28 июля

– Вы, должно быть, хотели меня поразить? – холодно спросил гость. – Но нет, не удалось. Дело в том, что я сам хозяин двух автомобилей.

Мистер Фергюсон хотел уже что-то сказать, но его перебил мужчина:

– Да, я знаю, что в Лондоне провели электричество.

Больше мистер Фергюсон не пытался поразить гостя. Он был явно разочарован. И больше никому из гостей не хвастался до самого отъезда, иногда вздыхая и сводя брови, когда видел, что гости жаждут увидеть автомобиль, про который уже все говорили в Лутоне.

Миссис Фергюсон же была на седьмом небе с счастья, когда снова увидела кузину. Они вместе проводили очень много времени, сетуя о мужьях и детях. Миссис Фергюсон привезла из Лондона шоколад и обрез ткани для платья миссис Фёрт, поэтому они могли разговаривать только о том, как миссис Фёрт пойдёт в ателье со своей тканью заказать пошив. Иногда они включали музыку на граммофоне, и кружили в дальней гостиной комнате в матчише с невидимыми партнерами, а потом громко над этим смеялись. Им было даже веселее, чем в Лондоне, потому что они знали, что могут вести себя так, как им угодно, ведь никто не видит их в Лутонской глуши в поместье мистера Фёрт.

Это были две молодые красивые женщины, вероятно вышедшие замуж слишком рано для своего возраста. Миссис Фёрт вышла замуж едва ей исполнилось семнадцать из-за вспыхнувшей горячей любви к мистеру Эбенейзеру Фёрт, а через год она уже стала матерью Роузмари. Ее муж был значительно ее старше – на момент их свадьбы ему было почти двадцать восемь лет. Миссис Фергюсон не могла похвастаться чувствами к своему мужу, так как замуж её выдал отец, как он считал, за респектабельного джентльмена с особняком в Лондоне, и она порой понимала, что мужа своего ненавидит всей душой. И только в компании миссис Фёрт она забыла о том, что вынуждена называть мужем совершенно чужого ей человека, возвращаясь душой в прекрасную юность. Ей было чуть больше тридцати пяти.

Роузмари пыталась им не мешать, проводя свои дни обычно с Эдвардом в другой части дома. Он не общался со своим отцом и мистером Фёртом, полностью посвящая своё время ей. Как и обещал, он привёз ей лампу.

– Лутон мне нравится все больше и больше, – сказал Эдвард, услышав смех своей матери и звуки граммофона.

– Отчего? – спросила Роуз.

На этот раз она занималась шитьем.

– Здесь все кажутся такими счастливыми. Матушка при моей памяти никогда так громко не смеялась. Вернёмся мы в Лондон, и вся её радость растает.

– Возможно, Вы и правы, мистер Фергюсон, – отвечала Роуз, не поднимая взгляда от шва, над которым работала.

– Им так весело, – Эдвард грустно вздохнул.

– А Вам, я вижу, должно быть грустно, – Роуз все-таки отвлеклась от шитья.

– Когда должен был быть бал? – спросил юноша.

– Было бы очень некрасиво явиться туда после отказа в приглашении Энн.

Роуз снова вернула внимание к шитью.

В выходные Эдвард и Роуз решили прогуляться, и к ним присоединились их матери, желая посетить церковь Святой Марии. Это была огромная церковь, поражающая своими масштабами. Башня церкви была видна в любой части Лутона, даже из окон поместья мистера Фёрт.

Вспоминая опыт посещения церкви в Лондоне, Роуз пыталась дышать как можно глубже (благо ей ничто не мешало это делать), дабы не потерять сознание. Благо, в Лутоне населения гораздо меньше, чем в Лондоне, да и размеры церкви позволяли ей вместить в себя все население городка. Роуз чувствовала себя комфортно, но несмотря на это, Эдвард пытался держаться как можно ближе, и однажды даже спросил: