Случайная жертва
Она усмехнулась и стала одеваться, наслаждаясь замешательством, в котором оказался Роберт.
– Какой еще бизнес-план? – промямлил он. – У меня были только наброски. Просто предложения… Где ты все это взяла?
– Это мое дело, – отрезала Елена, – и почему же ты не поставил меня в известность, а? Ведь речь идет о помещении, которое принадлежит мне, не правда ли? Что за нужда была скрывать свои бизнес-планы?
– Это не бизнес-планы, это только мои мысли! – воскликнул Роберт. – Я сначала хотел убедиться, что получу поддержку, все просчитать, продумать, а потом уже вынести на обсуждение, все рассказать тебе.
– Ладно, все это эмоции, я готова, поехали. Пусть следствие разбирается, где планы, где задумки и как все это сочетается с выстрелами в голову.
– Лена, ты сошла с ума.
– Ну так убей меня, доведи дело до конца. Ты ведь в первый раз жестоко ошибся, так исправь свою ошибку, пока не поздно.
Она смотрела на него в упор.
– Не можешь? Ты можешь только исподтишка? Стоя сзади, стреляя в затылок? Бедный еврейский мальчик Робик, переживший трудное детство, никак не может стать взрослым мачо?
С этими словами она вышла из комнаты, на ходу бросив:
– Поторапливайся.
Детство у Роберта действительно было трудным. Сколько он себя помнил, мама вечно пилила отца, обидно ругала его, называя «тысячным жидом». Отец не пытался оспорить гадкое прозвище, но мама все равно поясняла, что именно оно значит:
– Нормальный еврей не может быть таким бедным! Таких, как ты, один на тысячу!
Папа был скрипачом, служил в оркестре оперного театра, денег получал мало, их не хватало, и он давал частные уроки, бегая по бестолковым ученикам. Мама, Сара Ильинична, после рождения Роберта уже не работала, она плохо себя чувствовала – это со временем стало ее профессией. Их ежедневный рацион состоял из картошки на постном масле, гренок из черного хлеба с чесноком, самого дешевого колбасного сыра. По субботам мама готовила форшмак. Когда требовалось делать важные покупки – например, окончательно изнашивались ботинки или становилось мало пальто, Сара отправляла Николая на улицу, там можно было заработать какую-то копейку. Николай Семенович брал скрипку и плелся к подземному переходу, где играл классические произведения перед спуском в подземелье. Перед ним лежал открытый футляр с мелочью. Местные гопники, собиравшие мзду с уличных торговцев и нищих, не брали с него денег – жалели убогого еврея, очень уж несчастный был у него вид. Наоборот, когда он особенно вдохновенно играл, давали с собой бутылку водки или конфеты для мальчика, сынишки, который иногда в хорошую погоду терся рядом с отцом.
Мама видела, как трудно приходится отцу, но не ослабляла своего давления.
– Это все потому, что тебя назвали Колей, – говорила она, – ну как может еврей быть Колей, а? Посмотри на себя в зеркало, какой ты Николай?
Она редко звала его Колей, все больше Шлемой. Маленький Роберт не понимал, что означает это слово, в школе его никто не употреблял, во дворе тоже. Он думал, это что-то ласковое, домашнее. Потом оказалось, что это далеко не так. Шлемазл – дурак и недотепа, а Шлема – всего лишь уменьшительное от него. Вроде как не совсем дурак, а всего только придурок.
Роберт не понимал, почему папа не обижается. Почему остается таким равнодушным ко всему.
Настоящий кризис в их семье настал тогда, когда отец вышел играть к переходу в предновогодний мороз, чтобы заработать на какой-никакой праздничный стол. Он не хотел идти, боялся, что замерзнут руки и он не сможет играть, но вышло еще хуже: ветхие, прохудившиеся ботинки не спасли от холода, и отец отморозил палец ноги, к тому же он сильно простудился, и вскоре к этой проблеме присоединилась пневмония.
Николай Семенович долго лежал в больнице, проблему с пальцем пришлось решать хирургическим путем. Но и после выписки он продолжал хромать и периодически мучительно кашлял. По ученикам он бегать уже не мог, на улицу выходить – тем более.
Когда мама принималась ворчать и жаловаться, Роберту все чаще хотелось взбунтоваться и прямо спросить ее: неужели она не чувствует своей вины за то, что произошло с отцом? Ведь он не стал бы инвалидом, если бы она постоянно не гнала его на улицу, не считаясь с погодой и его самочувствием. Он никак не мог понять: неужели ей его не жалко?
Между тем мать превращалась в профессиональную плакальщицу: она заводила свои жалостные песни с утра, как только просыпалась, продолжала их, разговаривая с соседками во дворе, отчего они стали шарахаться от нее в разные стороны, лишь завидев ее грузную фигуру, в окрестных магазинах она продолжала причитать и сетовать на жизнь.
Роберт стал хвататься за любую работу, которую только можно было найти: выдавал номерки в гардеробе театра, таскал тяжелые декорации, оказывал разные частные услуги, водил в музыкальную школу дочку главного дирижера, выгуливал собак директора театра, в общем, был на побегушках. Его обстоятельства знали, жалели мальчика, платили ему небольшую копеечку.
Обстановка дома становилась невыносимой. Мама уже не пилила отца, в этом не было практического смысла, она трагически несла свой крест, каждую минуту вещая о том, какой невыносимой ношей он для нее стал. В конце концов, отец не вынес – умер, не дав сыну шанса дорасти до того возраста, в котором он мог бы все исправить. Ощущение безвозвратности потери оказалось настолько ошеломляющим, что, стоя над свежей могилой отца, Роберт дал себе клятву никогда не жить в бедности, сделать все, чтобы не повторить печальной участи человека, которого он очень любил и которому теперь уже ничем не мог помочь.
Роберт Крайнович учился и работал, он мало спал и скудно ел, одежду покупал в секонд-хендах, у него не было никаких развлечений и досуга, он шел к поставленной цели, не отвлекаясь ни на что. Поступил в медицинский институт без блата, постигал науки добросовестно, получая отличные оценки, старался не позволять чувству ненависти к матери овладеть собой окончательно. Просто отгородился от нее прозрачной, но непроницаемой стеной, честно отдавал ей большую часть заработанных денег и старался поменьше с ней с разговаривать.
Сара Ильинична, лишенная объекта, к которому можно было бы предъявлять свои претензии, присмирела и притихла, к сыну не цеплялась, почти не ворчала, видя, что, как только она заводит очередной плач, Роберт надевает подаренные кем-то наушники. Однако надеяться на то, что мать наконец предоставила сыну право жить собственной жизнью, было рано. Дело в том, что Роберт вырос очень красивым мальчиком, и с каждым днем это все сильнее бросалось в глаза. Несмотря на скудное питание и отсутствие полноценного отдыха, он не выглядел ни затравленно, ни убого. Да, у него не было денег на хорошую одежду, но он научился разбираться в брендах, свел знакомства в двух близких к дому секонд-хендах, и ему, как постоянному (и очень красивому) покупателю, охотно сообщали, когда в магазине появлялась приличная, не слишком заношенная вещь. Несмотря на нищенское положение, выглядеть ему удавалось вполне прилично. Но главное было, конечно, не в опрятности и умении себя вести: Роберт был действительно чрезвычайно хорош собой. От отца ему достались иссиня-черная, сильно вьющаяся шевелюра, огромные карие глаза. Остальное Бог дал: прямой точеный нос, идеальный овал лица, выразительные, трогательно изогнутые губы. Его лицом можно было любоваться, как произведением искусства. Но к этому всему он был еще прекрасно сложен и высок ростом. Этому природному богатству мама нашла применение, когда Роберт заканчивал четвертый курс.
Проснувшись как-то утром, Роберт обнаружил, что мама непонятно из каких закромов достала новую скатерть, чуть свет начала тщательно пылесосить квартиру, а когда он убегал на занятия, попросила сына не задерживаться, прийти домой пораньше.
Он не задержался, пришел, застал маму в приятной компании, за столом сидели полная дама примерно ее лет и молодая девушка, страдающая, судя по выпирающему зобу, базедовой болезнью. Мамаши поедали форшмак, угощались каким-то вином, девушка приклеилась взглядом к Роберту.
Он сел за стол, поел вместе со всеми, хотя под пристальным взглядом девушки, которую, как оказалось, зовут Соня, кусок все время застревал в горле.
Она рассматривала его жадно, один глаз у нее заметно косил, поэтому казалось, что она одновременно смотрит во все стороны, как хамелеон. Кроме того, она периодически показывала язычок, облизывала им мокрые губы, очевидно, подсмотрела этот трюк в каком-то романтическом фильме.
Выглядело это отвратительно, и Роберт понял, что если немедленно не избавит себя от неприятного зрелища, то съеденный ужин не сумеет правильно перевариться в желудке.
Гостьи сидели мучительно долго, пили чай, расспрашивали его о будущей врачебной специальности, пока он наконец не сослался на необходимость готовиться к завтрашним занятиям.
– Как тебе Сонечка, правда, милая девочка? – спросила раскрасневшаяся от вина и чая мама, когда за визитершами захлопнулась дверь.
– Мне так не показалось, – сухо ответил Роберт.
– Надо было получше присмотреться, – настаивала Сара Ильинична, – в следующий раз мы с Розой Львовной оставим вас одних, чтобы вы могли пообщаться, узнать друг друга получше.
– Следующего раза не будет, – отрезал Роберт, – либо они сюда больше не придут, либо я стану уходить из дома на то время, пока они будут у тебя в гостях.
– Но они приходили не ко мне! Ты сам прекрасно все понимаешь! Это замечательная семья! Очень состоятельная, солидная! У вас будет отдельная квартира, и папа Сонечки – очень серьезный человек – готов помогать, пока вы не встанете на ноги.
– Ты решила торговать мною, мама? Вот так ты захотела улучшить свое финансовое положение, да? Сначала гнала отца на улицу в лютый мороз, пока он не заболел и не умер, теперь решила сделать из меня племенного бычка, который будет покрывать за деньги уродок, на которых нет спроса?
Роберт перестал себя контролировать, впервые в жизни его прорвало.
– Что ты такое говоришь, сын? – опешила мама. – Я же стараюсь для тебя.
– Я сам о себе побеспокоюсь! Если тебе не хватает денег, раз в жизни пойди работать, как все нормальные люди! Наймись гардеробщицей, выдавай программки и номерки, делай хоть что-нибудь. Но не мечтай, что ты будешь решать проблемы за мой счет. Я не буду трахать чудищ, которых ты будешь мне подсовывать! Поняла? А если ты еще хотя бы раз попробуешь подпихнуть под меня какую-нибудь девочку из состоятельной семьи, я тебя своими руками придушу.
После этой тирады дальнейшие отношения с матерью практически сошли на нет. Сара Ильинична похоронила мечту о легкой жизни, которую сулила выгодная свадьба. До глубины души ее оскорбило непочтительное поведение сына. Где это видано, чтобы в благопристойной еврейской семье мальчик оказался таким хамом и засранцем?
Они почти не общались. Роберт продолжал хвататься за любую работу, подрабатывал санитаром в ближайшей больнице, как и раньше, таскал декорации, брался за все, за что могли хоть сколько-то заплатить. По-прежнему аккуратно отдавал деньги матери, она брала их молча, не удостаивая наследника даже взглядом. Впрочем, он и не нуждался ни во взглядах, ни в разговорах. Ему надо было закончить вуз и начать самостоятельную жизнь, в которой не будет опостылевших черных гренок с чесноком и масляных взглядов продавщиц из секонд-хенда. А главное, матери, которую он терпел с огромным трудом.
Роберт Крайнович, взяв старт в ранней юности, привык работать не покладая рук. Он многого добился. Со временем в материной квартире он сделал ремонт, купил ей удобную мебель, перечислял ей каждый месяц сумму, достаточную для того, чтобы она приобрела себе шубку, по вечерам пила наливку, покупала в кулинарии кошерные котлетки и смотрела большой плоский телевизор.
Свои обиды на мать он давно предал забвению, однако собственные нищие детство и юность не забывал ни на секунду. Он жил под девизом – это никогда не должно повториться. Он стремился достичь того уровня жизни, при котором возврат назад будет уже невозможен.
Упреки Елены резали по живому: никогда эта изнеженная девочка из благополучной семьи не знала, что такое настоящая нужда, она в принципе не могла этого понять, потому что никогда не жила такой жизнью. Ее вальяжная, довольная жизнью мама не пилила с утра до ночи отца и не гнала его на мороз за копейкой, и отец не отмораживал себе ноги, пытаясь заработать хоть что-то на новогодние праздники. Лене никогда этого не понять.
Даже объяснять смысла нет. Она из того поколения, которое называет нуждающихся людей «нищебродами» и корчит брезгливую мордочку в адрес того, кто чего-то не может себе позволить. Она относится к людям с низким достатком, как к прокаженным, к которым лучше не приближаться, чтобы случайно не вдохнуть в свои пропитанные средиземноморским бризом легкие бациллу бедности.
Когда Европа закрылась для российских туристов, Елена не отчаялась и не успокоилась, как ожидал Роберт, она стала тянуть его на Мальдивы, Сейшелы, в другие шикарные места. Она должна была «соответствовать» и постоянно подтверждать свой статус успешной леди.
Иногда, когда Роберту выпадало особенно много работы и он сильно изматывался, он вспоминал папу, как тот раскрывал свой скрипичный футляр в надежде, что туда будут кидать рублики, шмыгал носом и гнал Роберта домой: «Иди, сынок, на улице холодно, ты простудишься».
Но Роберт не уходил. Он смотрел на папу, видел, как у него слезились глаза, а изо рта шел пар, как краснели от холода пальцы, но отец все равно играл, и скрипка его звучала жалобно и возвышенно. Потом кто-то из местных братков наливал ему стопочку-другую, а Роберт приносил из подземного перехода по паре копеечных пирожков с ливером, отец отдыхал, согревался и продолжал работать.
Он слишком хорошо помнил все это: слезящиеся глаза отца, его красные от холода пальцы, дырявые ботинки – чтобы не замерзнуть в них, в первые же минуты отец становился на картонную подстилку, взятую в каком-то магазине. Но картонка тоже замерзала, спасения от холода не было.
И когда Елена произносила слово «нищеброд», ему очень хотелось ее убить. Переломить ее тонкую нежную шейку, придушить, заставить замолчать раз и навсегда. В такие минуты он ненавидел ее так же сильно, как когда-то свою мать.
Глава 5
Ксения заехала за Романом Жолудевым заранее, но у него уже были двое сотрудников ФСИН. Домашний арест пока не был снят, и все передвижения подозреваемого (а пока он фигурировал именно в этом качестве) должны были находиться под контролем службы исполнения наказаний.
Ксения убедилась, что все идет по плану, оставила своего клиента на попечение служивых, села в свою машину, вбила в «навигатор» адрес загородного дома семьи Долгих.
По дороге стала думать о том, что не давало ей покоя с самого начала. Очень уже хотелось лично посмотреть на пресловутый старый вяз, в котором убийца спрятал пистолет. Если он рядом с домом, как описал Сергей, и облетевшая листва не скрывает дупло, почему операм сразу не пришла в голову очевидная мысль поискать в этом укромном месте? А если ветви дерева все-таки заслоняют дупло от случайного взгляда, то как убийце пришло в голову прятать оружие именно там? Для этого как минимум нужно было заранее знать о наличии такого удобного тайника. То есть хотя бы как следует осмотреть окрестности, не мог же преступник обнаружить дупло в темноте случайно? Значит, либо жил в этом доме, либо там бывал. Или изначальный план убийцы предполагал, что пистолет послужит для обвинения другого человека, и оружие он собирался подкинуть кому-то другому. Ну а раз произошла чудовищная ошибка, то и план пришлось экстренно менять по ходу дела. Но даже в этом случае убийца должен был заранее знать о таком удобном дупле, не мог он наткнуться на него случайно.
Ксения нашла удобное местечко для парковки, отметила про себя, что перед домом уже стоит несколько машин: одна с московскими номерами, две с местными. Сережа еще не приехал, и Жолудева, видимо, тоже пока не привезли.
Ксения выбралась из машины, пошла по направлению к дому, но на дорожку не свернула, зашуршала листьями в сторону рощицы. Да, это был, конечно, не лес. Небольшая посадка, парк, роща – она не знала, как правильно это назвать.
В ясный холодный день деревья стояли торжественные и нарядные, но листьев под ногами было уже много, они укрывали землю ровным разноцветным ковром.
«Завтра их будет еще больше, – подумала Ксения, – и станет совсем непонятно, было видно через них дупло или нет».
Старый вяз она нашла сразу, такого мощного старого дерева поблизости больше не было. Чтобы заметить дупло, нужно было поднять голову.
Ксения быстро угадала темное пятно сквозь облетевшие листья, но она искала специально, она знала, где и что именно она пытается разглядеть. Корни могучего дерева выпирали из земли, как плечи великана, на которого попытались надеть мальчишескую курточку.
Она наступила на корень, потянулась кверху рукой. Ее роста не хватило, чтобы зацепиться за дупло. Если бы пистолет захотела спрятать женщина ее роста, ей пришлось бы его забросить.
Ксения покрутилась возле дерева еще несколько минут, копошась в опавшей листве, вздохнула и направилась к дому, как только услышала звук мотора и поняла, что к собранию почти присоединился следователь.
Наталья Борисовна, чтобы не выглядеть плохой хозяйкой, водрузила на стол в гостиной блюдо с печеньем, сделала кофе, поставила молочник со сливками.
Пахло вкусно, но в гостиной царило молчание. Ее муж Алексей сидел на стульчике в самом углу комнаты и был то ли мрачным, то ли сонным, Аркадий и Алла примостились на диване, Роберт и Елена уселись по разные стороны стола, не смотрели друг на друга. Роману, как прокаженному, предоставили кресло вдали от всех. Где замешкался Сергей Николаевич Винник, было непонятно, скорее всего, просто ждал, когда все рассядутся, и как только это произошло, он вошел в гостиную. Сережа был в форме, которая сидела на нем идеально, и Ксюша невольно залюбовалась им.
«Какой же он у меня хорошенький», – неуместно подумала она, стараясь отвести взгляд от жениха.
Сережа и правда был хорош собой, Ксюше нравились его темно-русые, буйно вьющиеся волосы, широкие брови, озорное, мальчишеское лицо. Не без гордости она заметила, что присутствующие дамы тоже бросают на него заинтересованные взгляды.
– Мы с вами уже знакомы, но я напомню, что меня зовут Сергей Николаевич Винник, я старший следователь по особо важным делам областного следственного управления СК РФ. Наша задача – постараться максимально точно воспроизвести события, которые предшествовали обнаружению трупа Полины Ивановны Долгих. Постарайтесь сейчас вспомнить все в мельчайших деталях. Думаю, вы не будете возражать, если наш оператор будет вести видеосъемку, чтобы нам потом не путаться и не иметь разночтений.
Началась рутинная работа. На первом этапе было установлено, что, когда собака захотела гулять, о чем сообщила как умела, все находились в гостиной, выпивали по рюмочке. В праздничном обеде был сделан перерыв для подготовки второй партии фаршированной рыбы. Разногласий среди участников банкета не было. Да, все устроились в гостиной, каждый пил тот напиток, который предпочитал, все помнили, что Пума пришла и стала громко возмущаться, потом даже принесла свой ошейник, недвусмысленно давая понять, что хочет на улицу. Все помнили, что вывести собаку собиралась Наташа, хотя ей явно не хотелось в нарядном платье выходить во двор.
– Вряд ли Наташа всерьез планировала гулять с собакой, – неожиданно заявил Алексей, – если вспомнить, во что она была одета…
– Вспомните, пожалуйста, – попросил следователь.
– На ней было новое платье, которое в тот вечер она надела впервые, чтобы выйти на улицу, ей было необходимо переодеться.
Следователь вопросительно посмотрел на Наталью.
– Это действительно так?
– Не совсем, – ответила хозяйка дома, – мой муж не слишком внимателен и не очень хорошо разбирается в дамских нарядах. На мне действительно было новое платье, только это было не совсем платье. Это, скорее, костюм. Или гарнитур, не знаю, как правильно его назвать, но он состоит из юбки и широкого блузона. По отдельности эти вещи не носятся, только в комплекте, так что это почти платье, но не цельнокройное, а состоящее из двух компонентов. Когда я собиралась выйти с собакой, я полагала, что сниму только нижнюю часть, надену специальные спортивные штаны, они висели в прихожей, и резиновые сапожки. Такое переодевание не заняло бы у меня много времени.
На минуту воцарилось молчание. Алексей Иванович, который и так сидел в самом дальнем углу, казалось, вдавился в стул, чтобы стать еще незаметнее. Впрочем, Сережа не дал ему такой возможности.
– Алексей Иванович, постарайтесь вспомнить, когда вы покинули гостиную и о чем в это время здесь говорили?
– В тот момент у меня на уме было только одно – это рыба, – неопределенно пожав плечами, ответил Долгих, – я не экстрасенс и не мог предвидеть, что случится через несколько минут. Все просто болтали, обсуждали нашу Пуму, говорили, какая она красавица, а собака рвалась на улицу. Ничего не значащий светский треп, кто будет его запоминать?
– То есть при вас не было принято какое-то решение: кто же все-таки пойдет гулять с собакой?
– Все хотели, я не придавал значения разговору, он был ни о чем, я думал, как не опоздать с подачей второй порции своего фирменного блюда, вот о чем я думал в тот момент.
Аркадий и Жолудев дали схожие показания, никто не фиксировал внимания на обсуждении прогулки с собакой, и как-то так вышло, что к моменту принятия решения все мужчины из гостиной разбежались.
– Никто из нас, мальчиков, с собакой гулять не хотел, это же ясно, – выдавил наконец Аркадий Борисович, – как ни позорно это признавать, но никто из нас не горел желанием выходить из дому. Леша растопил камин, это было очень уютно и красиво, мы фотографировались, из столовой вкусно пахло, Наташа предложила всем текилу, красное вино, виски – кто что хотел. Здесь было чертовски хорошо, а за окном завывал ветер. Давайте называть вещи своими именами: мы переложили обязательное мероприятие на женщин. На ту, кто решится высунуть нос из теплого уюта в холодный и мокрый осенний вечер. Когда мне позвонили, я обрадовался, что можно на время слинять, изобразить чрезвычайную занятость. Я в этом честно признаюсь, отрицать очевидное смысла нет.
– Если я правильно понял, то уважительная причина, за которую вы выдаете телефонный звонок, была только у вас, – заметил следователь, – у Алексея Ивановича тоже имелся повод покинуть гостиную и не гулять с собакой, – это кулинарные ухищрения с рыбой. Роман Алексеевич, ваша очередь.
Ксения напряглась, сделала знак Роману, чтобы обращался к ней, прежде чем открывать рот, но ему особенно не о чем было рассказывать, кроме того, о чем он уже поведал следствию. Как они с Полиной пили красное вино, как он опрокинул бокал себе на хорошие брюки и поднялся на второй этаж, чтобы переодеться в джинсы. Слава богу, что он взял с собой новые, черные, вполне достойные приличного общества.
Он почти слово в слово повторял свои показания, и Ксюша немного расслабилась, позволила себе понаблюдать за остальными участниками действа.
Алексей продолжал жаться в углу, казалось, он старается сделаться совсем незаметным, слиться с обоями. На первый взгляд все происходящее было ему не только абсолютно безразлично, но, скорее, тягостно. Он выглядел как человек со сломанным позвоночником, которого заставили сидеть на жестком стуле.
«А ведь он интересный мужчина, – подумала Ксения, – но пришибленный какой-то».
То, что она знала об Алексее Долгих, как-то не вязалось с его внешним обликом, что-то было не так, в чем-то была нестыковка. Успешный бизнесмен, глава фирмы, занимающейся поставками оборудования в образовательные учреждения. Стабильный бизнес, хорошая, дружная семья. Человек, у которого все нормально. Из тех, кто стряхивает с себя пылинки, когда рядом взрывается вулкан.
Ксюше он представлялся этаким мачо: крупным, осанистым, уверенным в себе, с широкими бровями, в замшевых ботинках от «Гуччи» и почему-то с мощным фирменным ремнем в дизайнерских джинсах. Дальше ее фантазия не шла. Действительность не совпала с образным мышлением, разве что по части широких бровей Алексей Иванович не подкачал. А так он был как-то средний. Производить впечатление красавца ему мешала легкая сутулость, потупленный, равнодушный взгляд. Или это он от горя сделался таким? В любом случае, несмотря на правильные и весьма приятные черты лица, он был начисто лишен мужского обаяния. Во всяком случае, на взгляд Ксении. Он производил впечатление какого-то унылого типа и был похож не на успешного бизнесмена, а на мелкого чиновника, который к своему возрасту не сумел никуда пробиться и уже перестал на что-то надеяться.
Ксения вспомнила, что Сережа охарактеризовал его как «зануду», но она привыкла доверять только собственным впечатлениям и высказанное мнение тогда не приняла всерьез. Сейчас она вынуждена была с ним согласиться.