Прометей № 5. Смерть Ленина

А ведь не случайно класс собственников средств производства и капиталов – буржуазию – принято именовать именно так, то есть горожанами. Капитализм развивается в городах (сельские буржуа – уже вторичный феномен), и преимущественно больших, «мировых городах», где люди разобщены, оторваны от традиций, предоставлены сами себе – а значит, существуют предпосылки для развития частной инициативы в самых разных областях – от политики и техники до торговли. Во всяком случае именно так дело обстояло на Западе в эпоху Нового времени.

Страна, 85 % населения которой – крестьяне, по определению не может быть развитой капиталистической страной – с сильной буржуазией и пролетариатом. Так оно и было в России начала ХХ века. Даже значительное количество городских рабочих на деле были крестьянами, которые отправлялись в города на сезонную подработку, а весной, только наступит время сева, возвращались в деревню (по переписи 1897 года около 40 % российских «горожан» по паспорту принадлежали к крестьянскому сословию). Только после реформы Столыпина у крестьян появилась возможность продать свой участок земли и навсегда остаться в городе, превратившись в настоящего городского рабочего.

Да и российский капиталист был зачастую тот же патриархальный купец, только в цилиндре и лайковых перчатках, и он совсем был не похож на веберовского буржуа с его «протестантской этикой» и «духом капитализма». Сегодня много пишется о том, что значительное число старообрядцев-заводчиков на самом деле не являлись даже частными собственниками: заводы и капиталы были лишь на них записаны, а принадлежали старообрядческим общинам.

И это не говоря уже о том, что значительный сегмент дореволюционного российского капитализма составлял иностранный капитал. К началу Первой мировой войны доля иностранного капитала в российской промышленности равнялась 47 %, а в таких областях, как горнодобывающая промышленность (каменноугольная, нефтяная, золото-платиновая), западным компаниям принадлежала куда более значительная доля – до 66 %. В сфере высокотехнологических разработок все было еще хуже: 90 % электротехнических предприятий России начала ХХ века было собственностью немецких компаний.

Показателен такой конкретный пример. На знаменитом Путиловском заводе из 32 коммерческих директоров 21 был немцем, также немцами были 60 % рабочих, а финансовый контроль над заводом осуществлял французский банк «Унион паризьен».

Царское правительство понимало, что Россия нуждается в своей национальной буржуазии, и поэтому стремилось всячески ее поддерживать. В России начала ХХ века существовало беспрецедентно лояльное по отношению к предпринимателям законодательство. Не случайно публицисты-народники той поры утверждали, что капитализм в России насаждается «сверху» и является вполне искусственным. Но оборотной стороной этого протекционизма явилась зависимость русской буржуазии от государства, ее слабость и несамостоятельность и в общем-то нежелание каких-либо кардинальных перемен в стране.

Эти черты русской буржуазии и представлявших ее политических деятелей ярко выявила революция 1905 года. Как известно, в самом начале этой революции русские буржуазные либералы, от которых деятели революционного лагеря ожидали активности, последовательности и твердости их французских «предшественников» в аналогичный исторический период, пошли на соглашение с самодержавием, удовлетворившись куцыми «свободами», дарованными царем. Разногласия между лидерами меньшевиков и В.И. Лениным в это время и свелись к тому, что меньшевики выступали за союз социал-демократов с русской буржуазией, утверждая, что в условиях буржуазно-демократической революции именно буржуазия должна была выступать как центральная движущая сила. Ленин же, возражая им, указывал, что марксистская схема меньшевикам «застилает глаза». Возможно, буржуазия должна была выступать в качестве таковой, но тем не менее русская буржуазия оказалась не на «высоте положения», встала на сторону самодержавия, предав действительную революционную силу России – крестьянство, с которым Ленин и предлагал заключить союз революционной марксистской партии. Впоследствии в докладе о революции 1905 года Ленин писал о буржуазных либералах: «Так называемая Булыгинская Дума должна была быть создана на основании избирательного закона, который предполагал курьезно малое количество избирателей и не предоставлял этому своеобразному “парламенту” никаких законодательных, а только совещательные, консультативные права! Буржуазия, либералы, оппортунисты готовы были подхватить обеими руками этот “дар” напуганного царя». А о крестьянах он писал следующее: «В русской деревне появился новый тип – сознательный молодой крестьянин. Он общался с “забастовщиками”, он читал газеты, он рассказывал крестьянам о событиях в городах… он призывал их к борьбе против крупных землевладельцев-дворян, против попов и чиновников. Крестьяне собирались группами, обсуждали свое положение и мало-помалу втягивались в борьбу: толпами шли они против крупных землевладельцев, жгли их дворцы и усадьбы или отбирали их запасы, захватывали хлеб и другие жизненные припасы, убивали полицейских, требовали передачи народу земли громадных дворянских поместий. …соединения пролетарской массовой стачки в городах с крестьянским движением в деревне было достаточно, чтобы поколебать самую “прочную” и последнюю опору царизма… армию».

Но наиболее показательным было поведение русской буржуазии в лице ее политических представителей после февраля 1917?го. Профессора, знаменитые адвокаты, думские витии, они произносили пламенные речи, писали умные брошюры, заседали в бесчисленных комиссиях и комитетах. Но так и не сумели организовать жизнь в городах, включая самое необходимое – обеспечение продуктами питания, налаживание работы транспорта, не смогли что-либо противопоставить разгулу преступности, утвердить дисциплину в армии, успокоить многомиллионное крестьянство и хотя бы объяснить ему, как правительство собирается ответить на их чаянья, не удержали отпадающие национальные окраины бывшей империи. Впоследствии в эмиграции лидер кадетов В. Набоков с горечью признавал эту политическую импотенцию правительств либералов-февралистов: «В первое время была какая-то странная вера, что все как-то само собой образуется и пойдет правильным организованным путем… Имели, например, наивность думать, что огромная столица со своими подонками, со всегда готовыми к выступлению порочными и преступными элементами, может существовать без полиции или с такими безобразными и нелепыми суррогатами, как импровизированная, щедро оплачиваемая милиция, в которую записывались и профессиональные воры, и беглые арестанты. Аппарат, хоть кое-как, хоть слабо, но все же работавший, был разбит вдребезги. И постепенно в Москве и Петербурге начала развиваться анархия».

Да и в период Гражданской войны белые, политическое руководство которых состояло из тех же буржуазных либералов и правых социалистов, не сумели противопоставить железной твердыне большевистской республики сколько-нибудь крепкий государственный организм. Об этом А. Деникин: «Ни одно из правительств (имеются в виду антибольшевистские правительства времен Гражданской войны – Р. В.) не сумело создать гибкий и сильный аппарат, могущий стремительно и быстро настигать, принуждать, действовать и заставлять других действовать. Большевики… бесконечно опережали нас в темпе своих действий, в энергии, подвижности и способности принуждать».

Но самое важное было в другом – слишком экзотично выглядели буржуазные европейские либералы с их рассуждениями о конституции, народном представительстве, суверенитете нации в патриархальной, крестьянской России. Вспоминается исторический анекдот о восстании декабристов, согласно которому солдаты, которых вывели на Сенатскую площадь начитавшиеся французских просветителей дворяне, думали, что Конституция – это имя жены царевича Константина… За сто лет в России, скорее всего, мало что изменилось, и крестьяне, слушавшие кадетского оратора во время избирательной компании в Учредительное собрание, понимали мудреные словеса столичного профессора не менее причудливо… Ведь и еще через сто лет, во время избирательной компании уже в постсоветскую Госдуму 1993 года, простые избиратели, послушав выступление либерала-гайдаровца, после слов «в макроэкономике мы – монетаристы» потихоньку покидали зал, твердо решив в душе голосовать за Жириновского, который, мол, говорит понятнее.

Основатели Рабоче-Крестьянской Красной Армии, члены ВЦИК и СНК РСФСР принимают один из первых парадов РККА на Красной площади. 7 ноября 1919 г.

Либералы в России даже в наши дни находятся в цивилизационном диссонансе со страной, в которой они живут, но которую так и не хотят понять и принять; а что уж говорить о России 1917 года – стране крестьян-общинников, которые носили бороды, имели фольклорно-религиозное мировоззрение и слыхом не слыхивали о демократии и парламентаризме. Либеральный путь развития той России был практически невозможен. Перед Россией, беременной рабоче-крестьянской, низовой, народной революцией, стоял иной выбор – коммунизм или фашизм.

4.

В значительном количестве стран периферии тогдашнего капитализма, таких же аграрно-индустриальных отсталых обществах был реализован именно фашистский (в широком смысле слова) сценарий модернизации. Возьмем к примеру Италию. Н.В. Устрялов в своей интереснейшей книге, посвященной итальянскому фашизму, описывает состояние Италии перед приходом к власти Муссолини и его «чернорубашечников». Читая это описание, ловишь себя на мысли, что он говорит о России начала ХХ века. Устрялов пишет: «Италия – страна, главным образом, аграрная: земледельческого населения в ней вдвое больше, чем связанного с промышленностью (10 и 5 миллионов)». Но почти то же самое можно сказать и о дореволюционной России, 80 % населения которой были крестьянами. «Политическая демократия, лишенная глубоких традиций на Апеннинском полуострове, не без труда справлялась с экономическими нестроениями и социальными противоречиями, характерными для Италии», – отмечает Устрялов. Но то же самое можно сказать и о русском парламентаризме, который с самого своего возникновения в 1905 году был куцым и вялым, а когда он освободился от диктата самодержавного государства, то вообще показал свою недееспособность (даже защитнику идеалов февраля Колчаку пришлось избавиться от депутатов «Учредилки», которые лишь грызлись и вносили сумятицу, и перейти к личной диктатуре). Наконец, характеристика итальянской буржуазии у Устрялова мало отличается от того, что Ленин писал о русской либеральной буржуазии: «Итальянская буржуазия, с своей стороны, проявляла и социальную, и моральную неподготовленность стать действительным ферментом государственного порядка».

Но одно очень важное и, как мы увидим впоследствии, оказавшееся ключевым отличие все-таки было. Итальянское крестьянство имело довольно-таки большую прослойку зажиточных фермеров – «кулаков» и близких к ним более или менее благополучных индивидуальных собственников или арендаторов земельных наделов. Согласно данным 1911 года, вместе они составляли более 5 миллионов человек, тогда как сельскохозяйственных батраков было несколько меньше – около 4 миллионов. Этим Италия напоминала Германию, где в 1930?е гг., перед приходом к власти нацистов, доля богатых, «кулацких» крестьянских хозяйств составляла 35 %, а бедных – 25 %, и этим обе названные страны отличались от России и Китая (в первой перед 1917 годом «кулаков» было около 2 %, во втором перед революцией помещики и богатые крестьяне-кулаки составляли 4 % и 6 % соответственно).

Зажиточные землевладельцы-крестьяне, а также средние слои деревни вкупе с городскими средними слоями: служащими, торговцами, ремесленниками и составили социальную базу фашизма. Это признают практически все его исследователи: как марксистские, вроде современного историка А. Галкина, так и либеральные, как тот же Б. Мур. Более того, это хорошо понимали сами фашисты: французский поклонник Муссолини К. Эймар писал: «Фашизм – это… восстание среднего класса против национального распада».

Отсюда видно, что послужило той «железнодорожной стрелкой», которая перенаправила «локомотив российского общества» начала ХХ века в сторону победы большевистской революции. Конечно, это была неудача реформы П.А. Столыпина.

Как известно, целью столыпинской реформы было разрушение крестьянской общины и создание прослойки крестьян-фермеров, которые стали бы опорой царского режима (в отличие от общинников, которые выказали свою склонность к бунтам еще во время аграрных волнений 1902–1903 гг., а затем и в революцию 1905 г.). Реформу следует считать неудачной, потому что слой крестьян-единоличников получился слишком уж худосочным (в европейской части России лишь 10 % крестьянских хозяйств образовали хуторские хозяйства, в целом из общины вышел лишь 21 % крестьян), а община наоборот укрепилась и по сути дела стала ударной силой в революции 1917 года в деревне (Ленин признавал, что «Декрет о земле» был лишь констатацией факта; к октябрю 1917?го крестьяне-общинники уже экспроприировали практически все помещичьи земли и поделили их между общинами).

А что бы было, если бы реформа удалась и кулацкий слой в российской деревне оказался бы крепким и жизнеспособным, а главное – многочисленным? Те, кто в наши дни создает культ П.А. Столыпина, обычно отвечают известной фразой самого реформатора, брошенной им в адрес революционеров: «Вам нужны великие потрясения, нам нужна Великая Россия». Вот только мало кому приходит в голову, что эта «Великая Россия» была бы фашистской.

Не секрет, что Столыпин брал за образец путь «прусского капитализма». Как уже говорилось, он хотел создать в русской деревне класс – «крепких хозяев», буржуа из народа (союзников таких же городских «хозяйчиков» и лавочников), которые остановили бы лавину крестьянской и городской, «интеллигентской» революции. В Германии (а также в Италии, Испании и других странах периферии капитализма) так все и сложилось: к началу 1930?х гг. в немецкой деревне окончательно господствовал кулак и середняк (напомню, доля кулацких и середняцких хозяйств составляла 35 % от общего числа, а бедняцких – 25 %). В городе тоже преобладали средние слои (служащие, ремесленники, торговцы), настроенные скорее консервативно. Именно поэтому коммунистической революции родине Маркса и Энгельса удалось избежать. Однако теперь, глядя из XXI века, мы знаем, что принесли Германии эти «крепкие хозяева». В 1933 году они в массовом порядке проголосовали за Адольфа Гитлера.

Можно не сомневаться, что, если бы Столыпин добился своей цели, схожая судьба ждала бы и Россию. Объективно эта реформа готовила социальную базу русского фашизма. Современники, кстати, интуитивно понимали это. Не случайно известный политик-черносотенец Василий Шульгин с гордостью называл Столыпина «предтечей Муссолини». Он писал: «“Освободительное движение” 1905 года еще и потому не разыгралось в революцию, которая наступила двенадцать лет спустя, что вырождение русского правящего класса тогда не подвинулось еще так далеко. В нем нашлись еще живые силы, сумевшие использовать народное патриотическое движение, то есть “низовую контрреволюцию”, до организованного отпора разрушителям и поджигателям России. В частности, нашелся Столыпин – предтеча Муссолини».

Шульгин имел в виду, что Столыпин, как и Муссолини, выступил как лидер контрреволюции, но фраза эта гораздо глубже и содержательней. Ведь, как уже сказано, Столыпин, может, сам того не желая (поскольку по своим взглядам он был умеренным либералом-государственником), готовил почву для политического движения и строя, подобного итальянскому фашизму или немецкому национал-социализму.

А кто сыграл бы роль самого русского Муссолини, а то и русского Гитлера? Это можно попытаться угадать по эволюции русской белогвардейской эмиграции.

Если в старшем поколении эмигрантов еще немало было деятелей с либеральным мировоззрением (Милюков, Набоков, Керенский) и сочувствовавших им, то среди эмигрантской молодежи («младороссы», «национал-максималисты») мы видим уже остро критическое отношение к «идеалам 1789 года» и явный интерес к итальянскому фашизму, впрочем, вкупе пока еще с критикой его примитивного национализма и этатизма. Представители же второго поколения эмигрантов или близки к фашистам и нацистам до неразличимости (как «нацмальчики», будущие «энтээсовцы»), или прямо объявляют себя русскими фашистами и национал-социалистами (как Константин Родзаевский).

Так что если бы России было отведено 20 лет, о которых мечтал Столыпин, то аккурат к 1926 году какой-нибудь Казембек организовал бы поход младороссов на Петербург, который бы закончился дуумвиратом Главы (как официально именовался вождь партии младороссов) и императора Михаила Второго, или просто и цивилизованно председатель Всероссийской фашистской партии Родзаевский победил бы на выборах в Думу.

Впрочем, даже неудача реформы Столыпина полностью не закрывала России фашистский путь развития. Не появись на сцене истории Ленин и большевики, крестьянская революция захлебнулась бы, не обретя руководство в лице городской, сильной, организованной партии. И тогда к власти пришла бы единственная дееспособная в период Гражданской войны небольшевистская сила – конечно, имеются в виду белые военные диктаторы вроде Колчака и Врангеля. Трансформация их самих либо фигур из их ближайшего окружения в русских фашистов была бы лишь делом времени. Вспомним, что политическим наставником Константина Родзаевского – создателя зарубежной русской фашистской партии, являлся бывший член правительства Колчака Георгий Гинс, а одним из руководителей врангелевского РОВС (Российский общевоинский союз) был генерал фон Лампе, в годы Второй мировой войны активно сотрудничавший с нацистами и даже вошедший в 1944 году в состав власовского КОНР (Комитет освобождения народов России).

Если бы лавина крестьянского восстания 1917 года захлебнулась, большевистская революция в городах была бы подавлена (в 1905–1906 гг. так и произошло) и эти, и подобные им лица непременно вошли бы в круги высших руководителей постреволюционной России…

5.

Коммунисты провели в России успешную модернизацию, приняв страну с сохой и оставив ее с современной промышленностью, космическими кораблями и атомным оружием. Фашисты – лично я в этом ничуть не сомневаюсь – привели бы Россию к краху. Россия, в отличие от Италии, Испании, Японии, – многонациональная страна. Фашистская идеология построена на доведенном до крайней степени национальном эгоизме, и для многонациональной страны такая идеология, очевидно, крайне опасна. В Германии в начале 1930?х гг. жили около 500 000 евреев (из почти 66 миллионов граждан Германии). Превращение немецкого нацизма в государственную идеологию, определяющую политику государства, привело к разнообразным формам дискриминации евреев, а затем и к катастрофе Холокоста. В Российской империи к 1914 году проживало лишь 73, 3 % славян (из них русских, или, как тогда их называли, великороссов, – 44, 6 %). Понятно, что русский национализм был не той идеологией, которая могла спаять воедино столь лоскутное в этническом отношении пространство. Скорее наоборот – Гражданская война показала, что именно идеология русского национализма, даже в его либеральном, умеренном варианте, которая была взята на вооружение белыми правительствами, отпугнула от белых и украинцев, и народы Кавказа, и татар с башкирами. Яркий пример – Башкирское войско, которое первоначально воевало на стороне Колчака, но, когда «верховный правитель» твердо заявил, что никаким национальным автономиям после победы над большевиками не бывать, башкиры почти в полном составе перешли на сторону красных; ведь Ленин обещал подписать с лидерами башкир договор о создании БАССР – и обещание свое сдержал.

Думаю, вполне очевидно, что победа русского фашизма сделала бы распад страны лишь вопросом времени. Центральное правительство в лучшем случае удержало бы территорию этнографической Великороссии и Сибирь (удержание Дальнего Востока при наличии сильной Японии было проблематичным). А ведь и такая Россия также заселена далеко не одними русскими, что сделало бы заметно уменьшившееся российское государство тоже крайне нестабильным.

Особого внимания заслуживает положение с «еврейским вопросом» при таком развитии событий. Протофашистские русские организации вроде разных вариаций черносотенцев, как известно, были крайними антисемитами. На совести белых армий – также многочисленные еврейские погромы. Причем речь не о стихийных действиях низших чинов, как иногда пытаются доказать. Идеологи белого движения тоже были далеко не юдофилами. Самый известный философ «белой идеи» Иван Ильин в своей статье «Национал-социализм. Новый дух», написанной в 1933 году, сразу после прихода Гитлера к власти, зная о начавшейся дискриминации и травле евреев Германии и о возмущении этим за границей, защищал гитлеровцев: «Европа не понимает национал-социалистического движения. Не понимает и боится… Нам, находящимся в самом котле событий, видящим все своими глазами, подверженным всем новым распоряжениям и законам, становится нравственно невозможным молчать. Надо говорить; и говорить правду… Мы советуем не верить пропаганде, трубящей о здешних “зверствах”… Что сделал Гитлер? Он остановил процесс большевизации в Германии и оказал этим величайшую услугу всей Европе…» Несколькими строками ниже Ильин прямо поддерживает Гитлера в его преследовании евреев: «…я категорически отказываюсь расценивать события последних трех месяцев в Германии с точки зрения немецких евреев, урезанных в их публичной правоспособности, в связи с этим пострадавших материально или даже покинувших страну. Я понимаю их душевное состояние; но не могу превратить его в критерий добра и зла, особенно при оценке и изучении таких явлений мирового значения, как германский национал-социализм. Да и странно было бы; если бы немецкие евреи ждали от нас этого. Ведь коммунисты лишили нас не некоторых, а всех и всяческих прав в России; страна была завоевана, порабощена и разграблена…»

В.И. Ленин с группой командиров обходят строй войск всевобуча, 25 мая 1919 г.

Из этих слов главного идеолога белых ясно видно, что бы стало с российскими евреями, если бы в гражданской войне победили белые армии. Как минимум, официальное установленное государством объявление негражданами и запрет на профессии, прозябание. А вероятнее всего – многочисленные погромы и беззаконные расправы, массовые аресты, помещение в концлагеря и расстрелы по обвинению в участии в революционной деятельности.

Отсюда вытекает еще один важный вывод. Не победи в России социалистическая революция и пойди наша страна в начале ХХ века по пути фашистской модернизации, она могла бы стать союзницей фашистской Италии, а затем и нацистской Германии. Вторая мировая война все равно бы произошла, но в ней столкнулись бы Германия, Россия, Италия и Япония с Великобританией и США. И еще неизвестно, что было бы хуже для нашей страны – поражение антизападного блока, которое привело бы к расчленению России на сферы влияния между державами-победительницами, как это произошло в нашей реальности с побежденной Германией, или победа стран «оси».

Наконец, фашистская модернизация России оказалась бы, вероятнее всего, гораздо менее радикальной и глубокой, чем коммунистическая. Такие страны, как Италия или Испания, конечно, превратились при Муссолини и Франко из аграрных в индустриальные, но все равно остались отсталыми, странами периферии мирового капитализма (немецкая модернизация была более внушительной, но у нее был хороший задел еще со времен Германии кайзеров). Так что все равно далеко бы было этой «альтернативной России» до космических кораблей и атомного оружия…

6.

Философ Лейбниц однажды заявил, что мы живем в лучшем из возможных миров. Он не имел в виду, что в нашем мире нет зла, страданий и несправедливости. Он просто считал, что любой иной возможный мир был бы еще хуже, так что в том, что мы имеем, проявляется забота и промысел Бога о людях. То же самое можно сказать и об истории России ХХ века. Большевистская революция, Гражданская война, индустриализация, коллективизация, репрессии, Вторая мировая война – все это полно трагизма, крови, боли (хотя результат этой трагедии – величие и сила нашей державы, остатками которых мы живем до сих пор). Но альтернативой советскому пути были бы националистическая истерия, развал России, «русский Холокост», «белый террор» и «белый ГУЛАГ». В мире, где Ленин не произнес бы в октябре 17?го знаменитые слова о победе социалистической революции в России, зла было бы значительно больше, а добра существенно меньше.

Об этом следует помнить тем, кто желает вычеркнуть из истории нашей страны социалистический период и видит в большевиках губителей России.

Хлобустов Олег Максимович,

историк спецслужб, член Союза писателей России, Общества изучения истории отечественных спецслужб

В.И. Ленин и терроризм в России. Об одном историческом мифе

Аннотация. В статье рассматриваются вопросы, связанные с отношением В.И. Ленина и партии большевиков к идее индивидуального террора как средства политической борьбы. Автором приводятся убедительные доказательства, что представление Ленина как идеолога тактики терроризма, встречающееся как у наиболее последовательных радикальных противников большевизма, так и у представителей крайне левых политических фракций современной России, является малообоснованным результатом новейшей политической мифологии.

Ключевые слова: Ленин, Плеханов, РСДРП, большевизм, революция, индивидуальный террор.

В последние десятилетия во многих источниках встречается утверждение о том, что российские социал-демократы – большевики, якобы, являлись террористами, а их признанный идеолог В.И. Ульянов / Ленин был чуть ли не «идеологом» политического терроризма.

О.В. Будницкий, например, писал по этому поводу, что террористических идей «не чурались, вопреки распространенному мнению, не только эсеры и анархисты, но и социал-демократы», но не приводит никаких доказательств справедливости этого утверждения [1]. Мы еще вернемся к этому обстоятельству далее.

В газете «Молния» (2004, N 12, 21 июня, с.5) отмечалось: «не стоит забывать и об историческом опыте леворадикальных движений народовольцев и эсеров. Конечно, их акции не раз подвергались осуждению со стороны классиков марксизма-ленинизма, так и со стороны современных коммунистических движений. Тем не менее, подобные радикальные действия, а по-современному, терракты были направлены на устранение самодовольных тиранов и палачей народов России. Нельзя недооценивать их подвиг и бескорыстный вклад в свержение самодержавия в России».

Наиболее обстоятельно тему участия большевиков в терроризме пытается развивать американский исследователь Анна Гейфман [2], хотя она и оговаривается, что большевистская «Искра» выступала с критикой террористических идей. Однако, на наш взгляд, А. Гейфман недостаточно глубоко изучила прежде всего партийную публицистику большевистской фракции РСДРП, являвшуюся, по известному выражению В.И. Ленина, не только коллективным пропагандистом и коллективным агитатором, «но и коллективным организатором» [3], что представляется чрезвычайно важным для понимания действительной позиции партии по вопросу о терроризме.

Меньшевики же, с которыми большевики вели непримиримую полемику по вопросу о терроризме, показаны А. Гейфман как более последовательные противники террора, хотя автор и признает, что они, и национальные социал-демократические группы также, участвовали в террористических актах и экспроприациях [4].

Парадоксально, но факт, что олицетворение Ленина как идеолога революционного террора встречается как у наиболее последовательных радикальных противников большевизма, так и у представителей крайне левых политических фракций современной России.

В этой связи исследование этого предмета представляет, на наш взгляд, вопрос не только восстановления исторической справедливости, но и имеет важное общественное значение. А его ложные интерпретации вряд ли отвечают интересам общества и обеспечения его безопасности.