Альманах «СовременникЪ» №2 (29), 2022 (посвященный 130-летию Марины Цветаевой)

– Как твои личные дела, Алик?

– Личные дела – ничего. Сейчас я устал. Был на карьере. Грузил один самосвал, получил пятнадцать рублей, и, слава богу, есть деньги на хлеб.

Алик учился и работал. У него была необычная работа. Он был оформлен в какой-то строительной организации рабочим. Но каждый день на работу не ходил, зарплаты тоже не получал. На работу он ходил тогда, когда ему нужны были деньги. Суть этой работы заключалась в том, что семь-восемь мужчин на каменном карьере грузили кубики на машины, и за эту работу деньги им наличными платили водители автомобилей. Алик тоже там работал, и, когда у него было мало денег, он садился на автобус Баку – Локбатан, ехал до пляжа Шихово, там выходил и пешком поднимался наверх, в каменный карьер. В карьере его знали, уважали и как студенту делали уступки: сразу ему давали одну машину. А он её грузил и, получив деньги, уходил. Казалось бы, всё очень просто и работа как раз для студента. А на самом деле всё было очень трудно: грузить сотни кубиков на машину – работа тяжёлая и вовсе не для студента.

– Я работаю один, – рассказывал Алик. – Если кого-то взять как помощника, придётся деньги с ним делить. Поэтому работаю один. Правда тяжело, сильно устаю, но другого выхода нет. Сейчас тоже устал, еле стою на ногах. Зато есть деньги на хлеб. Пойду домой, искупаюсь, покушаю, потом лягу спать. А вечером у меня свидание.

– Молодец, Алик. Всё же ты умный и самостоятельный человек. А, кстати, ты встречаешься с той девушкой или нашёл другую?

– Другой девушки не нашёл и не хочу. Я встречаюсь с той, первой.

Таков был Алик. А по ходу этих бесед в узком кругу я понял, что у Алика есть девушка, она русская, он её любит. Я её не видел, но ребята говорили, что она красивая. Алик тоже был, между прочим, хорош собой: высокий, широкоплечий; ведь неспроста же грузил он на машину сотни кубиков.

Чтобы дружить с девушкой другой национальности, надо было знать русский язык. Шанхайские парни в этом вопросе хромали. Правда, они хорошо учились в средней школе, особенно сильны были в математике и физике. Русский язык же или плохо знали, или совсем не знали. Но это ничего, со временем всё наладится, и они будут говорить на этом языке. А им не терпелось, они хотели ускорить дело, с тем чтобы дружить и болтать с городскими девушками, независимо от их национальной принадлежности. По их мнению, проблема была только в русском языке. Иногда они даже совместно обсуждали этот вопрос. Более опытные ребята новичкам посоветовали познакомиться с русскими девушками; мол, это очень хорошо помогает при изучении русского языка. Да, конечно, можно, но начинать практически с нуля не так-то просто, даже смешно. И всё-таки надо было попробовать.

– Девушка, ай, девушка, – это говорил шанхайский новичок, который три месяца назад из далёкой деревни приехал в Баку и, удачно сдав экзамены, поступил в АзИ – нефтяную академию.

В то время много деревенских парней поступало именно в АзИ. То ли правда, то ли нет, но говорили, что всё это делают проводники. Дело в том, что билет на железнодорожный транспорт был дешевле, а в общий вагон – намного дешевле. Поэтому выходцы из бедных семей предпочитали этот вариант: купили билет, вечером сели в общий вагон, который летом всегда был битком набит, и утром оказывались в Баку. Их никто не сопровождал, на вокзале никто не встречал. И впервые в жизни они попадали в большой, совершенно незнакомый город. Что делать, у кого спросить? Единственный человек, которого они знали, был проводник общего вагона; с ним они познакомились недавно, во время этой поездки. А проводник был занят: всё же конечная станция, вагон битком набит, встречающих тоже много, они лезут в вагон: ну что за люди! Постой, куда ты, куда? Но, несмотря на эту суматоху, проводнику было жалко этих беспризорных ребят.

– Слушай, ты приехал в Баку поступить в институт, учиться, правильно?

– Да.

– Вот институт, – проводник вагона рукой показывал на здание главного корпуса АзИ, которое почти что рядом с железнодорожным вокзалом. – Какая тебе разница, иди, поступай, учись и получай диплом.

АзИ был не только ближе к вокзалу, но там, почти рядом, находилась и самая дешёвая столовая города. Кроме того, прямо на улице целый день продавали готовую еду: дешёвые пирожки, пончики, кутабы, булки… Можно было даже совершенно бесплатно переночевать рядом с институтом – спать на скамейках сада Ильича, который в то время прославился как сборище алкоголиков и фанатов футбола. Вот так выходцы из бедных семей поступали в АзИ. Поэтому этот институт неофициально назывался и институтом бедняков.

Парень, который шёл за девушкой и как-то своеобразно обращался к ней: «Девушка, ай, девушка», тоже учился в АзИ, он был первокурсником. А девушка, за которой он шёл, только что вышла из жёлтого автобуса; это был известный в своё время двадцатый маршрут, который курсировал между железнодорожным вокзалом и посёлком Шихова. Автобусы этого маршрута были какие-то особенные: приземистые, длинные и медленные. Их салоны почти всегда были переполнены и грязны, на полу валялись окурки сигарет, шелуха семечек… Водители боролись за чистоту, в салонах всех автобусов этого маршрута на видных местах были повешены портреты известной свиньи, которая курила в общественном месте. В верхней части рисунка была надпись: «Курить нельзя». А эта свинья, на вид очень чистоплотная, – культурный тип с галстуком-бабочкой, похожий на скрипача всемирно известного европейского оркестра, – сидела на стуле, закинув ногу на ногу, и надменно, очень даже нагло курила. В нижней части портрета была другая надпись: «А я курю». То есть получалось, что якобы это говорила свинья: «А я курю». Всё было очень красноречиво и лаконично. Но, увы, портрет свиньи не помогал. Пассажиры продолжали сорить. Салоны автобусов, особенно их задняя часть, там, где на небольшой площадке толпились мужчины и как ни в чём не бывало курили и грызли семечки, весело болтали, иногда хохотали хором, были в ужасном состоянии. Конечно, это плохо. И, как ни странно, пассажиры и водители уже привыкли к этому безобразию. Но в этой, казалось бы, безнадёжной ситуации один из водителей, видимо, чистоплотный от рождения, продолжал неустанно бороться и придумывал новые оригинальные методы борьбы за чистоту в общественном транспорте; на всех видных местах салона своего автобуса он понаписал мелом: «Скотина, в автобусе не кури!», «Мерзавец, окурки на пол не бросай!». Но и это тоже не помогало. Пассажиры продолжали курить и грызть семечки в салоне двадцатого маршрута.

Девушка, только что вышедшая из жёлтого грязного автобуса, услышав какое-то странное обращение: «Девушка, ай, девушка», чуточку замедлила шаг и, слегка повернув голову, краем глаза тайком посмотрела назад. За ней шёл парень, примерно её ровесник. Она его не знала. Видимо, ему что-то надо.

– Чего вам надо? – спросила девушка.

Даже если хорошо знаешь язык, ответить на этот вопрос трудно. Парень растерялся. Несколько слов, которые он знал, куда-то испарились, в его мозгах была абсолютная пустота. А между тем девушка уже стояла перед ним и смотрела на него; она ждала ответа, одновременно хотела, пусть даже приблизительно и внешне, определить, кто он. На нём был дешёвый, но новый костюм производства швейной фабрики имени Володарского, который ни один городской мужчина, а молодой парень тем более, не согласился бы надеть и опозориться на всю жизнь. А этот простофиля вопреки всем правилам городской жизни, с какой-то тупой гордостью носил это барахло, притом совершенно не замечая, с каким язвительным презрением относились к нему люди именно из-за этого костюма. Девушка всё это видела. Но она не знала и не могла знать, что этот костюм – впервые за всю жизнь – купили ему родители в подарок как нечто очень дорогое и необыкновенное в связи с тем, что он успешно сдал вступительные экзамены и поступил в институт. Общая тетрадь, которую он держал по-крестьянски в большой жилистой руке, говорила о том, что он учится – студент.

– Что вы хотели сказать? – спросила девушка.

Уловив еле заметное смягчение в голосе девушки, парень осмелел и сказал:

– Давай… – он хотел сказать: давай познакомимся. Но второе слово забыл, и его высказывание осталось незавершённым; получился обрывок предложения, который мог трактоваться по-разному.

– Что дать тебе? Я что, тебе деньги должна, что ли? Как это – «давай»? Гм. – Девушка недовольно качала головой. – Не стыдно тебе? Ты хоть знаешь, что говоришь? Среди белого дня пристаёшь к незнакомой девушке и говоришь: «Давай!». Наглец какой! Отстань от меня! – Так сказав, девушка отвернулась и ушла.

Парень же, потрясённый, стоял на месте как вкопанный, и всё это было очень досадно, даже плачевно.

Но в любом случае русский язык надо было знать; во-первых, потому что молодые люди хотели дружить с городскими девушками. Незнание русского языка сужало круг их знакомств, снижало вероятность достижения цели: парни могли бы общаться только с азербайджанками. С другой стороны, русский язык был государственным языком великой державы, а эти честолюбивые ребята были гражданами этой страны; будущий инженер, врач, экономист, учёный… хотя бы ради своей карьеры обязан был знать этот язык, иначе продвижение по служебной лестнице стало бы весьма и весьма трудным.

Государственный язык надо было знать. Но в Конституции Азербайджанской ССР чёрным по белому было написано, что азербайджанский язык является государственным языком на территории Азербайджана. Приехав же в Баку, деревенская молодёжь увидела другую картину. Правда, их никто не ущемлял; их не заставляли говорить или писать на русском языке. Занятия в школах и вузах велись на двух – азербайджанском и русском – языках. Казалось бы, даже установилось какое-то устойчивое равновесие. Но чувствовалось «сильное подводное течение», которое всё время давило и против которого невозможно было устоять; оно уносило в какие-то чужие просторы, оставив далеко позади всё родное и привычное.

В столице действовали неписаные законы; например, показателем уровня образованности и интеллекта человека считалось знание русского языка. Точно такая же ситуация была в Индии во второй половине XIX века. Но там, в английской колонии, критерием образованности было знание не русского языка, а английского.

На Южном Кавказе русский человек с его языком и культурой появился в основном в первой половине XIX века. Кавказ испокон веков был и остаётся многонациональным краем, основной костяк же составляли азербайджанцы и грузины. Это подтверждается историческими фактами, об этом писали греческие и римские историки.

В первом веке до нашей эры римские войска под командованием Лукулла, Помпея, Марка Антония побывали на Кавказе, прошли вдоль и поперёк этот край. По горячим следам описывая эти исторические походы, античные авторы: Плутарх, Страбон и другие – пишут в основном о двух народах Кавказа: албанах и иберах. Албаны… В античные времена, даже в раннем Средневековье Северный Азербайджан назывался Албанией, а её население в целом называлось албанами. Грузия же в то время называлась Иберией, а её население – иберами. Римская армия под командованием Помпея ворвалась в Северный Азербайджан – Албанию. Албания была мощным государством, в случае войны она могла выставить шестьдесят тысяч пехотинцев и двадцать две тысячи единиц конницы. Албания не содрогнулась перед армией

Римской империи, на берегу Куры сошлись албанская и римская армии. Имперская армия одержала победу. По преданию древнегреческого историка Плутарха, после этой битвы

Помпей намеревался пройти до Каспийского моря. Его путь пролегал по равнинной части Албании. Казалось, всё просто и ничто не остановит победоносный поход римской армии.

Но вскоре выяснилось, что есть серьёзные препятствия – продвижению армии мешали змеи. В низменной части Азербайджана, тогдашней Албании, много змей. Знаменитая кавказская гюрза, одна из самих ядовитых змей в мире, обитает здесь: в предгорьях Большого и Малого Кавказа, в основном же – в низменной части Северного Азербайджана, в Аране. Римские солдаты, волы и лошади погибали от укусов змей. Римляне не ожидали такого широкомасштабного нашествия пресмыкающихся и не были готовы к нему.

Но они продолжали свой путь. А змеиная атака не унималась, наоборот, с каждым днём становилась упорней. Смертельно опасные змеи длиной от пятидесяти сантиметров до двух метров появлялись везде и всюду, они продолжали свои вылазки в любое время суток, даже глубокой ночью, и наносили огромный ущерб римской армии; они, как бы мстя за поражение своих земляков – воинов Албании, с каким-то особым, невиданным доселе пристрастием даже в самых неожиданных и, казалось бы, необидных ситуациях кусали воинов Помпея. Тысячи воинов, лошадей и волов погибали. На территории нынешних районов Азербайджана: Сальяна, Саатлы и Сабирабада – по преданию Плутарха, на расстоянии трёх дней пути (это примерно девяносто километров) борьба воинов римской армии и кавказских гюрз приобрела более ожесточённый характер. И Помпей, опытный полководец, чтобы полностью не погубить римскую армию, вынужден был остановить свой поход. Имперская армия, отступая, позорно покинула поле боя со змеями.

Античные авторы много писали об Албании и албанах, они упоминали и о кавказоязычных народах. Но вместе с тем большинство населения составляли азербайджанцы. Поэтому Евангелие в пятом веке в Албании – в христианском государстве того времени – было переведено на гаргарский язык, который был одним из главенствующих языков у тюркских племён, населявших Северный Азербайджан. О переводе Евангелия сообщает автор V века Корюн, который охарактеризовал гаргарский язык как «весьма ломаный и грубый». Гаргары занимались скотоводством и земледелием, одновременно были хорошими воинами, они не учились в университетах и консерваториях – язык грубого воина, необразованного трудяги таким и бывает: ломаным и грубым. А как же иначе? Высказывание Корюна в дальнейшем было искажено и приобрело совершенно другую форму, и многие историки советской исторической школы начали писать, что, по преданию Корюна, гаргарский язык был богат гортанными свистящими и шипящими звуками. Эта ложь – то ли случайно, но, скорее всего, по заранее намеченному плану – стала главным аргументом в руках фальсификаторов истории азербайджанского народа.

Язык, на котором говорили не только на Южном Кавказе, но и на Северном Кавказе, даже на юге России, русские называли татарским, азербайджанцев же – татарами. Это не было ошибкой, потому что хорошо известные русским татары, а также азербайджанцы говорят на разных диалектах тюркского языка, они родственные народы, имеют общие корни; и татары, и азербайджанцы – тюрки.

Лев Толстой пишет, что на юге России, в казачьей станице Новомлинской, местный казак – русский человек, дядя Ероша, учит юнкера Оленина татарскому языку: «Э, не знаешь, не знаешь порядков! Дурак! – сказал дядя Ероша, укоризненно качая головой. – Коли кошкилды говорят, ты скажи: “Aлла, рази босун – спаси, Бог”».

Тот же Толстой, описывая встречу Хаджи-Мурата с русским офицером, ротным командиром Полторацким, пишет: «Он (Хаджи-Мурат. – Р. А.) подъехал к Полторацкому и что-то сказал ему по-татарски. Полторацкий, подняв брови, развёл руками в знак того, что не понимает…»

Аварец Хаджи-Мурат прекрасно знал татарский язык и был уверен, что русский офицер тоже знает этот язык, потому что на Кавказе все знали этот язык; это было просто и ясно, как дважды два – четыре. Русская интеллигенция, прибыв на Кавказ в XIX веке, сразу же поняла эту простую истину. Гениальные люди России, не теряя времени, приступили к изучению азербайджанского – по их мнению, татарского – языка, потому что, как правильно выразился М. Ю. Лермонтов, насколько французский язык был необходим в Европе, настолько же необходим был и азербайджанский язык в Азии. Лермонтов изучал азербайджанский язык, и его труд не пропал даром: творчество в целом и мировоззрение поэта приобрели новый оттенок. Русский поэт был горд этим и писал:

…Не всё ль одно. Я жизнь постиг;
Судьбе как турок иль татарин
За всё я ровно благодарен…

Герои Лермонтова – Печорин и Максим Максимович – при общении между собой употребляют азербайджанские слова, вставляя их в русские предложения. И как можно не вспомнить русского писателя Бестужева (Марлинского)?! Его произведения кишмя кишат азербайджанизмами: слова, словосочетания, целые предложения, азербайджанские пословицы, поговорки, отрывки из народных песен… – и всё это на азербайджанском языке. Нам, кавказцам, очень важно читать «Повести о Кавказе» Бестужева (Марлинского).

Но читать их в оригинале – это особое удовольствие для азербайджанца. Русский писатель долгое время жил в Дербенте, население которого в основном составляли азербайджанцы. Так было не только в XIX веке, но и в VII веке, что подтверждается историческими фактами. В 698 году арабский военачальник Маслама захватил Дербент, и, чтобы разместить там двадцать четыре тысячи человек: арабских военных с их семьями, – он, Маслама, вынужден был выселить из Дербента несколько тысяч татарских (читай: азербайджанских. – Р. А.) семей, как написано в исторических источниках.

При Бестужеве (Марлинском) в Дербенте жили в основном азербайджанцы, которых он называет татарами, а их язык – татарским. Но вместе с тем в самом Дербенте и его окрестностях жили и представители других народов, а Бестужев (Марлинский), не вдаваясь в подробности, с кем, представителем какой нации имеет дело, со всеми без исключения разговаривал только на азербайджанском языке, потому что на Кавказе этот язык знали все, и это было не внове, испокон веков так было. А во второй половине XX века этот язык стал притесняться: азербайджанский язык вынужден был отступить; это было неестественно, несправедливо, и при виде этого наши сердца больно сжимались.

* * *

Алик учился и работал, успел даже найти себе девушку: это было серьёзно, он её любил. Алик любил городскую девушку и запланировал по окончании учёбы на ней жениться и уехать в деревню. Он вроде здравомыслящий человек, но знал ли, какие тяжкие испытания ожидают его будущую жену там, на его родине? У них будет уйма проблем. А, как известно, бытовые проблемы и связанные с ними частые, постоянно повторяющиеся пререкания, споры, стычки разъедают любовь, как ржавчина разъедает сталь, и в конце концов от неё ничего не остаётся. Любовь испаряется так, как будто её вовсе и не было, а на её месте процветают ненависть и отвращение. Это тот критический момент, когда людям уже нельзя жить вместе, они должны расстаться. Неужели он, Алик, был лишён элементарной фантазии и не мог даже представить себе, что его планы нереальны, иллюзорны, обречены? Ведь нетрудно же было представить.

Вот наконец Алик, закончив учёбу, женился, и семья по настоянию мужа переехала в какое-то село Сальяна. Жена русская, городской человек, она родилась и выросла в Баку, азербайджанского языка не знает. Вдруг её оторвали от родной и привычной городской жизни, и она оказалась в совершенно другой среде. Летом в Сальяне очень жарко; это низменная, равнинная часть Азербайджана – Аран. В древности Северный Азербайджан, то есть Албания, одновременно называлась и Араном. И такое название не потеряло своего значения – низменная часть Азербайджана сейчас тоже называется Араном.

В Сальяне термометр часто показывает выше сорока градусов в тени. Воздух там влажный, потому что главная водная артерия страны – река Кура протекает по территории Салья-на. Реки Кура и Аракс, Каспийское море и горы Кавказа являются главными атрибутами нашей страны. Отец истории Геродот пишет, что «…река Аракс течёт по открытой местности и впадает в Каспийское море»; или «…после переправы через Аракс, уже на земле массагетов, ночью Кир увидел вот такой сон». Древнегреческий историк Страбон пишет, что река Кура, протекая через территорию Албании, разделяет её на две части. Албанский и азербайджанский историк Мовсес Каганкатваци (Моисей Каланкатуйский) же пишет, что река Аракс является южной границей Албании.

Да, летом в Сальяне невыносимая жара, воздух влажный, дышать нечем. Комары не дают покоя. Там ещё много змей, и они смертельно опасны. Короче, жизнь непростая – с мая до октября так и будет. В ноябре начинается сезон дождей, а потом наступит зима, и ни много ни мало, ровно пять месяцев в сёлах Сальяна грязь будет по колено. Алик родился и вырос там, в самом пекле Арана, поэтому не только грязь, даже море ему по колено; он чувствует себя как рыба в воде – всё это для него родное и привычное. А для его жены – городской девушки – это будет сущим адом. Она вынуждена будет ходить в резиновых сапогах, ей придётся вкалывать в личном хозяйстве: возделывать землю в саду и на огороде, доить корову, чистить коровник, ухаживать за ягнятами, залезать в курятник, убирать и чистить там, наводить порядок, собирать яйца… Работы – непочатый край; надо только работать и работать. Сможет ли она приспособиться? Она не знает азербайджанского языка, а местный народ не знает русского языка, за исключением некоторых мужчин, которые служили в армии. Проблема будет и с обычаями: мусульманские, порой неприемлемые для русского человека, христианина, обычаи – адаты. Даже если бы она была не русская, а азербайджанка, но городская, то всё равно между нею – городским человеком – и местным населением – деревенщиной – противостояние неизбежно, поскольку уже известно и доказано, что в аналогичных ситуациях возникает ожесточённая борьба с населением деревни и человеком, всю жизнь проживавшим в городе, но по каким-то причинам переехавшим на постоянное жительство в деревню.

По воскресеньям в полдень, ровно в два часа дня, Алик включит радиоприёмник и целый час будет слушать концерт мугама. Каждое воскресенье так и будет. Прибавив звук на полную катушку, он самозабвенно будет слушать музыку и получать удовольствие. А его русская жена ничего не поймёт. И всё же ей надо будет спросить.

– Алик, что он говорит? – Этот мугам исполнит мужчина, и она захочет знать, о чём он пел.

– Что он говорит? Мне очень трудно всё это объяснить тебе, – скажет Алик, и он будет прав. Потому что смысл мугама, древней музыки Востока, передать словами весьма и весьма трудно. Алику же, строителю по профессии, такая задача совсем не под силу. Что касается слов, это тоже переводить очень трудно. При исполнении мугама певцы, как правило, используют газели – это особый жанр восточной поэзии, классических поэтов Азербайджана, и в них нередко встречаются слова и словосочетания арабского и персидского происхождения, что делает их перевод на другие языки очень трудным. Но так получилось, что в тот момент, когда жена задала ему такой вопрос, певец, чтобы точно передать страдания лирического героя, сам вставлял простые слова – певцы иногда прибегают к такого рода приёмам, – перевести которые вовсе не трудно: мне трудно, я умираю. Алик тоже, чтобы не оставить вопрос жены без ответа, скажет: