Альманах «Российский колокол». Спецвыпуск. Премия имени Н.С. Лескова. 190 лет со дня рождения. Часть 2

Копенгаген – город велосипедов, все его улицы и набережные уставлены велосипедами, копенгагенцы и копенгагенки едут на работу и с работы на велосипедах, изо всей мочи нажимая на педали. Мы с Женей пили пиво Carlsberg и оценивали датских женщин. Белобрысые датчанки – все на одно невыразительное лицо, но какие у них ляжки! Простите, ножки… нет, всё-таки ляжки, тренированные ежедневными велосипедными прогулками.

По культурной программе конференции нас повезли на шикарном двухэтажном автобусе на север, через всю страну, чисто выметенную, вымытую и уставленную буколическими шале с высокими соломенными крышами. Вы знаете, сколько этим крышам лет? Двести пятьдесят, вот сколько! А солома – хоть бы хрен, ещё двести пятьдесят выдержит! Наш автобус ехал и ехал через бескрайние безлюдные поля туда, где на берегу пролива, то ли Скагеррак, то ли Каттегат, стоит старинный и суровый Кронберг – замок Гамлета, датского принца. А если внимательно всмотреться, то во-о-он там, на другом, дальнем берегу пролива, то ли Каттегат, то ли Скагеррак, можно увидеть Швецию – родину моего дальнего предка. Я напряжённо всматривался в свинцовый горизонт. Швеции не было видно, но она была там, на том берегу, и я помахал ей рукой.

А ещё в Дании, как я и ожидал, изумительные сыры. Они мягкие, сливочные, нежно-перламутрового цвета, тающие во рту. Бесконечное множество разных сортов и оттенков вкуса, но все – просто бесподобные. Нас угощали этими сырами Нильсены – Курт и Ханс, и я, по простоте душевного восторга, выразил своё крайнее восхищение этими сырами. У нас в Советском Союзе существует два сорта сыра. Первый – это просто сыр, если его достанешь и выставишь на стол вместе с салатом оливье. Этот сыр, будучи нарезанным тонкими прозрачными ломтиками и не съеденным вечером, загибается к утру в жёсткую скорлупу. А ещё есть сыр, который плавленый, со вкусом сырого теста. Так вот, датские сыры никакого отношения к нашим не имеют, тоже можете мне поверить!

Да, чуть не забыл! Доклад на конференции я сделал и получил порцию вежливых хлопков. Из президиума мне задали какой-то вопрос, кажется, насчёт покраски профилированного листа, и я что-то ответил. Мой никому не интересный доклад вы можете прочитать в выпуске IASS 11–14 September, Copenhagen. Там, правда, нет моей фотографии, но фамилию мою не переврали. После выступления в перерыве ко мне подошли двое болгар и сказали на хорошем русском, что мой английский превосходен, вот только… ударение нужно поправить. Потом я выяснил, что слово «развитие» я произносил не дивЭлопмент, а дивэлОпмент. Прямо как хлоп в лужу! Какой позор! Кстати, там я заметил, что по-английски очень хорошо говорят: китайцы, русские, немцы, датчане и прочие шведы.

Отвратительно говорят по-английски англичане! Один из них поднялся на трибуну и начал жевать какую-то кашу, я у него ничего не понял.

Время в Дании бежит гораздо быстрее, чем в Москве, наукой это не объяснено, но это факт. Только приехали, в голове – сумбур от впечатлений, и нужно уже уезжать. У нас с Женей оставались деньги, и он сказал:

– Давай не будем накупать разной дребедени, а сделаем нашим жёнам по настоящему ценному подарку. Купим им печки СВЧ!

– Это что такое? – недоуменно спросил я.

– Я читал в одном умном журнале, – поведал мне развитый, в отличие от меня, Полуянов, – что это такая чудо-печь: включаешь в розетку, и она сама и греет, и варит, и жарит. Я даже видел такую в одном доме в Москве.

Печей СВЧ в магазине оказалось великое множество, мы, конечно, выбрали самые дешёвые, так что у нас осталось ещё по сотне зелёных долларов. Когда я привёз эти доллары Люсе, она побледнела и сказала, что их нужно срочно спрятать подальше, лучше зашить в сиденье стула. Но всё обошлось. К нам не пришли с арестом за незаконное хранение вражеской валюты. А печка действительно оказалась чудесной. Она светилась изнутри и рычала. Но на сковородке всё-таки получалось вкуснее.

Материалы на конкурс по зернохранилищам нужно было сдать до Нового года, и мы с Куртом работали в поте лица. Я составлял анализы, делал расчёты, переводил, печатал и посылал в Копенгаген, Курт оформлял, делал бизнес-планы. Всё получалось убедительно и солидно, в любой цивилизованной стране мы точно стали бы победителями. Но в России, увы, конкурсы выигрывают другими путями и средствами, о которых в Европе, видимо, не знают…

Вечером 24 декабря в нашей квартире на шоссе Энтузиастов раздался звонок. Звонил Курт. Он пожелал Merry Christmas, счастья и успехов семье. И ещё сказал: «Вы, конечно, получили наш gift? Как он вам понравился?» Я ничего не понял, но на всякий случай сказал: «Yes, yes, of course, thank you!»

* * *

Hy вот и всё. Загадка рождественского звонка так и осталась бы загадкой, если бы в начале апреля нам не пришло извещение: явиться в *** почтовое отделение за посылкой. Срочно! Что за посылка? Откуда? Мы ничего ни от кого не ждали. На нашей жигулёвской шестёрке мы, заинтригованные, поехали туда. Женщина в посылочном отделении как-то странно и недобро посмотрела и повела нас. В коридоре отделения стоял странный запах. По мере продвижения по коридору запах усиливался, и когда она открыла ключом дверь в то помещение, где, собственно, хранились посылки, оттуда повалил запах. В большом бетонном бункере с трёхэтажными стеллажными полками, уставленными ящиками и свёртками, мы получили… Да-да, это была та самая рождественская посылка, килограммов на шесть, бережно упакованная в датскую плотную бумагу… Я думаю, что она могла храниться там неограниченное время, если бы не благородный датский сыр. Возмущённый таким неуважением к себе, для того чтобы привлечь внимание, он стал пахнуть. Вы знаете, как пахнет мягкий датский сыр, если его положить на четыре месяца в тёплое помещение? Нет, вы этого не знаете, потому что не работаете на российской почте и вам в голову не придёт положить датский сыр на полку. Расписавшись в получении и зажав носы, мы погрузили датский сыр в багажник шестёрки и доехали до ближайшей помойки. Потом завернули за угол и долго проветривали багажник.

Добрый мой читатель! Когда вы поедете в Данию, обязательно насладитесь вкусом тамошних сыров. Но не вздумайте посылать их оттуда посылками или в багаже. Они – датские сыры – этого не терпят. Поверьте мне ещё раз.

Остров Кипр

Этой истории могло не быть, если бы не случай.

Было воскресенье, время приближалось к четырём, и я начал понемногу заводиться. От нашего дачного участка в Поварово до Москвы – тридцать вёрст по Ленинградскому шоссе, а дальше – ещё двадцать по Кольцевой и Алтуфьевскому шоссе до нашей квартиры в Бибирево. После трёх пополудни москвичи, выезжающие в выходные на природу из душной августовской столицы, начинают заполнять своими авто Ленинградское шоссе, превращая поток машин в постепенно уплотняющееся, медленно ползущее и чадящее бензиновое стадо. Если выехать не позже четырёх, то, рискуя, объезжая по правой обочине и нахально подрезая робких дачников на их «москвичах» и «жигулях-копейках», можно добраться до дома за час с небольшим. А если выехать после пяти, то всё превращается в бо-о-ольшую проблему. Скопище машин движется со скоростью пешехода, застревая на светофорах и перекрёстках, уплотняясь так, что и дверь не откроешь в случае чего, и от выхлопных газов режет глаза и першит в горле. Если не случится впереди по дороге никакого ДТП, то доберёшься до дому часа за два-три, а если случится что-либо, то – туши свет и сливай бензин! Правда, есть вариант – это встречка, езда опасная и увлекательная. По встречке ездят только на классных машинах, «москвичам» и «копейкам» тут не светит. А у меня была тогда «пятнадцатая» – то что нужно. Происходит это так: едешь в левом крайнем ряду и ожидаешь. Если встречная свободна (а какой дурак в это время едет из Москвы?), то всегда находится отчаянный, первый вырывающийся вперёд. Тут главное – не быть первым и рвануть, выжав до пола акселератор, за ним. Тут же за тобой выстраивается кортеж из таких же крутых, как ты, и тут тебя поджидают опасности: первая – где-то впереди ГАИ! Они, конечно, тормозят первого, и тебе нужно срочно втиснуться вправо, в плотное автомобильное стадо. Вторая опасность – впереди препятствие, ты тормозишь аварийно и рискуешь получить крепко в зад от едущего за тобой.

В общем, в половине пятого мы наконец собрались, и тут случилась обычная история. Пропала наша собака. Нашу собаку зовут Дэзи. Как героиню Александра Грина. Это маленький чёрный с подпалинами ягдтерьер с бурным темпераментом. У неё есть паспорт, выписанный московским обществом охотников. Если верить этому паспорту, происходит наша собака от благородных германских псов со звучными, труднопроизносимыми именами, но своим легкомысленным поведением, дурными вкусами и повадками она явно недотягивает до столь романтического имени, поэтому мы окрестили её Дэзькой, что, по моему мнению, очень подошло этому взбалмошному существу. Дэзьку трогательно любил весь наш небольшой дачный коллектив. По утрам она совершала ритуальный обход всего участка и везде собирала свою законную дань: косточку от вчерашнего ужина, конфетку, кусочек булочки. Дэзь-ка была бесстрашной, и когда этот чёрный вихрь нёсся не разбирая дороги, поджимали хвосты и сторонились разумные овчарки и злобные цепные дворняги. Единственный конфуз случился у неё с соседкой по даче, сиамской кошкой Маней. Огромные безжалостные немигающие ярко-голубые глаза Мани парализовали нашу Дэзьку, лишали её энергетики. Наши участки разделяла сетчатая изгородь, и два зверя молча, неподвижно часами сидели друг напротив друга, испепеляя врага ненавидящими взорами, пока Маню не забирал наш сосед Виталий.

Мы приезжали в Поварово из Москвы вечером в пятницу, и едва наша машина въезжала в дачные ворота, как нетерпеливая Дэзька с воплем вырывалась из неё и мчалась по садовым дорожкам, объявляя всем, что мы приехали и что её ждут два дня полного счастья. После обеда в воскресенье Дэзька начинала понимать, что хозяева собираются домой, и, чтобы её случайно не забыли, забиралась на капот нашей машины. Но, когда сборы подходили к концу, в последний момент она вдруг вспоминала о каком-то недоделанном собачьем деле… и исчезала.

Так случилось и на этот раз, и я битых минут двадцать разыскивал её по всему участку, пока не нашёл за оградой в дальнем углу, совершающей упоительный танец вокруг дерева, на котором сидела рыжая кошка. А в это время, в эти двадцать минут… вдруг приехал наш сосед наискосок вправо – Тимофей. Последние две недели его не было на даче, а тут вдруг появился – посвежевший, нарядный, с золотистым, явно не северным загаром.

– Тимофей Константинович, здравствуйте, – обрадовалась ему моя Люся. – Под каким же солнцем вы так загорели? Ялта или Сочи?

– Что вы, Людмила Сергеевна. Какая Ялта? Я две недели был на Кипре, там, в Лимасоле, каждый год в августе проходит фестиваль вина, и я попадаю на него уже третий раз подряд.

– На Кипре? – удивилась Люся. – А как вы туда попадаете? По приглашению?

– Да не нужно никакого приглашения, просто покупаю билет на самолёт, в Лимасоле у меня уже есть знакомые, виза туда не нужна. На этот праздник съезжается чуть ли не пол-Европы, в том числе много наших соотечественников. Такого в России не увидишь. А кипрское вино – просто прелесть!

Просто так купить билет на самолёт и очутиться в сказочной заморской стране? Люся была поражена. Нет, мы с ней уже бывали за границей. В Испании. Эту поездку организовывала и оплачивала фирма «Лемекс», которую мы сколотили на обломках советского Объединения. Остальные попытки были робкие и неудачные. Нужно было идти в какие-то туристические агентства, где экзотически одетые в заморские тряпки дамы непрерывно трещали по телефонам и так же непрерывно курили длинные тонкие сигареты. Оторвавшись от телефонов, они награждали нас неодобрительными взглядами и скучными голосами начинали объяснять, как непросто найти место в отеле в Испании и как трудно открыть визу, но мы вам предлагаем шикарный пятизвёздочный отель на Шри-Ланке, правда, это вам обойдётся в… сейчас посмотрим… После чего мы сконфуженно благодарили и покидали обкуренное агентство. А вот так, просто взять и полететь…

Когда я наконец пригнал к машине виноватую Дэзьку, Люся просто набросилась на меня с этой новостью. Ты не поверишь, где был Тимофей! На Кипре! И уже третий раз! Там такое вино! А ты меня возишь по каким-то Испаниям! Я скупо огрызался, потому что шёл уже шестой час и мне предстояло двухчасовое мучение на Ленинградке. И встречка.

* * *

В садовое товарищество мы попали по случаю. И опять случай! Я часто задумываюсь, почему моя теперешняя жизнь состоит из бесконечных случаев. Случайно встретил свою теперешнюю жену, по случайным обстоятельствам мы с ней путешествовали по нашей стране от Джамбула до Кирова, невероятный случай помог нам поселиться в Москве… Добро, если эти все случаи были бы счастливыми, а ведь такие бывают… Я уж не говорю о несчастных случаях. За пятьдесят лет моей работы главным механиком, главным инженером, руководителем работ у меня их было шесть, в том числе пять – со смертельным исходом. Все они не покидают меня до сих пор, стоят перед глазами. Все они были нелепыми, не должны были произойти, но – по каким-то неведомым сочетаниям ошибок – происходили. Ведь живут же люди степенно и размеренно, без всяких тебе сюрпризов судьбы, у них всё просчитано и отмерено на годы вперёд. А может быть, они просто осторожно и обстоятельно обходят стороной эти случаи, как попавшиеся под ноги булыжники, и никогда долго не размышляют на перекрёстках жизни, как васнецовский витязь? Всегда идут по жизни размеренным шагом и только по проторённым и заасфальтированным дорогам?

Так вот, о даче. Мы с Люсей раньше работали в Объединении «Союзлегконструкция», такой вот конторе, включающей шестнадцать заводов по всей стране и ведомственный институт. Наша контора росла, люди прибавлялись, ей стало уже тесно в маленьком одноэтажном особняке, и наш прежний шеф Александр Николаевич Смирнов пробил для Объединения трёхэтажный дом на улочке рядом с Маяковкой. У каждой уважающей себя московской конторы есть садовый кооператив – так назывались тогда дачные участки по шесть соток на брата. Был садовый кооператив и в нашем Объединении, на тридцать членов. Но растущему коллективу было явно мало мест в садовом товариществе, и вот наши многочисленные женщины созвали профсоюзное собрание, на котором обязали нашего нового шефа Клевцова добиться увеличения мест в садовом товариществе для коллектива трудящихся Объединения «Союзлегконструкция». Клевцов крякнул, три дня ходил по кабинетам министерства и наконец принёс бумагу с синей печатью и подписью замминистра. Министерство просило председателя колхоза в Поварово, товарища Русинова, выделить для нужд трудящихся пригодную для садоводства землю в размере четырёх гектаров. Председателем кооператива срочно выбрали помощника шефа Валентина Агафонова, майора в отставке, сумрачного и немногословного мужичка, он всё равно целыми днями ничего не делает, только почту из министерства носит, а пока он будет пробивать участок, мы уж как-нибудь его работу потянем. Русинов долго кричал на Агафонова, что эти столичные только штаны просиживают, а помочь работникам сельского хозяйства – их нету. В общем, запросил он тридцать тонн фондового металла, конечно, за деньги, не бесплатно, их потом удалось сбавить до пятнадцати и реализовать выделенные колхозу по фондам два трактора «Беларусь», тоже, конечно, за деньги. С металлом Клевцов решил быстро, а вот с тракторами был полный аут. Дело в том, что ни один из советских заводов никогда не выполнял план поставок. Нет, конечно, бесчисленным почтовым ящикам: «Сатурнам», «Марсам» и прочим богам войны – попробуй не поставь! Тут же снимут с работы. А вот за гражданскую шушеру никто не наказывал, и процессом реализации фондов занималась многотысячная армия снабженцев – командированных доставал и толкачей. Эти командированные с пухлыми потрёпанными портфелями в руках осаждали железнодорожные и авиабилетные кассы, неделями ночевали в вестибюлях гостиниц в ожидании места и топтались в приёмных и отделах сбыта заводов, льстиво улыбались начальникам отделов и приглашали в рестораны, совали деньги, развращая и без того бесстыдное советское чиновничество.

Но сейчас шёл декабрь 1991 года, в белорусских Вискулях уже подписаны соглашения, после которых все советские разнарядки и фонды накрывались медным тазом. На Минском тракторном заводе командированных толкачей и выбивальщиков фондов из Москвы не пускали даже на порог проходной, а многочисленные авторитетные письма с просьбами и требованиями выбрасывали, не читая, в мусор.

Русинов стоял стеной: или тракторы, или никакой вам земли! Положение осложнилось новой бедой: внезапно обнаружилось, что добрая часть участков прежнего товарищества находится на газовой трубе, где-то там под землёй, и должна быть немедленно освобождена. Спохватились спустя два года! Что думали эти, как их, землеустроители, что ли, когда отводили этот участок? Бедняга Агафонов спал с лица и потерял сон, а женская половина нашей конторы бросила работу и непрерывно митинговала. И тогда бледный, с искажённым лицом и трясущимися руками Агафонов пришёл ко мне.

– Слушайте, Эдуард Иосифович, вы же в Белоруссии работали. Может быть, вы там чем-нибудь по старым связям сможете помочь? А то мне – полные кранты… – Он безнадёжно махнул рукой и опустился на стул.

Я налил ему стакан воды и позвонил Люсе. Втроём мы разработали соглашение: Люся берёт отпуск за свой счёт и едет в Минск. Там ориентируется по месту и нажимает на все доступные рычаги и педали. В случае успеха Валентин Агафонов гарантирует включение нас, проработавших без году неделю, в число членов товарищества и выделяет нам участок по нашему выбору.

Агафонов вскочил с места, замахал руками:

– Да я… да я всё сделаю… Вы не сомневайтесь… Слово офицера!

– Ладно, Валентин, не волнуйся, всё в наших руках.

И у Люси получилось! Получилось, несмотря на полную безнадёжность дела. И снова случай. Проникнув на тракторный завод как представитель из Молодечно, где мы в своё время работали (москвичей на завод не пускали), она узнала, что на складе завода протекает крыша, для ремонта нужен профлист, выделенный по фондам, то есть безнадёжный. Это был шанс! Но для этого нужно было связать цепью обещаний громадную заводскую бюрократическую машину: отдел снабжения – отдел сбыта – производственный отдел, а кроме того, выбить этот проклятый профлист с Киреевского завода, что в Тульской области. И каждый день по нескольку раз звонить по всем этим адресам.

Русиновские тракторы отгрузили в 14 часов 31 декабря, за четыре часа до закрытия всех советских фондов.

И после этого вы будете мне говорить, что не верите в могущество Его Величества Случая?

* * *

В понедельник у меня был обычный строительный день. С утра – разобраться, что сделала за выходные моя бригада из украинцев на монтаже на комплексе «Москва-Сити», в девять – оперативка на том же комплексе, потом оперативка у Кравцова, в родной фирме, потом – разборки с поставщиками пластиковых окон, потом… Словом, около семи вечера я наконец возвращался домой, и в районе Савёловского вокзала моя машина попала в пробку прямо напротив касс «Аэрофлота». Я подумал, что это знак свыше, и приткнулся к тротуару.

– На Кипр? – спросила меня симпатичная молодая кассирша. – Да, мы летаем в Ларнаку дважды в неделю. Вам на какое число? Нет, никакой визы туда не нужно, для россиян, по крайней мере в этом году, безвизовый режим.

«А, – почесав в затылке, подумал я, – почему бы не рискнуть?!» В последние годы мы почти никуда не ездили. Сначала это были строительство дачи, натужная работа на нескончаемых стройках, которые я вёл сам и которые некому было перепоручить, зарабатывание денег на новую квартиру в нормальном для жизни районе, её отделка и благоустройство… Выматывающая жилы московская жизнь. Весь отдых – на даче, согнувшись над грядками. Лишь однажды мы забрали из Минска двух наших внуков и на старенькой машине махнули в Крым. Да ещё одна поездка в Испанию шесть лет тому назад. Люди вон каждый год позволяют себе, – убеждал я себя, – да пусть провалятся эти мои стройки! Махнуть дней на десять на тёплое море, в блаженное ничегонеделание, с кипрским вином, которое, по словам Тимофея, – прелесть. Я прикинул, что за две недели мы управимся со сборами, и вечером выложил на стол перед Люсей два билета в Ларнаку, что на Кипре: туда – на 15 октября, обратно – на 25 октября.

Думал ли я, что эта поездка станет началом наших многочисленных, почти каждый год, путешествий по тёплым морям и солнечным берегам? Что напоённый запахом цветущих олеандров кипрский воздух отравит наши лёгкие, привыкшие к московскому бензиновому смогу, и что зуд дальних странствий отныне поселится в наших ногах? Что весь мир побережий, омываемых тёплыми морями, распахнётся перед нами и любые страны станут нам доступны, только выбирай! Конечно, в пределах наших финансов. У меня есть не блестящий, но вполне пригодный для общения английский, который я выучил самостоятельно, не хуже, чем у Бухмана, учившегося в инязе. Язык выручал меня везде в моих деловых поездках, от Ливана до китайской глубинки.

Свобода выбора и свобода действий – это то, чем мы дорожим. Да простят мои соотечественники мой непатриотизм, но я не люблю общество россиян за границей. Для этого у меня есть основания. В девяностые и в начале двухтысячных, увы, не лучшие представители России, освободившейся от кагэбэшного надзора, мутной волной перехлестнули границы. Рынки Европы и Азии запрудили челночницы – дурно одетые, громкоголосые, нахальные русские бабы, забивавшие самолёты неподъёмными тюками с барахлом. Я встречал в самолётах и в испанских гостиницах пресловутых новых русских – внезапно и неправедно разбогатевших, мордатых, безвкусно разодетых, окружённых пьяными, крикливыми девицами лёгкого поведения. Они эти гаремы возили с собой. Я встречал в автобусах наших, громко и надоедливо хвастающих, в каких только странах они не побывали и как они плевали на этих итальяшек и испашек. Я встречал на углах вечерних улиц зарубежных городов проституток, переговаривавшихся на русском, правда, в большинстве с украинским акцентом. Я встречал на улицах стайки наших простых туристов, ведомых гидом, одетых в мешковатые советские костюмы, с растерянно и опасливо бегавшими глазами. Наконец, неистребимое желание наших людей выпить как следует, потому что отпуск пропадает, не покидает их и за границей, и это напрягает. Мне до остроты больно и обидно за державу. За нашу державу, где умные и образованные люди не могут себе позволить выехать дальше своего дачного участка. За то, что о русских судят по этой людской пене.

За последние годы многое изменилось в нашей жизни, и определить русского человека за границей можно только по родной речи. Увы, мои соотечественники очень редко говорят на других языках.

Две недели пролетели мигом. Мы покупали новые плавки и летние цветные рубашки, приобрели шикарный тёмно-синий чемодан на колёсиках, с выдвижной рукояткой, чтобы выглядеть совсем-совсем европейцами, и русско-греческий разговорник, чтобы объясняться с аборигенами острова на их туземном языке. Не могу похвалиться большими успехами в греческом, но некоторые слова я освоил.

Калимера – это доброе утро.

Калиспера – это добрый день.