Они выбрали ночь

Рыжебородый утвердительно кивнул.

– Какова причина смерти?

-Сказал, не выдержало сердце, – сквозь слезы пролепетал мужчина.

Констебль нахмурил брови и стал медленно расстегивать жилет.

– Простите, но я не занимаюсь теми, кто отошел в мир иной по причине худого здоровья или слабодушия. Прошу покинуть мой дом и впредь по подобным пустякам не беспокоить. Тетушка Лайрис, прошу вас, проводите гостей.

Экономка, предчувствуя долгожданную расплату, надменно обожгла взглядом ремесленников и, расставив руки в стороны, как самое настоящее пугало, стала выпроваживать визитеров из спальни.

– Но постойте! Постойте! Мой брат не умер. Его убили! – опомнившись, в отчаянье закричал рыжебородый.

– Что? – Форсберг удивленно обернулся.

– Его забрала тьма! – с трепетом прошептал ремесленник. – Я точно знаю! Тьма!

– Тьма?

Ответом был короткий кивок и десяток напуганных до смерти взглядов.

В памяти констебля, словно напоминание, возник недавний ночной кошмар и призрачный возница, лишившийся жизни из-за одного только слова роковой птицы.

– Рассказывай, – потребовал мистер Форсберг.

2

Он, как никто другой, любил вырезать деревянные фигурки людей. Разных, непохожих друг на дружку людей.

Бесчисленная коллекция, пылящаяся на длинных прогнивших от времени полках. Высокие и низкие, толстые и худые, – даже цвет кожи его изделий пестрил отличием. С дотошностью искусного ювелира он отражал в фигурке крохотные детали, словно от этого зависело будущее его деревянных детищ. И только мастеру было известно, что это не так. Даже едва различимый шрам над верхней губой его самой первой поделки не имел никакого значения. Просто, эта непреодолимая и навязчивая память не могла оставить в покое изрезанную в клочья душу. И если хоть один неуловимый взгляду штришок не отразиться на деревянной болванке – кукла не удастся, а стало быть и мастер не получит желаемого удовлетворения. И в придачу ко всему: еще одна ночь превратиться в настоящий кошмар.

Невероятно усталый и весьма худой человек посмотрел на плоды своей многолетней работы. Здесь были все. Все, кого он когда-то с определенной жестокостью и холоднокровием лишил драгоценной жизни. Безмолвные фигуры в один голос напоминавшие ему о прошлом. И по-другому быть не могло. Руки сами заставляли делать эту нелепую, лишенную всякого смысла работу, выбирая для новой куклы идеально ровное полено.

Он не помнил, сколько еще осталось трудиться, но все же не переставал верить, что когда-нибудь он поставит на полку последнюю куклу.

Отложив нож, и по-старчески кряхтя, Шрам осветил комнату еще парой толстых свечек. Прогнившая сырая комната, почувствовав едва уловимое тепло, протяжно заскрипела, хотя возможно, это отозвались древние кости самого хозяина.

Шрам улыбнулся сам себе и, держась за больную спину, подошел к окну.

Сегодня был на удивление скверный день, а ночь выдалась и того хуже – неспокойная, да ко всему прочему и ветреная. Чужая – как говаривали в опустевшем после чумы и оспы пригороде Прентвиля.

В ночи раздались ужасные крики. Вопила женщина, коротко и отчаянно, словно уже и не надеялась на спасение.

Шрам снова улыбнулся. Но на этот раз как-то загадочно. И обернувшись, бросил взгляд на пару висящих у стены женских фигурок. Он хорошо помнил эти визгливые, безумные крики, такие же неуловимые как ночной туман. Глупые служители закона никогда не услышат отчаянные возгласы, а если все-таки жертве и посчастливиться, то Смотрители, вряд ли кинутся спасать бедную девушку.

'Интересно, этот неумелый доходяга оставит девушку в покое или все-таки перережет ей глотку за пару звонких монет, что таятся в ее сумочке?' – Шрам втянул ноздрями ночной воздух и удовлетворено выдохнул.

Прирежет. Впервые. Случайно. Но все-таки прирежет.

'Как он будет проклинать себя, когда ледяная вода не сможет смыть кровь с его дрожащих рук', – Шрам, словно смаковал вкуснейшее блюдо, представлял себе эту упоительную сцену.

И вновь темноту рассек истошный женский крик.

Замерший у окна мастер ликовал. Еще чуть-чуть, самую малость! Финал выдался на загляденье. Хотя ему и не удалось в полной мере насладиться неумелым убийством жалкого грабителя – ночное происшествие отвлекло его от нескончаемой работы.

Внезапно голова мастера наполнилась жуткой болью, в глазах возникли крупинки немого страдания. Старый убийца слишком рано закончил свой бесконечный труд. Фигурка была готова лишь наполовину…

3

За окном кэба, стремительно мелькали одинокие, погруженные в безмятежный сон дома. Фонарные столбы еще светили тусклым светом, приветствуя затерявшийся в ночи экипаж, но констебль точно знал – город не спит. Каждый житель, находясь в своей уютной комнате, все равно чувствует притаившуюся среди извилистых улиц беду. И молит всех ведомых и не ведомых богов, чтобы старая торговка чужими жизнями обошла стороной его домашний очаг.

Впереди показались одинокие огни факелов – небольшой участок дороги был освещен словно днем.

'Вот где сейчас действительно веет смертью', – подумал Джинкс и вздрогнул. Неприятное ощущение подкатило к горлу, и недавний сон вновь ожил.

Кэб остановился возле перекрывших дорогу полицейских.

– Куда прешь, скотина?! – донесся снаружи стальной голос.

– Не ругайся, Стенли. Я тоже не рад этому ночному переполоху, но не ворчу, словно старый боров, – сдержанно улыбнувшись, инспектор встретился взглядом с кряжистым служителем закона.

Смотритель почтительно поклонился:

– Мистер Форсберг? Вот уж не думал, что увижу вас здесь, – полицейский был искренне поражен.

Констебль застенчиво улыбнулся:

– Знаете Стенли, сам удивляюсь, что оказался в этих трущобах среди ночи.

– Так вот и я про то же, – нервно теребя ус, согласился Смотритель. – Тут же и в самом деле сердечко не выдержало. К чему время-то зря тратить? Да и нам лишние проблемы не нужны. И так уж с этим покойником продрог весь. Вон гляньте, могильщики притащились. Вот уж кто, настоящие стервятники! Ради всего святого, мистер Форсберг, увольте меня от этого…

Джинкс бросил на здоровяка сочувственный взгляд.

– Ничего не поделаешь, Стенли. Придется еще немного потерпеть. Да и служителям кладбищ не привыкать. Пускай немного умерят свой пыл и подождут моего решения.

Инспектор осторожно подошел к лошади и, взяв ее под уздцы, посмотрел на свесившегося с козел покойника.

Вроде бы все выглядело обычно. Никаких видимых признаков насилия, следов крови, борьбы – но Джинкса мучило внутреннее не спокойствие – этому грузному человеку просто-напросто стало плохо, он остановился, схватился за сердце и … упокой Всеединый его душу. И все же, оставалось одно 'но'.

Сон никак не хотел покидать его мыслей.

Мистер Форсберг обошел карету, и вновь остановившись возле мертвого извозчика, задумчиво почесал подбородок. Неужели странное предчувствие ничего не значит? Все было слишком очевидно, чтобы искать в стоге сена несуществующую иглу, которая в один миг разрушит привычную картину несчастного случая. Определенно не существовало даже призрачного шанса, что возница умер не своей смертью. И все-таки констебля продолжали терзать скверные сомнения.

'Сон, всего лишь, сон…И ничего больше! Ни единой наметки', – волчком крутилось в голове.

Он еще раз пристально изучил пустой кэб – никаких признаков чужого присутствия.

'Значит, возница ехал один'