Преступление без наказания

Преступление без наказания
Алла Ромашова

Молодая журналистка из Санкт- Петербурга Елена по заданию редакции прибывает в удмуртский городок Воткинск, чтобы написать статью о детстве композитора П. Чайковского. Вместо этого она пишет книгу-детектив о француженке-гувернантке Фани, цесаревиче Александре и череде ритуальных убийств, случившихся в городке в 19-м веке. Темное прошлое имеет продолжение и в наши дни: убит специалист по антиквариату и пропадает историческая икона. Елена со своими новыми друзьями: звонарем и художниками расследует преступление, знакомясь с православной и языческой историей Удмуртии. Перед девушкой стоит нелегкий выбор: стоит ли идти до конца в поиске заказчика кражи? Ведь за этим могут стоять уже ее семейные тайны. Писательница Анастасия Туманова о книге: " Роман не позволит читателю заскучать ни на миг. Все герои – интересны, многогранны, каждый – со своим характером и линией поведения, они вызывают у читателя самые разные эмоции – от иронии до глубокого сочувствия и сопереживания".

Алла Ромашова

Преступление без наказания

Я благодарна тем обстоятельствам жизни, что позволили мне познакомиться с удивительными людьми, населяющими аутентичный, полный дивной истории и красивейший удмуртский край. А также с иконописцами и реставраторами – людьми, имеющими за плечами непростой жизненный опыт и нашедшими свое предназначение. Благодарна моему замечательному редактору Анастасии Дробининой, с вниманием следящей за всеми кульбитами повествования. Ее теплые слова поддерживали и вдохновляли меня:

«…Невероятно увлекательной выглядит историческая часть повествования. Автор не просто расставляет условные исторические декорации «Российской империи вообще», но ярко, детально и достоверно показывает читателю конкретный исторический период: 1839 год, приезд в Воткинск цесаревича Александра, будущего царя Александра II. Как и положено хорошему историческому роману, в повествовании участвуют и вымышленные, и реальные исторические персонажи, причём и те, и другие проработаны с одинаковой точностью и вниманием автора к историческим деталям. Все герои – интересны, многогранны, каждый – со своим характером и линией поведения, они вызывают у читателя самые разные эмоции – от иронии до глубокого сочувствия и сопереживания. Очень удачной видится вплетённая в повествование история семьи Чайковских, в которой реальность событий переплетается с увлекательностью и поэтичностью. Читатель видит историю города Воткинска и его обитателей, поданную живо, выразительно, образно и увлекательно. Древние языческие традиции удмуртов перекликаются в повествовании с православными мотивами, вызывающими у читателя сильные и искренние эмоции.

….Нельзя не отметить детективную составляющую романа, которая развивается в лучших традициях жанра: захватывающе, динамично, с умело закрученной интригой, которая раскрывается неожиданно и заканчивается непривычно: недаром роман называется «Преступление без наказания». Очень интересен образ казанского следователя Лагунова, следя за расследованием которого, читатель может вспомнить и комиссара Мегрэ, и Эркюля Пуаро (а возможно, даже мисс Марпл). Линия расследования умело сочетается с любовной и исторической линиями, находясь с ними в полной гармонии и не позволяя читателю заскучать ни на миг. В этой увлекательности, соединённой со знанием истории и этнографии, с пониманием глубин человеческой психологии, с любовью и вниманием к движениям человеческой души, и есть главный плюс романа Аллы Ромашовой. Его можно рекомендовать широкому кругу читателей».

Пролог

Старика звали Эштерек, в честь легендарного удмуртского богатыря. Это имя дали ему, когда племя выбирало главного жреца – торо. Тогда он еще был рослым крепышом с богатой огненного цвета бородой, из-за которой и получил звание главного жреца.

Старик обвел глазами разливной, в солнечных всполохах, луг, по которому стелился утренний туман. Задержался взглядом на покосившихся срубах домов с провалами окон, мельком осмотрел частокол загона для скота. И долго, не моргая морщинистыми веками с белесыми ресницами, разглядывал могилы-холмы с деревянными столбиками, украшенными лентами и разноцветными кусками ткани.

Земля Быгов грустила, провожая свой народ. Капельки росы плакали на резных листьях березы, влажная трава клонилась к земле, устрашающие головы деревянных идолов торчали над белой пеленой плотного тумана и смотрели-смотрели вдаль – туда, где по проселочной дороге двигалась вереница подвод, запряженных низкорослыми вятскими конями. Подводы растянулись вдоль вспаханного, но уже ненужного, поля, быстрой, мелководной в этих местах реки Вотки, перелеска с громадной священной елью.

Старик провел ладонью по глазам и, опираясь на посох одной рукой, а в другой держа трепыхающийся желтый комок, двинулся, слегка прихрамывая, в сторону старого кладбища на окраине оставленной деревни. Замер рядом с крайним холмом, на котором возвышался столб с тамгу[1 - Тамгу – родовой фамильный знак, печать, который ставился на родовое имущество, в том числе и скот. Как правило, потомок определенного рода заимствовал тамгу своего предка и добавлял к ней дополнительный элемент либо видоизменял ее. В качестве прототипа для тамги, по имеющимся этнографическим данным, выступали простейшие геометрические фигуры (круг, квадрат, треугольник, угол и др.), сакральные пиктограммы, птицы и животные, бытовые предметы, орудия труда, оружие и конская сбруя, иногда буквы разных алфавитов.] рода Дурга, изображающим коня. Поклонился. Откинул посох, засунул руку в складки длинной тканой рубахи, достал небольшой нож с вырезанной из кости какого-то древнего животного рукояткой, чиркнул по желтому комку. Брызнула струйка крови. Жрец дождался, когда кровь перестанет течь, положил тельце утенка[2 - Утка – традиционное жертвенное приношение удмуртов. Соединяет мир живых и мертвых.] на могилу и стал что-то шептать себе под нос, изредка вскидывая руки. Затем, словно его подрубили, пал ниц на землю, затих.

Прошло довольно много времени. Караван таял вдалеке, уходя за горизонт. Нетерпеливое ржание прервало то ли сон, то ли кратковременную смерть шамана – он зашевелился, дотянулся до посоха и, помогая себе, медленно встал с земли. Эштерек громко попрощался с предками:

«Простить кушт?з но, кулэмъеслэн лулъессы. Урод уг возьы. Тон эн кельты монэ ас мылкыд, инмар но косон сямъес. Кулэмъес но, улэпъес югыт со мыным юрттоз шаерамы вите. Атае но, анае но кушты, милемлы выжыез»[3 - «Простите и прощайте, мертвые души. Не держите зла. Не по своей воле покидаем мы вас, но по велению Богов. Ждите нас в стране мертвых и помогайте с того света живым. Прощай, отец и мать, мой род».].

Закончил, опустил руки, как уронил, повернулся и побрел в сторону телеги, ожидавшей его.

Глава рода Дурга, из которого происходил и сам Эштерек – невысокий плотный скуластый удмурт Шуда, – освободил для жреца удобное место на телеге, дождался, пока старик взгромоздит свое сухое тело на подстеленную ему солому, гикнул, легко ударил кнутом по крупу лошади, и подвода тронулась, догоняя остальные.

– Ничо-ничо, – приговаривал Шуда, – там тоже мягкий мох, быги-быги, даже больше, чем здесь. И пастбища нетронутые. И река рыбная. Место под дома нам выделили, торо не обидел. А постройки мы почти все перевезли, оставили самые уж старые, ненужные. Все будет, хорошо. Не грусти, старик.

Эштерек, повернув голову, смотрел в сторону кладбища, молчал. Он понимал, что уходить надо – движение времени не остановить. Знаки показали, что этой земле уготована другая участь. Несколько лет удмурты слышали странные звуки, похожие на скрежет металла: вначале у воды, потом на кладбище, а в последнее время в куале, священном месте. Так, богиня земли скрежещет зубами от боли. Сам Эштерек провел моление Праматери-Великой-воде в родовом святилище: «Великий Инмар, Великая-Небесная-вода, воршуд скажи-сообщи…». Туно[4 - Если торо был главным жрецом, который сам в обрядах участие принимал редко, больше следил за порядком, то туно – гадатель, предсказатель, колдун. Умеющий определенным образом воздействовать на природу, человека и животных, а также люди, знавшие «язык зверей, пчел, огня, крови». Звание туно, как правило, передавалось по наследству, от отца к сыну.] довел себя до экстаза увидел ее – большую воду, затопившую деревню, – луга и пастбища вокруг. Над огромной водой возвышался металлический крюк, назначение которого было жрецу непонятно. Не иначе – вылез из преисподней. Нельзя было оставаться на этой земле. ПрОклятая она. А утром один за другим пчелиные рои снялись и с низким гулом, задевая по дороге кустарники, углы домов, приседая ненадолго на ветви деревьев, встреченные по дороге, перебрались в соседнюю деревню, где жил брат нынешнего торо с семейством. Так и определились с местом новой жизни. Молодежь радовалась – на новом месте водились красивые девки, а парни слыли работящими. Старики грустили.

Жрец покачивал желтой от старости бородой в такт движению лошади и думал, что, покидая мертвых, люди меняют свою судьбу.

Минуло много лет. Двести раз начиналась и заканчивалась ярая студеная зима, пролетало белое незаметное удмуртское лето. И сейчас на том же холме, с которого когда-то прощался с деревней шаман, стоял граф Петр Иванович Шувалов – блистательный камергер, фаворит императрицы Елизаветы Петровны, генерал-фельдмаршал, министр. Плотный, круглолицый мужчина в парике и изящном камзоле выглядел на фоне дикого леса и поросшего бурьяном пустыря заморским попугаем, невесть откуда залетевшим в глухую удмуртскую деревню.

Солнце отражалось в серой глади воды и слепило. Прищурившись, Петр Иванович удовлетворенно рассматривал каменную основательную плотину, расположенную по течению трех рек: Вотки, Шаркан и Березовки, – триста восемьдесят две сажени в длину – самую большую в России, ниже которой расположился железоделательный завод. Его металлический скрежет доносился до места, где стоял граф.

– Алексей Степанович, – обратился граф к своему собеседнику, – на вас вся надежда, только вы можете управлять народом. Вы строили плотину, вам и продолжать.

Рядом с графом возвышалась длинная и худая фигура горного инженера, основателя Воткинского железоделательного завода гиттенфервальтера[5 - Горный чиновник 10-го класса (нем. huttenverwalter, от hutte – «плавильня» и verwalter – «управляющий»).] Москвина.

– Правда говорят, что вы лютуете и немало людей положили при строительстве водохранилища. Крестьяне хоть и в вечном пользовании приписаны, но… императрица безосновательного жестокого обращения с народом не любит. Недовольства и среди населения могут быть, все такое.... Будьте, э-э-э, …поаккуратнее, что ли. Говорят, что удмурты – язычники, могут и порчу навести. Вам это надо?

– Петр Иванович. Вы же меня знаете, я не в порчу, а в кнут верю. Как можно построить в такой короткий срок плотину, да еще подготовить почву, чтобы держала воду? Разве можно создать глиняную чашу на такой большой площади, не положив нескольких каторжан? Это все беглые воду мутят, – Москвин ухмыльнулся невольному каламбуру и продолжил: – Кто работал – тех наградили, а кто ваньку валял, – ну, что поделаешь? Народ здесь ленивый, работать не хочет.

– Однако, императрица нами довольна. Да-с. Так что можете приступать к работе управляющего завода с завтрашнего дня. Выделяю вам жалование в сто рублей в год и два десятка крепостных. Казенную квартиру для вас уже подготовили. Жена ваша, насколько мне известно, назначением довольна. Так что, с Богом. И вот еще, надобно храм построить, а то непорядок: поселок есть, завод есть – Храма нет. Не хотят сюда мастера из крупных городов ехать. Удмуртам-то понятно, храм не нужен. Но если мы хотим, чтобы завод процветал, приносил прибыль, надобно нам и местный народ к христианству приучать. А то вон уже сколько лет с ними маемся, а толку чуть. Вроде и покрестились, а все норовят свои обряды провести да Христа, как божка какого, в ряд со своими идолами поставить. Не дело это. Порядок нужен. Я и икону привез. С месяц как обрели мощи святителя Ростовского митрополита Дмитрия, а образ уже написан. Успеем быстро храм построить – первым в его честь станет.

– Будет сделано, Петр Иванович! Храм построим. Только попа пришлите, – Москвин пнул ногой голыш, тот покатился с горки, набирая скорость, плюхнулся в воду, пошли круги, задрожали в солнечном свете и затихли. Пруд стоял во всей красе: огромный, новорожденный. Гладь замерла. Сосны по берегам тянулись с первобытной силой в небо, отражаясь в поверхности большой воды.

Так зарождался рабочий город Воткинск.

Глава 1. Интервью

По старенькому телевизору шла передача «Читают артисты». Иногда на мутный экран неожиданно падал солнечный луч, пробившийся сквозь серые тучи и проникший в узкий лаз посреди морозного узора, оплетшего оконце. Тогда становилось совсем невозможно различить, что показывают на экране, только звенел восторженный голос ведущего, рассказывающего о новинке – романе, который недавно взлетел в рейтинге хитов продаж.

В столовой кризисного центра для людей, попавших в тяжелую жизненную ситуацию, было жарко. Батареи топили на полную. Середину светлой комнаты занимал длинный деревянный стол, покрытый пестрой клеенкой с веселеньким узором, вдоль него стояли деревянные же скамьи. Кроме старенького телевизора, в красном углу не было никакой мебели. На столешнице дымились миски с наваристым супом, лежал крупными кусками порезанный серый хлеб.

Входная дверь открылась, впустив облачко молочного пара. Переминаясь с ноги на ногу, на пороге остановились несколько мужчин в латаных, не со своего плеча, куртках и в видавших виды ботинках. Фигуристая повариха, которая раскладывала по тарелкам второе – овсяную кашу, плавающую в жирной подливе – сквозь зубы приказала вошедшим снять верхнюю одежду. Те нехотя послушались, расселись за столом и по команде – взмаху половником – жадно набросились на еду. Несмотря на то, что желающих поесть в тепле нормальной горячей еды было в десятки раз больше, чем присутствующих, за столом разместилось только восемь едоков – столько могла прокормить бесплатная благотворительная столовая за день. В столовую ходили по расписанию – раз в четыре-пять дней, а то и реже. Но все равно это было лучше, чем целый день оставаться с пустым брюхом и ждать вчерашней еды от сжалившихся поваров вокзальных забегаловок.

Горбатый удмуртский мужичок, который пьяным замерз однажды на дороге до полного обморожения рук, пил суп из кружки, шумно втягивая его ртом. Старуха со спутанными седыми волосами и землистой кожей, утверждавшая, что ей двадцать пять лет, торопливо заглатывала обжигающее варево. Бойкий подросток лет четырнадцати ел с явным удовольствием, как и полагается в его возрасте, и жадно поглядывал на соседние тарелки. Слепой кавказец, пережевывая еду, стучал ложкой по краю тарелки, по привычке отгоняя тех, кто решит воровать из его миски. Рядом с кавказцем примостилась на самом краешке скамьи, словно собираясь встать и уйти, довольно крупная и явно следящая за собой женщина, которая совсем недавно попала под теплотрассу и никак не могла привыкнуть к новой жизни. После смерти мужа Татьяна собиралась переехать в Москву к сестре, но на вокзале вдову ограбили, забрав все вырученные от продажи квартиры наличные и паспорт. Без документов в милиции заявление об ограблении не принимали. Банк не выдавал пенсии. Детей и родственников у тетки не было, мужу подруги быстро надоела приживалка, и старинная приятельница, отводя глаза, попросила Татьяну съехать, сунув ей в руки конверт с пятью тысячами – суммой, значительной для их городишка. Татьяне этих денег хватило ровно на пять дней – ночлег без паспорта обошелся в семьсот рублей за ночь, скромная еда – еще триста в день. А когда деньги кончились, женщина с сумкой пошла на вокзал, где и познакомилась со слепым кавказцем. Тот пел про горы, горячий ветер, чернобровых женщин. Люди, спешащие на междугороднюю электричку, останавливались, зачарованно вслушиваясь в раскатистые звуки и экзотическую мелодию, рылись в карманах, бросали мелочь в шапку, застенчиво положенную на плиточный пол. Кавказец, даром что слепой, услышал, что кто-то поставил рядом на пол сумку и стоит, не уходит. Прошел час, другой, Татьяна робко переминалась с ноги на ногу. Мужчина уже понял по негромким вздохам, что рядом с ним женщина, еще не старая. Закончив петь, повернул лицо к Татьяне и поинтересовался: «Ну что, красавица! Пойдешь за меня? Счастливой жизни не обещаю, но теплый угол обеспечу».

И действительно, конура под теплотрассой оказалась вполне сносной – кавказец был с руками, деловитый. Десять лет назад взрывом разметало в щепки его дом в Царча. Погибли все: жена, трое детей, родители, сестры. Только он чудом выжил. Уехал далеко-далеко – в Россию. На алкогольном заплыве в вечность потерял зрение. И совсем уже было ушел в черное царство небытия, но что-то задержало его, вернуло из цепких лап спиртового болота. Как-то проснувшись, облеванный, Мизан четко осознал – сдохнет. Умрет, попадет на небеса, как сможет посмотреть в глаза жене, детям? И эта мысль перевернула его сознание: больше он ни капли спиртного в рот не брал. Обустроил фанерную халупу рядом с теплотрассой. Нашел способ зарабатывать на жизнь – с детства хорошо пел, это умение ему пригодилось. Когда-то мальчишкой он даже ходил в музыкальную школу.

Он до сих пор помнил запах спелых, сизых с красно-желтыми волокнами слив, с треском шлепающихся об асфальт в первые осенние деньки. Днем еще жарко и солнце парит так, что хочется лишь сидеть в тенечке под старой шелковицей, как дед Азиз… Вместо этого приходилось плестись в старый барак, отданный под музыкальную школу. Еще при подходе к манящему прохладой двухэтажному зданию слышались звуки музыки: плескалось нотами фортепиано, скороговоркой перекатывалась и вдруг замирала на сложном месте мелодия… Музыкант осторожно, словно идя по хрупкому льду, нащупывал верный звук, и этюд катился дальше, перепрыгивая с одного волшебно звучащего места на другое. А потом вступал тонкий дрожащий голос.

Он плакал о всех, не понимающих красоту мира, потерявшихся в обидах, ссорах, вранье, о тех, кто не родился, о тех, кто умер, и о тех, кто только думает, что живет.

«Что это?» – спросил маленький Мизан маму.

«Это ачарпыне – флейта, голос нашего народа», – ответила мать.

С того первого момента, когда Мизан услышал ачарпыне, она стала его самой большой любовью. Мизан учился играть на флейте с такой страстью, с какой у седовласого, влюбленного в музыку преподавателя не учился никто. Они на пару, ученик и учитель, пропадали в школе, разбирая этюды, ставя дыхание и пальцы. Но, когда Мизан закончил музыкальную школу, стало не до музыки. Настали тяжелые времена. Пожилые родители растерялись при новом строе, потеряли старую, ставшую не нужной работу, а на новую устроиться не смогли. Мизану приходилось работать с утра и до позднего вечера, чтобы прокормить себя, сестер и отца с матерью. Учитель умолял продолжать обучение, ехать в Москву, поступать в консерваторию, участвовать в конкурсах. Но Мизан понимал: кроме него, некому кормить семью. Он быстро заработал первый капитал на ночных вылазках на товарняки с нефтью, открыл свой кооператив, поднялся. Построил дом, женился, завел хозяйство. А потом началась война, вмиг разрушившая все, что у него было. Его даже не призывали в армию, не просили определиться с позицией и сделать выбор, на чьей он стороне. Выбор сделала бомба, упавшая в его дом днем, когда Мизана не было дома…

Еще за столом сидел интеллигентного вида мужчина в потертом драповом пальто и круглых очках с единственной дужкой, из-за чего казалось, что на его тонком крючкообразном носу приклеено пенсне. Рваная щетина покрывала впалые вытянутые щеки. Его глаза выглядели маленькими и растерянными за миопийными стеклами. Но взгляд был сосредоточен, словно человек без конца решал про себя трудную математическую задачу. Имени своего интеллигент не знал: потерял память, документов не имел. Представлялся по вымышленной фамилии: Коровьев. Судя по его манере витиевато выражаться, был он когда-то преподавателем или чиновником, хотя мог оказаться любящим книги и чтение менеджером среднего звена. Рядом с Коровьевым сосредоточенно хлебал суп высокий, спортивного телосложения, молодой парень.

– Володя, второе едят вилкой,– заметил ему Коровьев, когда крепыш с ложкой в руке потянулся к тарелке с кашей.

«Спортсмен», однако, на замечание не отреагировал, зачерпнул побольше каши и отправил в рот. Ел он быстро, но аккуратно. Время от времени опускал руку, чтобы проверить, на месте ли что-то очень ценное для него, что лежало в левом кармане брюк. Съев все, корочкой хлеба «огладил» тарелку. Положил ложку. Согревшись, снял наконец убогую мохнатую шапку из слипшегося искусственного меха. Шевелюра его переливалась рыжиной. Возможно, настоящий цвет его волос был ярким, как пламя. А может быть, обычным, русым. Чтобы это выяснить, мужчину надо было отмыть. А в помывочную можно было попасть бесплатно только раз в месяц – когда городская баня устраивала благотворительный день, оплачиваемый одним частным фондом.

После супа торопиться было некуда: голодный спазм прошел. Сейчас важно было остаться до самого конца, набраться тепла, чтобы надолго хватило, дождаться, когда отпустит внутренний холод, который, казалось, сковал само сердце. На улице – минус двадцать. А здесь – благодать. Идти ему некуда. С работы звонаря, где давали угол, уволили. А в сторожку охранника на лесозаводе он попадет только завтра, в свою смену. Еще сутки кантоваться в укрытии под теплотрассой вместе с такими же, как он, бедолагами.

Мужчина прикрыл глаза, от тепла и еды потянуло в сон. Вязкое облако беспорядочных мыслей заволокло мозг. Сноп света, прыгнувший на темнеющую обочину, черный силуэт, глухой удар, тело, проскользившее по капоту, чей-то ботинок, разбивший лобовое стекло – прямо около лица. Белые костяшки рук, вцепившиеся в руль…И острая боль… кровь, везде кровь…

По телевизору шла какая-то передача. На мутной линзе появилась симпатичная девушка лет двадцати пяти-тридцати (кто сейчас может с точностью определить возраст дам?). Ухоженная леди в костюме такого ярко-синего цвета, что его можно было различить даже на пошарпанном аппарате. Зазвенел женский голос. Заснувший было Володя вдруг резко дернулся во сне, вскинул голову и замер, уставившись в красный угол. Он внимательно вслушивался в голос, который, как назло, все время перебивала шумная повариха, подгоняющая обедающих. Не отводя взгляд от экрана, Володя встал с места и подошел к телевизору почти вплотную.

Популярный журналист с короткой запоминающейся фамилией брал у девушки интервью. После приветствий и шуток разного калибра он перешел к теме передачи:

– Позвольте представить нашей аудитории Елену Шмуляк – популярную писательницу, автора романа-детектива «Большая Вода», в котором персонажами выступают люди, окружавшие известного русского композитора Петра Ильича Чайковского в самый важный и ответственный период формирования таланта – в детстве. Елена – молодой автор. В прямом и переносном смысле, так сказать, – ведущий радостно засмеялся над своей незамысловатой шуткой. – Несмотря на свой возраст и отсутствие писательского опыта она поставила для себя грандиозную задачу: написать увлекательный роман о природе гениальности. Ее произведение стало сенсацией. Тираж книги бьет все рекорды. Роман «Большая Вода» отмечен многочисленными премиями, по нему снимается сериал. Кто бы мог подумать – какой старт писательской карьеры!

Ведущий развернулся к писательнице:

– Наверное, вас часто просят рассказать о том, как и когда родилась у вас идея романа?

– Здравствуйте! – лицо девушки осветилось мягкой улыбкой, озарив пространство вокруг себя. Ее приятный обволакивающий голос проник в комнату, где кормили обездоленных. Стало еще теплее и светлее.