– Ты думаешь, это легко – стоять там и сделать это? Ни хрена это не легко. Но я стояла, хотя, видит бог, не могу. И у меня все получилось бы, если бы не ты. Я была бы уж там, где не болит спина, где ничего не болит, где никто тебя не пинает только оттого, что в свой почти сороковник я ни хрена не найду новую работу – не берут теток моего возраста на нормально оплачиваемую работу, хоть семи пядей во лбу имей, только уборщицей можно устроиться, и то проблема. Чего ты влез? Езжай, какое твое дело, что я собиралась сделать! Возьми домой бродячего кота, самое отличное благое дело, а меня оставь в покое, тебе что, делать больше нечего было?!
Проклятый асфальт такой колючий, и мои колени уже сбиты в кровь, а до моста еще далеко – он зачем-то отъехал от него, и мне понадобится большой кусок ночи и вся моя кожа на коленках, чтобы доползти до него. Надеюсь, мне это зачтется.
Он поднимает меня с асфальта очень легко, словно я не вешу почти восемьдесят килограммов, и засовывает на заднее сиденье машины.
– Психопатка какая-то… Ладно, сейчас все порешаем.
Каждая трещина в асфальте вспыхивает пучком боли в моем теле. Каждое движение, все, что со мной сейчас делают – несут, везут, переворачивают, – все не дает дышать, и я не знаю, где нахожусь, и не хочу знать, потому что боль пульсирует в теле, и такой боли нет места под солнцем, она спряталась в меня, вся без остатка.
– Огромный отек в районе поясницы, грыжа межпозвоночного диска, воспаление настолько сильное, что оперировать ее опасно. Как она передвигалась, я представить себе не могу. Плюс давление – неизвестно, что за препараты она себе колола, чтобы унять это – на ягодицах видел следы, в районе поясницы тоже, и что она принимала, одному богу ведомо.
– Так спроси.
– Она сейчас ничего не скажет. Представь себе, что тебе в поясницу воткнуты острые ножи – штуки четыре, и кто-то их одновременно поворачивает – это очень приблизительное ощущение по сравнению с тем, что сейчас испытывает эта бедолага. Где ты ее взял? Колени сбиты.
– С моста снял. Еле сумел удержать, отбивалась, как бешеная, потом сознание потеряла.
– Чтоб при таком отеке отбиваться, надо очень хотеть умереть. Кто она?
– Да я-то откуда знаю? Я только вернулся из отпуска, только в город въехал – и на мосту выхватил фарами эту штучку. Еле успел, минута решала. Лень, спроси у нее сам. А лучше посмотри ее сумку, там могут быть документы.
– Ну, ты как всегда. Дай…
Они роются в моей сумочке, что-то упало и покатилось – похоже, косметика рассыпалась, и мне совершенно не нравится, что они роются в моих вещах. Одно дело, если бы я умерла, но совсем другое – когда я еще жива.
– Так, Одинцова Ольга Владимировна, через четыре месяца ей будет сорок лет. Финансовый аналитик, фирма «Оскар». Это случайно не…
– Ну, да. Фирма моего дражайшего папаши. Брат там заправляет вовсю, и эта цыпа – его финансовый аналитик?
– Валерка, ты влип.
– Вы, два болвана, немедленно прекратите рыться в моей сумке.
Боль отступила. Каким-то волшебным образом она ушла, совершенно, и я этому рада – но я все так же далеко от цели, как и час назад. Никогда не думала, что смерть – такое трудное дело. Хотя, с другой стороны, если жизнь – трудная штука, то избавление от нее тоже не сахар, это логично.
– Смотри, ожила.
– После этого коктейля они все оживают. Но ненадолго.
А мне и не надо надолго – ровно на столько, чтобы я смогла снова добраться туда, где я в итоге и собираюсь оказаться.
– Даже не думай.
У него какая-то абсолютно разбойничья борода, а я терпеть не могу, когда у мужика на лице растительность – ну, кроме легкой щетины, как у Марконова по утрам. И голос густой, как… как сливовое варенье. И пахнет он…
– Мне пора. – Я пытаюсь встать. – Я должна идти.
– Ну, да, пора. Лежи и не двигайся.
Это врач – в зеленой пижаме, низенький – или просто рядом с бородатым бандитом выглядит низким, светловолосый, с хвостиком на затылке и серьгой в ухе. Медицина, похоже, сейчас тоже продвинутая – по крайней мере, по части моды.
– Останешься здесь, сейчас переведем тебя в палату, а утром придет Круглов, посмотрит тебя более предметно, вот тогда решим, что с тобой делать.
– Вы не имеете права задерживать меня здесь.
– Однозначно. Да только деваться тебе некуда. Как только я вытащу у тебя из руки вот эту волшебную иголку, через полчаса, а то и раньше, тебя скрутит по-прежнему.
И правда, из руки тянется трубка, соединенная с капельницей. Это я как-то выпустила из виду. Впрочем, полчаса мне хватит.
– Если будешь дергаться, попытка суицида будет занесена в карточку, и утром тебя посетит наш психиатр.
– Твою мать…
– Вот и я об этом. Кому сообщить, что ты здесь?
– Никому.
Они переглядываются и выходят. Сумка моя здесь, и если я сейчас выдерну иголку, то вполне могу успеть… но я не знаю, где я, и денег у меня с собой ни копейки. А, неважно. Выйду и сориентируюсь, но здесь я не останусь ни за что. Они не имеют никакого права меня здесь удерживать, болваны. Поймаю такси, там должны оставаться какие-то деньги.
– Далеко собралась?
Он не собирается отвалить, похоже. Есть такой типаж – школьные активисты, они во все суют свой нос, мешая людям жить и умирать так, как им самим удобно. Эти товарищи считают, что есть два мнения – их и неправильное, и стремятся исправлять мирское зло с упорством маньяков. Меня подобные граждане всегда раздражали, и этот тоже раздражал бы, только на это нет сил.
– Я позвонил твоим сыновьям, они уже едут.
– Сукин ты сын, гореть тебе в аду за это.
– Это почему же?
– Это потому, что им нужно будет сегодняшний вечер пережить еще раз – когда я выйду отсюда и снова буду там, где ты меня взял. Они же дети еще, я ведь постаралась все сделать с минимальными для них неудобствами, и не надо было им звонить, они и знать не должны были, что…
– Ты спятила?
– Иди к черту!
– Не была бы ты сейчас так больна, я бы тебе такую затрещину выдал – голова бы отлетела.
– Действуй.
Он яростно смотрит на меня, но мне все равно – я просто хочу собраться с силами, встать и уйти отсюда, и злость мне поможет преодолеть боль.
– Круглов едет сюда, синяк будет смотреться непрезентабельно.
– Да не стесняйся, чего там.
– Дура!
– От такого слышу!