порой бывает более красноречивой и важной, нежели словесная. Фактически у нас не один язык, а множество. Абсолютно все в человеке (его глаза, мимика, жесты, одежда, походка, поза) несет важную информацию. Достаточно увидеть человека впервые, послушать его и у нас моментально формируется его образ [Лабунская, 1989].

Просто или сложно понимать людей путем эмпатии? Ответ опять-таки не может быть однозначным. Просто для тех, у кого этот механизм работает, и сложно для тех, у кого он не работает. Одни люди эмпатийны, другие нет. Низкая эмпатийность – синоним бесчувственности, бездушия, черствости. Человек, у которого не работает механизм эмпатии, не способен откликнуться на чувство другого, зажечься чужой радостью или огорчиться чужой печалью. Он совершает массу ошибок в отношениях с людьми. Полностью доверяя лишь слову, он совершенно теряется, если слов недостаточно. Такой человек не знает, когда следует помолчать, а когда заговорить, когда уйти, когда остаться, когда пошутить, когда посочувствовать. Исходя только из собственных актуальных состояний и побуждений, он не принимает в расчет побуждения и состояния партнера.

Высокая эмпатийность – огромное преимущество. Человек, у которого механизм эмпатии разработан, обладает как бы дополнительными органами чувств, дополнительным зрением и слухом. Другой человек открыт для него. Понимание другого становится легким и естественным. Однако слишком высокая эмпатийность может стать причиной некоторых психологических сложностей. Мы имеем в виду слишком большую зависимость некоторых людей от психического состояния и настроения окружающих. Такой человек не хозяин своего собственного эмоционального состояния. Он как бы попадает в зависимость от страстей других людей, слишком интенсивно переживая их радости и несчастья [Роджерс, 1997].

Однако на практике проблему представляет именно недостаток эмпатийности, а вовсе не ее избыток. В чем причины плохой работы механизма эмпатии? Если попытаться ответить кратко, то можно сказать, что современная культура в большей степени способствует формированию в нас рационального, рассудочного, словесного начала, подавляя непосредственное и эмоциональное, т. е. все, что способствует развитию механизма эмпатии. Это начинается с первых дней жизни ребенка. Крайне важен для нормального психического развития ребенка контакт с матерью. Если в первые месяцы и годы ребенок не получает достаточно материнской заботы и нежности, это создает для него впоследствии значительные психологические сложности, он будет более уязвим по отношению к разнообразным стрессам и треволнениям взрослого возраста. С точки зрения психолога, у такого ребенка было тяжелое детство, каким бы материальным изобилием он не был окружен. Полураздетые и полуголодные дети русских крестьянок, переносившие вместе с родителями и тяжелый труд, и многие лишения, в этом смысле находились в более выгодном положении, чем современные ясельные дети.

Для развития эмпатии очень важен психологический климат, царящий в семье, теплые отношения родителей к ребенку и между собой. Если же вместо нежности и заботы в семье царят отчужденность и враждебность, то эмпатии у ребенка просто неоткуда взяться, поскольку родители сами не обладают этой способностью.

Механизм эмпатии подавляется не только в семье. Школа в большинстве случаев демонстрирует ярчайший образец успешного подавления эмпатии. Проявления спонтанности, естественности, эмоциональности, оригинальности пресекаются поистине с беспощадной жестокостью и целеустремленностью. Порядок, дисциплина, прилежание, усидчивость – вот ориентиры современной школы. Попробуйте-ка не вовремя засмеяться, встать, сказать то, что думаете.