Северный крест

И услышала Атана вопли черни, и подняла хл?бъ въ десницу (то былъ то ли критскiй, то ли покупной хл?бъ, то ли хл?бъ изъ закромовъ царевыхъ) и бросила его въ толпу. Взрев?ла толпа, ибо старецъ подобралъ упавшiй хл?бъ, жадно, об?ими руками, ввергая его въ уста свои съ проворностью необычайною. Навалилась толпа на старца. И раздавила его.

Бросила Атана еще три хл?ба. И случилася б?да: толпа стала грызть самое себя; билися: и старъ, и младъ; и д?вы, и мужи; и дитяти, и старцы. Многiе, многiе были биты тяжко, иные убиты.

И – прор?зая вопли толпы – гласомъ громкимъ возопила Атана:

– Слово есть къ толп?: кто главарь?

Молчала толпа; и волновалась головами своихъ членовъ, какъ волнуются волны на лон? морскомъ.

Грозно продолжала Атана и возд?ла руц? къ небу:

– Благословенiе Матери и прочихъ богинь будетъ до в?ка на томъ, кто откроетъ тайну: кто предводитель вашъ? Премного зачтется тому за д?янье сiе.

Снова – сквозь гулъ собственный – отв?тствовала было чернь молчаньемъ, хотя всего бол?е боялась толпа, что отыметъ она руку Свою, и прекратятся хл?бы ея. И возопилъ людъ къ ней со словами «Пощади». Ибо медоточивыми представлялися народу р?чи Атаны: обольщала она сердца и желудки; не вид?ли яда подъ устами ея.

И вотъ одинъ изъ возставшихъ, мужъ, густобрадый и рослый, съ кожею смуглою, симъ напечатл?ньемъ Солнца южнаго, съ венами набухшими и видными издалече, т?лосложенья геркулесовскаго, съ очами жадными до бл?дныхъ и пышныхъ д?вьихъ т?лъ, широкоплечiй, облика некритскаго, съ волосами по всему т?лу (волосы его напоминали виноградныя лозы), н?сколько тучный, быковидный и словно быколикiй, находящiйся ближе прочихъ къ Атан?, переводя взглядъ отъ черныхъ ея кудрей, ниспадавшихъ ниже плечъ, то – съ жаромъ большимъ – къ пышнымъ ея персямъ, нич?мъ не прикрытымъ, б?ло-блистательнымъ, походившимъ на вымя, съ сосцами кровяными, пожирая ее взглядомъ (на что она не обратила никакого вниманiя) гласомъ едва ли по-критски низкимъ, изрекъ, ею околдованный, пл?ненный, прельщенный: «Сито Потнiа!»; что означало: «Владычица хл?бовъ». Непонятныя слова (ибо сказаны они были на ахейскомъ, греческомъ язык?, иногда уже встр?чавшемся на Крит? въ т? времена) облет?ли топлу; запомнились; прижились: ибо была впосл?дствiи причислена та, что была верховной жрицею, къ сонму боговъ.

Т?мъ временемъ, мужъ, околдованый Атаною, крикнулъ:

– А ежель скажу, о державная, обласкаешь меня? Ибо красою бросилась ты мн? въ сердце, о прекрасная.

Ропотомъ отв?тствовала толпа.

Атана съ надменствомъ отв?тствовала, вонзивъ льдяныя свои очи въ мужа того:

– Я отдамся теб? и дозволю теб? познать меня, по милости Всевысшей изъ богинь, познать мой ледъ. Такъ кто? Кто? Отв?тствуй немедля! И тогда будешь мною укрощенъ.

Однако медлилъ страстотерпецъ: сей алчный до б?ломраморной ея плоти боролся съ собою, потупивши очи. Но снова взглянувъ на нее и возгорясь безм?рно, хрипло произнесъ, вновь потупивъ очи:

– Акай, Акай Пришелецъ, что стоитъ одесную меня. Се – онъ, о державная, – тутъ указалъ онъ на Акая.

Жестокая улыбка осiяла б?локаменный ея ликъ.

– Я покорена твоею честностью и твоимъ благородствомъ. Ты – не они: ты чтишь богинь. Ей, гряди ко мн?, быкъ, я приласкаю и укрощу тебя: се, священный мой долгъ предъ Матерью всего сущаго. Воля моя верховна, мужъ, и грядущiя мои терзанiя уродливо-излишне-мощной твоей плоти – моя доброд?тель, – говорила она, полнясь яростью, подобясь свир?п?йшей Кибел?, всегда алчущей крови. – А кто сомн?вается, тотъ да узритъ сiе: такова воля Высшей Богини. Я укрощу и усмирю быка. Я укрощу и смирю и буйство плоти его.

Атана вскор? молвила на ухо мужу, ею околдованному, обдавши его хладомъ и прикасаясь пышными своими персями, отчего всё бол?е и бол?е разгорался онъ, словно жарясь въ м?дномъ бык? иль словно претворяясь въ пламень:

– Благородство и достоинство не въ томъ, чтобы спорить съ Судьбою, стязаться съ Нею и – того бол? – биться съ Нею, но въ томъ, чтобы сперва ей покориться, а посл? – пользоваться великими Ея дарами, для челов?ка преблагими, и преблагословенными, и всесладкими: пользоваться, изб?гая Ея ударовъ. Ибо мудрость и польза всегда идутъ рука объ руку. Помни: Судьба – жестъ и взмахъ Матери, когда Ей неугодно являть себя въ обличiи.

Близилась близость – зав?тное и святое помраченiе какъ неиспов?димый даръ судьбы, владычное надо вс?мъ живымъ, отторгнутымъ небесъ, поверженнымъ долу и отъ в?ка и до в?ка сл?пымъ, елей для слабыхъ, позорно-мелкихъ сердецъ, пламен?ющихъ другъ другомъ и сгорающихъ въ Мы, чадная заря грядущаго. Обманнымъ луннымъ св?томъ манила Атана, выдвигая неподвижное б?лосн?жное лицо и тучныя перси. Губы – какъ кровь, лицо б?лое, черные волосы – какъ зм?и. И Зм?и сид?ли на волосахъ. Глаза мужа, вперенные плотью въ плоть, глаза – гулы плоти, блистали, метали молнiи, прожигали её; недвижные ея очи, напротивъ, – ледынь, метель, пурга. Повелительно-несп?шно указала перстомъ Атана на внутреннiе покои и застыла: какъ соляной столпъ. Черно-красное ширилось и словно прожигало пространство. Острiе страсти вовсе не сладко пронзило мужа: зовъ ея, д?вы хладной, какъ безпросв?тная метель, какъ сн?жная пурга, отозвался въ немъ доб?ла раскаленнымъ пожаромъ, мракъ ея разр?шился чадящимъ св?томъ, а величавый ея покой – его безпокойствомъ-безумiемъ. Ушедши въ покои, оба, однако, не скрылися изъ виду толпы; толпа могла лицезр?ть им?ющее быть. И былъ мужъ сей быкомъ красноярымъ, а Атана – львицею: терзающей быка. Мр?вшiй аэръ пронзили слова: «На кол?ни, мой рабъ». Повергся долу мужъ и – падши – поклонился ей. И – поклонившись – палъ, поверженный. Ликовала С?веръ-д?ва, возрадовавшись въ сердц? своемъ, и гор?лъ въ ней огонь страстности безстрастiя.

Одежды упали наземь, б?лизна плоти – точно мраморъ. Онъ не приближался къ ней, а наступалъ – какъ быкъ. Глянула взоромъ смертоноснаго презр?нiя и равнодушiя – молнiя ударила въ душу и принудила мужа страстно и властно прижать къ себ? Атану, недвижную и прекрасную, какъ Смерть. Пали на ложе, свивались т?лами. Зм?ею обвила она мужа, неутолимо сопрягшагося съ нею.

Можетъ показаться: Гр?хъ говорилъ Атаною, а болванъ говорилъ Акаемъ, – на д?л? всё было не столь просто: для мужа, околдованнаго Атаною, въ миг? томъ была – вся В?чность – всё, всё, всё: вся жизнь была тьмою, а нын? была она св?тъ; была она морокомъ, а нын? – сiянiе, с?верное сiянiе; в?сь смыслъ жизни гор?лъ въ мгновенiи полыхающемъ: сперва стукъ Судьбы въ дверь, посл? – мучительныя и черно-красныя метанiя, посл? – посл? пораженiя – безумящее вождел?нiе, огнедышащiе потоки похоти, впрягающей сердце въ ярмо, страсти взрывъ, молнiя чувственнаго, рождающая помутн?нiе разсудка, дал?е – лобзанiя, огнь, ярость, руки, перси, стенанiя, судорожное движенье чреселъ, напряженiе, изступлень?, содроганiя, похожiе скор?е на судороги, зм?иные извивы плоти д?вы, нехватка воздуха, м?рные внутреннiе дерги влагалища, с?мя раскаленное, изнеможенiе, – спиралевидная симфонiя льда и огня: ц?ною жизни Акая, ц?ною общаго д?ла, ц?ною души сего мужа…

Падшiй сей мужъ, однакожъ, мен?е всего ощущалъ сiе какъ паденiе: плотяная призма всё, относящееся въ мiру духа, видитъ не только въ дурномъ св?т?, но и часто, слишкомъ часто въ св?т? противоположномъ: плотяность – сл?пота воплощенная. Плоть ничего не в?даетъ, будучи сл?пой въ м?р? высшей, но всего алчетъ; духъ всё в?даетъ, но не алчетъ ничего. – Для плоти паденiе то – не паденiе, но надмирная прелесть, восхожденiе къ далямъ надзведнымъ, касанiе божественныхъ гармонiй. Для духа паденiе то – кол?нопреклоненное нисхожденiе – кубыремъ – къ самымъ низинамъ трона создавшаго, откуда и не видно павшему: лукавой улыбки творца.

– Насытился ли ты мною, о быкъ священно-терзаемый? – по-зм?иному лукаво спросила Атана.

– Н?тъ, о богиня! Н?тъ! Возможно ли сiе? Готовъ я снова предать себя въ пречистыя твои руц?, – взволнованно отв?чалъ мужъ.

– Мной никто никогда не насыщался, – сказала Атана, полнясь критскою улыбкою и тыкнувъ въ него лабрисомъ, которымъ она – священнод?йствуя – игралася съ нимъ: лабрисъ указывалъ на великую ея власть: надъ жизнью и смертью быколикаго, быкообразнаго сего мужа: мужа-быка.

– Въ миг? томъ была В?чность, но В?чность оказалася мигомъ. Ты Луною была, а я – Солнцемъ.

– Да, познавшему меня Жизнь уже и ненадобна; и Солнце, кланяясь Ночи и Лун?, когда нисходитъ за окоемъ, есть жертва вседержавной владычиц? Ночи – Лун?, багряно-кровавой, святой, оно – законная ея добыча.

– Не зр?ть тебя бол? было бъ еще хуже, ч?мъ Жизни лишиться, ибо когда взиралъ на тебя, в?сь мой взоръ… Всё за тебя, всё…Располагай жизнiю моей, о вседержавная!

– Какъ зовутъ тебя, страстотерпецъ? – вновь лукаво, что было всегда ей присуще, вопросила Атана, очи чьи словно противополагались устамъ ея: очи – ледъ, уста – улыбка, пламя, жизнь.

– Загрей.

– Отв?тствуй: грекъ ли ты еси?

– Да, родомъ изъ Микенъ.

– Оно и видно.

Атана размышляла, видя пылъ сего мужа: оставить ли его въ живыхъ или н?тъ. Склонялась къ первому. Т?мъ временемъ, многiе прочiе мужи пол?зли во дворецъ, но были разстр?ляны дворцовыми лучниками.

Атана жестомъ повелительнымъ приказала мужу бороться противу бывшихъ его союзниковъ. Тотъ съ радостью то исполнялъ; и рада была высшая жрица. Угроза для дворца миновала. Въ тотъ же день, часами поздн?е, Загрей, хотя и усталъ, но снова возжелалъ Атану, глядя на нее съ нагло-тупымъ вождел?ньемъ, словно не растративъ в?сь избытокъ могучихъ своихъ силъ. На сей разъ взглядомъ, исполненнымъ не презр?нья, но н?коего довольства, скор?е теплаго, ч?мъ хладнаго, отв?тила казавшаяся богинею недвижная, застывшая д?ва; но и это лишь раззадорило мужа. Снова на нее набросился мужъ, пылая любовiю, увлекая её въ многомощныхъ своихъ объятьяхъ; снова черно-красное множилось, и время словно сжималось, а свобода истаяла, испарилась. Многострастными лобзаньями покрывалъ Загрей мраморное т?ло жрицы. Пронзалъ её онъ плоть – вновь и вновь; покам?стъ и она не пронзила его: лабрисомъ. Кровью насыщалася свир?пая жрица, д?ва-Земля.

Атана предстала Ариманомъ: въ женскомъ обличь?. Ибо была она если и не мыслью, то воплощеннымъ чувствомъ Матери.

Мужа того видали – и видали не разъ въ окрестныхъ л?сахъ: посл? того. Не на него похожаго мужа, но его самого.

* * *

Видн?лись: темница изъ чернаго камня, въ кою едва проникали лучи св?та, н?сколько фигуръ, Акая лицо окровавленное – не поникшее и не потухшее, но гордое и злое не злобою, но великимъ напряженьемъ могучихъ силъ его, – рубаха разодранная, валявшаяся на полу каменномъ.

– Приступимъ, да скажешь многое утаенное, бородатый, – сказалъ первый палачъ, исполнявшiй также и роль мучителя, пытающаго пытаемаго.

– Ты, ты возстаешь противу богами данныхъ законовъ? – вопросилъ Акая второй, что обликомъ былъ мрачн?е ночи.

Акай молчалъ.

– Возстаешь противу славныхъ нашихъ порядковъ? Противу обычаевъ, установленныхъ въ древности незапамятной самими богинями? – продолжалъ второй.

Но молчалъ Акай.

– Эй, брадатый, чего отмалчиваешься? Шкуру сдерутъ съ тебя – д?ловъ-то! Покайся, говорю, – посм?иваясь говорилъ первый. А второй добавилъ: – Хуже в?дь будетъ. Отложись, говоритъ, гр?ха своего! Не то кончимъ того, к?мъ бунтъ д?ется: тебя. А прочихъ мы уже побили. А иной людъ и такъ нашъ, критской, за возставшими не уб?гъ онъ. Такъ что покайся, а не лайся!

Хрипя, тихо произнесъ Акай, не глядя на нихъ, и кровь сочилась изъ ранъ его:

– Эти, легков?рные, народъ сей, заслужили Касато, а Касато заслужилъ ихъ: на многая л?та; низкое да не ждетъ высокаго, а высокое да не ждетъ низкаго. Влад?етъ онъ мiромъ, думая, что онъ – путь, но онъ не путь, но лишь путы, и распутье, и распутица.

Напротивъ стояла, гордо подбоченясь Атана, торжествующая и радующаяся въ сердц? своемъ. Взирала: зв?ремъ; улыбалася: великимъ его страданьямъ; краска залила мраморное ея чело: красн?ла: отъ удовольствiя жесточайше-сладострастнаго. Обликъ ея былъ поистин? ужаснымъ.