Злая шутка

– А чего тогда спрашивала?

– Хорошо, пошли. А если Фантик нассыт тебе в кроссовки?

– Разве такое может быть? Он же воспитанный котенок.

– Мало ли. Ну так что? Будешь рисковать?

– Буду, – решительно ответил Винник, и мы поехали ко мне.

На следующий день отец ждал меня к обеду. После вина, которое я употребила с раками, и виски, который по пути домой захватил и уговорил-таки меня пригубить перед сном Сережа, брать машину я не стала, вызвала такси, и оказалось, что очень даже кстати. В доме аккурат перед поворотом на папину улочку случилась какая-то авария, откуда-то лилась вода, велись ремонтные работы, дорогу перегородил экскаватор, в асфальте зияла дыра, вокруг которой сгрудились рабочие. Будь я на машине, припарковаться мне было бы негде, пришлось бы объезжать улицу с другой стороны, искать место. И не факт, что я его нашла бы. Таксист высадил меня перед поворотом, и я побрела к отцовскому дому. Меня одолевали скверные предчувствия. Что-то подсказывало мне, что в «Братьях Блюз» Стаса в тот вечер тоже никто не видел. Или видел одного. Во всяком случае, описания его визави мы не получим. Если этот человек проявил такую величайшую осторожность, что даже избежал назначения встречи по телефону, трудно ожидать от него, что он станет спокойно ужинать, выпивать или слушать музыку под камерами видеонаблюдения в компании того, кого собирается убить. Он просто знал, что Стас будет в «Братьях». Но откуда? А если это был не он, а она? Уж ей-то было многое известно о привычках своего любовника. И не потому ли она пропала? Осознала, что находится под подозрением? Смысла в этом исчезновении я решительно не видела, ее же все равно найдут, и она только осложнит свое положение. Ладно, если бы она была миллионершей, большие деньги открывают перед человеком большие возможности. Но откуда у Инги могут быть деньги? Этот вопрос стоит задать отцу, может быть, ему что-то известно. Но даже если у нее что-то и было, куда она могла исчезнуть? С поддельным паспортом дамочки уезжают в Таиланд только в книжках, в жизни такого не бывает. Во всяком случае, с обычными девушками. Когда я уже почти подошла к дому, в голову пришла еще одна мысль. Я остановилась посреди улицы, вызвав недовольство какой-то гражданки, стала смотреть на противоположную сторону. Отметила небольшой частный медицинский центр, торцом выходящий на проезжую часть, главным входом – в собственный дворик, с глазком видеокамеры, таращившимся на тротуар, уютное кафе в немецком стиле и рядом с ним какой-то салон. Камеры установлены везде. Можно ли будет разглядеть то, что они фиксируют в ночное время? Я еще не до конца осознала, почему мне потребовалось это знать, но в голове уже сам собой сформулировался вопрос. После банкета, закончившегося скандалом, все гости разъехались по домам на такси. Кто был первым? Стас? Судя по тому, что нашлось в его комнате, вещи он не собирал, да и Клавдия говорила, что он пулей вылетел из дому. Хотя самое необходимое он, конечно же, взял у себя в комнате: не плясал же он на юбилее с паспортом в кармане и с бумажником в штанах. Да еще и с ключами от той квартиры, куда и не думал, что придется отправиться. Так что в своей комнате он точно был, Клавдия могла просто не увидеть момент, когда Стас заскочил туда и лишь затем бросился вон из дому. Я пыталась собрать разбегающиеся мысли, но как это было трудно! У меня нет никакой информации, я блуждала в потемках. Итак, кто выехал из дома первым? Если Стас, то на чем он ехал, вызывал ли такси? Или его кто-то отвез, например, Игорек, Вита, Инга, кто-то из музыкантов… Как разъехались остальные гости? Сережа вполне может установить, сколько машин было вызвано в тот вечер на адрес отца и куда они отвезли заказчиков. У меня таких полномочий не было, у него есть. Будь я следователем, на его месте я уже давно бы это сделала, но мне казалось, что у Сережи просто нет версии, он тыкается в пыльные углы и ничего в них не находит. Потихоньку проверяет какую-то информацию, но следует по маршруту с точки места возможного преступления и причины смерти жертвы. А ведь я посвятила его в неприятные подробности семейной драмы. У него могли уже появиться подозреваемые, но не появились. Это странно, потому что в период нашего с ним общения я считала Винника очень способным парнем, собственно, такого же мнения о нем были и коллеги, и руководство. Или у него как раз есть подозреваемый? Но тогда этот подозреваемый – мой отец, который является председателем районного суда, и просто так его по допросам не затаскаешь. А Сережа хочет вернуться и в мою постель, и в мою жизнь, это мне теперь уже ясно как дважды два. И с отцом связываться ему не больно хочется. Михал Михалыч – опытнейший юрист, если он решился на преступление, то продумал все до мелочей, и для закона он останется неуязвим, потому что знает, как его обойти. Он может в точности предсказать и действия оперов, которые будут работать по делу, и логику следователя. Если бы он совершил убийство, то остался бы невидимкой, и Сереже со всеми его способностями с Михал Михалычем тягаться смысла нет. И Винник это понимает. Предвидит, что наживет себе лютые неприятности, получит влиятельного врага, оборвет связь со мной теперь уже навсегда. Потому и тычется как котенок, не продвигается ни на миллиметр. Ему проще спустить это дело на тормозах. Отец-то не требует немедленно предъявить ему убийцу, не грохочет дверями высоких кабинетов. Если эта жуткая версия верна, то ясно – почему. И где эта дура Инга? Чего смертельно боится и прячется? Или… Я все чаще ловила себя на мысли о том, что молюсь об Инге: только бы эта засранка была жива. Я остановилась перед забором. Может, не заходить? Может, ну его, этот обед? Как можно сидеть с человеком за одним столом, поедать деликатесы с его великолепных тарелок, пить итальянское вино, гладить его кошек и думать о том, что он – преступник, убийца своего сына, будь этот самый сын хоть трижды дурак и говнюк? Пока я раздумывала, уходить стало поздно, Клавдия увидела меня, надо было сматываться раньше. А мне стало и страшно, и стыдно за свои мысли одновременно.

Конечно, папа не помнил, в какой последовательности разъезжались гости, он был слишком ошеломлен произошедшим, чтобы обращать внимание на что-то еще. И, конечно, он не знал, есть ли у Инги какие-то свои деньги, и если есть, то много ли. Как ответственный мужчина, к тому же более старшего возраста, он не допускал и мысли о том, чтобы у Инги не было чего-то из необходимого ей в быту. Словом, он ее обеспечивал, что мне и так было известно, и не имел ни малейшего понятия о том, имела ли она собственные сбережения. В тот день с кошками я общалась более активно, чем с отцом, и они были мне искренне рады, ибо ощущали, видимо, недостаток внимания. Судья это почувствовал, уловил мое настроение и, когда я довольно быстро засобиралась домой, удерживать не стал. Неужели догадался? Мысли мои читает или как? Уезжала я от отца в еще более мрачном настроении, чем к нему приехала. Осталось только получить отлуп от Сережи, и все. О смерти брата надо перестать думать вообще. Пусть мальчик останется неотмщенным, а убийца безнаказанным – я-то что могу со всем этим сделать? Как повлиять?

Вопреки прогнозам, Сережа согласился с моим предложением запросить вызовы из отцовского дома в искомый вечер и их хронологию. Согласился правда вяло, мне показалось, что без всякой надежды на то, что эта информация может помочь следствию, и предупредил: хочешь, мол, поработать в этом направлении, будешь сопоставлять адреса и имена гостей сама. У меня типа на столь бесперспективную тягомотину времени нет. Я согласилась, и когда появились результаты, я поняла, что Сережа имел в виду. Сопоставление вызовов и адресов заказчиков мне дало только одно: Стас такси не вызывал. Первым заказал машину папин друг, Владислав Евгеньевич Свиридов, следующими – Игорек и Вита. Ни по одному из этих вызовов не было зафиксировано отклонение от маршрута. Сама не зная зачем, я все же сверила адреса, куда ехали эти люди, с тем, где находилось логово Стаса: любой из них мог высадить моего брата по пути своего следования, не отклоняясь от заданного пути движения. И тем, и другим было по дороге. Остальные гости стали вызывать такси уже чуть позже, минут через десять или даже пятнадцать после первых уехавших. Что это мне давало? Ровным счетом ничего. То ли кто-то его подвез, то ли нет, неизвестно. Если и подвез, то что? Мальчика убили не по дороге, не в его квартире, так что Сережа был сто раз прав: не обремененная государственной службой дамочка может тратить свое время на что угодно, но он, следователь, носящий погоны, просто не имеет на это права. Я это время тратила, но решительно не понимала зачем. Вектора движения у меня не было. На более или менее приемлемую версию не имелось даже намека. Что мне давала информация о количестве выехавших из дома машин? Пока я ее запрашивала, видимо, вопрос еще звучал где-то у меня в мозгах, но потом маячок погас. Печально, но я должна была признать этот факт. Я не детектив, не следователь. Я – адвокат, я умею делать только то, чему долгие годы училась и в чем еще более долгие годы практиковалась. Надо прекращать это позорище, эти постыдные потуги на то, чего я никогда не делала. Сережа в былые годы сказал бы мне это без обиняков, теперь не хочет. Боится. Потеряв меня, он так и не нашел свою половинку, и теперь, когда мы снова общаемся, я понимаю почему. Я не знаю, любит ли он меня, но вижу, что ему со мной интересно, у меня он – в своей тарелке, ему есть о чем со мной поговорить, у нас много общих интересов. Иногда этот общий мир бывает обширнее любви. А иногда из-за невысказанного вовремя слова мы считаем, что любви нет. А на самом деле она есть, просто мы почему-то считаем, что сказать о ней – это проявление слабости или зависимости. Причем в физической любви признаться вроде бы легко: тут вроде как организм распоряжается, а не я лично. В любви бесконечной признаться труднее. Думать об этом я сейчас больше не хочу, каковы бы ни были наши с Сережей отношения, мы оба оказались в одном положении: слепые и хромые мышки в темном чулане. Хотя вполне хватило бы и одного – быть просто слепыми.

С каждым днем во мне крепла уверенность в том, что убийство моего брата никогда не будет раскрыто. Мы зашли в тупик, в котором только пыль, хлам, ненужные предметы, тайны, до которых теперь уже никому нет дела. Я не хотела говорить этого, но думаю, что отец и так все понял. Расстроился ли? Сомневаюсь. И я смирилась довольно быстро. Лучше я буду считать себя дурой, которой доверили дело «не по зубам», это вполне можно пережить. Тем более что дело, оказавшееся мне не под силу, вовсе не по моей специальности и в профессиональном смысле никакого унижения мне не сулит. Быть дочерью убийцы куда хуже. Личные раны куда тяжелее и опаснее профессиональных, потому что с ними надо продолжать жить. Короче говоря, мне надоело тыкаться в пыльный угол, я устала ощущать себя безмозглой мышкой в темной кладовке. Ну не получается у неподготовленной девушки стать гениальным сыщиком в один день. Я всего лишь адвокат, я не Ниро Вульф, не Хари Холе, я не выдуманный персонаж, я живой человек. Поэтому если у меня не получается, то не получается. Извините. Тупик так тупик.