Женщина с глазами кошки

Он подошел очень тихо, и если бы не крики Эда, я бы его услышала, а так… Быстро же мой пленник восстановился. Здоровый, гад!

– Отдай мне пистолет. – Его глаза насмешливо смотрят на нас. – Американцы такие странные… Меня они всегда удивляли и немного нервировали. Отдай оружие.

– А ты попробуй забери!

– Черт, именно этого мне хотелось бы избежать.

– То-то и оно.

– Так, может, поговорим?

– О как! А что изменилось?

– Теперь я свободен и наши глаза находятся на одном уровне.

Все бы ничего, если бы не одна деталь: я вижу между деревьями людей в камуфляжной форме. Преследователи все-таки догнали нас. Кто-то очень упрямый руководит ими. Упрямый и жестокий. Потому что мог бы уже махнуть на беглецов рукой и оставить на милость джунглей, но нет, послал вдогонку кучу вооруженных парней. И те явно собираются стрелять. Я мигом падаю на землю и откатываюсь за ближайший валун. Бывший пленник делает то же самое, подбив ноги опешившего от происходящего Эда. Пули-то уже свистят, хоть и не там, где мы.

– Отползаем.

Мачо собирается приказывать?

– Сколько их?

– Около двух десятков. Может, больше.

– Патронов хватит.

– Придут новые, на всех патронов не хватит, отползаем.

Мы двигаемся довольно быстро, но земля отчего-то закончилась. Я лечу в бездну, которая меня наконец нашла. А еще говорят, что сны не сбываются.

4

Когда-то давно, еще в той жизни, мне снилась такая бездна – и тогда тетя Роза будила меня, обнимала и пела песенку о Лемеле, который торговал игрушками и купил луну за ведро черешен, чтобы порадовать маму. Тетя Роза не знала других песен, да мне и не нужны были другие. Но мне с детства снилась эта бездна. Страшно так, что я даже кричать не могу. Вода поглотила меня, вобрала в себя, потащила в глубину. Что ж, кому суждено утонуть, того не повесят. Только стоило ли тогда бежать из самолета? А я действительно банально тону, и тьма болит у меня в груди…

– Не понимаю, зачем я это сделал.

Кому принадлежит голос? А еще кто-то стонет рядом. Но я не хочу открывать глаза – мне тепло, сухо, солнце где-то далеко, за зеленоватой пеленой джунглей, орущих на разные лады.

– Эй, красавица, просыпайся! Я хотел тебя убить, но оказался таким же слюнтяем, как и твой приятель. Давай, приходи в себя, ему совсем худо. Ну же, Тори!

Меня душит кашель, и я переворачиваюсь на живот, чтобы легче было откашляться. Сколько я так лежу, если успела обсохнуть? Обсохнуть, как же… Интересно, где моя одежда?

– Я уже все видел, не стоит беспокоиться о мелочах.

Видали нахала? Мелочи, ишь ты!

Я фокусирую свой взгляд на том месте, откуда идет голос. Бывший пленник смотрит на меня задумчиво и немного иронично. Надо было убить его. Почему я его не убила? Ладно, еще успею.

– Меня зовут Луис Рауль Алехандро Мигель Исидор Эстебан Домингес.

– Твои родители специально это сделали? Ну, чтобы ты навсегда остался холостяком, придумали тебе столько имен. Ни одна женщина не запомнит их, ни один священник не произнесет без шпаргалки, да и тебе надоест повторять.

– Какой у тебя злой язык.

– Где моя одежда?

– Вот, успела высохнуть. Оденься, сделай божескую милость, а то я здесь уже почти два месяца, не надо испытывать мое терпение.

– Горячие латиносы, черти бы вас всех побрали! Где мой рюкзак?

– Вот, держи. Я взял только свое. – Парень демонстрирует пистолет. – Ты оставила мне намного меньше.

Но мне как-то не до него. Я достаю контейнер с лекарствами и инструментами. Все, слава богу, уцелело, вода внутрь не проникла. Я одеваюсь и оглядываюсь на Эда – тот бледен и без сознания, но дышит нормально. Хотя даже сквозь загар видно, что плохи его дела.

– Я вытащил сначала тебя, а потом его.

– Лучше бы наоборот, он же ранен.

– Из вас двоих ты более ценна. У тебя нет опасных предубеждений и есть несколько нужных навыков. К тому же я склонен к разнополому сексу.

– Даже не думай об этом!

– Почему? Помечтать всегда можно.

– Тебя в детстве, похоже, не предупредили, что от онанизма сохнет мозг, потому в твоей башке его так мало.

Парень дернулся от неожиданности, глаза его загорелись опасным огнем.

Эй, я тебя не боюсь! И мне чихать на твою ранимую душу. А вот если Эд потерял свой рюкзак, будет очень плохо. Собственно, и так куда уж хуже: у журналиста шок, он сильно ударился обо что-то ребрами. К счастью, на перелом не похоже. Я привожу его в чувство, он долго болезненно кашляет. Обрабатываю рану, меняю намокшую повязку и ввожу очередную дозу антибиотика. Может быть, не все так плохо. Только нужно найти спокойное место – ему бы отлежаться два-три дня.

– Ты всегда говоришь первое, что приходит в голову? – интересуется здоровяк мачо.

Я усмехаюсь про себя. Вообще-то никогда, но ему об этом знать не надо.

– Конечно. А что?

– Когда-нибудь ты из-за своей способности попадешь в большие неприятности.

– Да ладно… Все зло на свете от того, что люди думают одно, говорят другое, а делают нечто третье.

– Это называется – такт и воспитание.

– Это называется – ложь и двойная мораль. И не для того я шляюсь по джунглям, чтоб меня учил жизни бродяга в рваных штанах.

– А для чего ты шляешься по джунглям?

– Ни для чего. Не твое дело. Где хочу, там и шляюсь, ты мне не указ. Вот, подержи здесь, я его перевяжу, а потом займусь твоей рукой. Чего морду кривишь? Ты распорол чем-то руку от локтя до плеча и перемотал грязной тряпкой. Думал, не замечу? Не бойся, чико, будет не очень больно.