Крещатик № 91 (2021)

По субботам я хожу в книжный магазин Игнатия и копаюсь во вновь поступивших книгах. Иногда мне кажется, что, беря с полки очередной том, я чувствую тепло людей, которые до этого владели этими книгами. Они ушли, эти люди, их нет, ушла их культура, их убеждения, их тела распались на мелкие атомы, их души, возможно, живы, а может, и нет, а судьба привела их к какому-нибудь тупику, потому что если не нужны их книги, их кумиры, их поэты их философы, их знания, их опыт, то значит, и их жизнь прошла зря. Сегодня среди полок я вижу Лиду. Она сжимает в руках томик Цветаевой. Глупая, глупая Лида, зачем ей Адам, но Адам стоит рядом, он любит Лиду и Адаму двадцать лет, и Лиде двадцать лет, они поженятся, у них будут дети, и внуки, и правнуки, и Лида не понимает, что если я уеду в Москву, то никто в Южном городе не поговорит с ней о Пятигорском, Бердяеве и Розанове. Я смотрю на Лиду, и мне, кажется, что если бы я имел силы, или мужество, или просто любовь к Лиде, то подошел бы к Лиде, обнял ее и увез куда-нибудь, но я лечу в Москву.

Лена

Я стою в очереди на посадку в самолет. Зачем я встал в очередь на посадку в 14–40, хотя на посадочном талоне стоит время посадки 15–15, я не знаю. Все встали, и я встал. Сейчас мне хочется сесть, но жалко. Вдруг уйдет очередь, пока я буду сидеть. Но я все-таки сел. К черту очередь. За мной села и рыжая девушка. Говорит, если бы я не сел, то она бы продолжала стоять. У нее жёлтые глаза, кудряшки и красные загорелые руки. Мы вместе летим в Москву. Девушка держит в руках журнал «Колыбель автотранспорта». Представил ее за рулем «Майбаха».

Получилось красиво. Черный майбах и рыжая девушка с кудряшками. Но мы летим в синем самолете, а не едем в черном майбахе.

«Волков Алексей, Волков Алексей, вылетающий в Петропавловск-Камчатский, куда вы пропали, мы ждем вас, мы ищем вас», – шепчет радио в аэропорте. Я вырос на Камчатке. Я сижу и думаю: «Может, это я Волков Алексей, и мне вместо Москвы надо лететь в детство в Петропавловск-Камчатский». К вулканам, к гейзерам, к красной икре, к сивучам и камчатскому крабу. Но я не Волков Алексей. Мне 48 лет, и я лечу в Москву к жене, которая никак не хочет переезжать из Москвы в Южный город, потому что боится за свою работу. Санкции, проклятые санкции. Проклятый Южный город.

Так как зрение мое неважнецкое, то Аэробус, в котором я лечу, напоминает мне театр теней. В полете выключили свет, и только где-то вдалеке (а Аэробус односалонный и очень длинный) шевелятся какие-то странные еле заметные фигуры стюардесс и стюардов, будто это рыбы в огромном аквариума. Впервые лечу в самолете, где не дали ужин. Оказывается, еда подается только в том случае, если ты заказал её при покупке билета. Никто, конечно, не заказал, но вся проблема в том, что человек пять заказали и бизнес-классу положено. И вот над всем голодным салоном витает запах еды, вызывающий обильное слюноотделение. Некоторые пассажиры спрашивают стюардесс:

– Посмотрите, может, нам положено?

Стюардессы долго роются в каких-то бумагах и спокойно, не моргнув даже, отвечают:

– Нет не положено.

Я сижу в хвосте. Слышу разговор стюардов.

– Нам нужен Мессия, – говорит стюард хихикающей стюардессе.

Услышав такое в полете на высоте 10 000 метров, я мучаюсь. Стюардесса хихикает.

– Нет, честно, нам нужен Мессия.

Мне становится страшно, мне хочется, чтобы в полете стюарды разносили ужин, а не обсуждали Мессию. К счастью, объявляют посадку и разговор прекращается сам собой.

Письма подмосковному другу – 2

Здравствуй, мой далекий конаковский друг Г.В., как ты там в суровой Северной стороне? Я слышал, подступает жестокая московская зима, ты уже запасся березовыми дровами, прочистил дымоход, проверил свой теплый овчинный тулуп и зашил старенькие валенки. Я знаю, что зима будет долгой, я знаю, что тебе будет трудно, но эта темень, которая наступит, но эти крещенские морозы и ледяные сосули принесут тебе радость, потому что долгими вечерами ты будешь сидеть около огарка восковой свечи и писать великолепные стихи, а то (кто его знает) замахнешься и на настоящий русский роман со слезами, кровью, любовью и горестной бесконечной русской тоской.

Александр Спренцис /Киев/

Вечерний свиток

конец весны
холмы в белых пятнах —
деревья, кусты, цветы…

холодно в доме
квартире,
душе?…
холод на улице
холод никого не жалеет

голоса друзей по телефону
как руки тонущих в реке

что мне розы?
я жду простых цветов —
мелких, неприметных

возраст это:
свет настольной лампы…
плед…
тишина…

аллея:
кроны деревьев нависли
а за ними – холмы
холмы моих предков

жизнь тоньше крыла бабочки,
легче её вздоха

мечты о жареной картошке,
яичница, томат…
мечты просты, но…
настоящи!

ветер с полей принес
аромат горьких трав —
благословение древних!

…Солнце?
Солнце это ненадолго!..

мои страдания! хотел их описать
но… тушь расплылась —
бумага вся в слезах…

Учение это: кольца дыма, скользящие вверх…
…посох старца – опора в пути…
…небо в озере…
…звезды в реке…

и если не успею:
моя последняя строка —
полет стрижа на вечном небосклоне

разговоры о Боге:
Мудрец смеется.
разговоры о Боге:
Мудрец грустит.

вот опять что-то начал делать
и опять напортачил!
старый дурак,