Профиль незнакомца

Он последовал за мной в дальний левый угол склада, который служит моим офисом. Тут не уединишься, тут нет ни стеклянных перегородок, ни стен. Это было бы слишком просто. Вместо этого дизайнерская фирма просто возвела огромный проволочный забор – что-то вроде увеличенной версии колючей проволоки высотой около десяти футов. Этакая колючая проволока на стероидах с темно-синей подсветкой, что-то вроде вычурного Восточного Берлина времен холодной войны. Смотрится совсем по-другому и, следует признать, по-своему красиво, в угрюмом антикорпоративно-корпоративном ключе.

Раузер шлепнул свой старинный кожаный портфель на край моего стола и, немного повозившись с одной из медных защелок, открыл его. Я улыбалась ему и его потрепанному портфелю. Нижние углы были истерты до белизны, а замысловатый кожаный орнамент снаружи слишком выцвел, и было невозможно понять, каков был первоначальный замысел художника. Что не давало мне покоя. Вот такой он парень, этот Раузер. Управление полиции предложило ему новую машину, но ему нравился его старый седан «Краун Вик». «Раузер, – в свое время сказала я ему, – у этой машины магнитола “Стерео?8”?[6 - Т. е. очень старая модель, популярная в 1960–70 гг.]. Ты вообще о чем думаешь?» Он лишь пожал плечами и пробормотал что-то о том, что боится вычищать бардачок, оконные карманы и прочие места, по которым распихал записки, карту, бумаги, сигареты и прочий хлам.

Раузер достал из портфеля стопку фотографий и бросил их передо мной. Она упали с громким стуком. Без всякого предупреждения. Мне только что швырнули снимки с места преступления. Смерть на моем столе. Моя улыбка и мое доброе настроение мгновенно улетучилось.

– Мамаша-домохозяйка, – пояснил Раузер, когда я взяла в руку фото и тихонько вздохнула. – Самая обыкновенная. Понимаешь, что я имею в виду?

Он опустился в кресло напротив меня. Внезапно мой желудок словно наполнился гранитом.

Я перевернула верхнее фото, прочла дату и имя, возраст на момент смерти, этническую принадлежность. Лэй Кото, азиатка, тридцать три года. Лежит животом на окровавленном кухонном полу. В верхнем правом углу снимка виден край духовки. Ноги раздвинуты, ягодицы и внутренняя поверхность бедер обнажены и окровавлены. Множество колотых ран и следов укусов. Лежа на кухне, она выглядела такой маленькой и такой одинокой, подумала я – и, как всегда, поразилась тому, какая одинокая вещь смерть и насколько резки, сюрреалистичны, беспристрастны снимки сцены насильственного убийства. Они одновременно искажают и подчеркивают раны и синяки, жутковато подсвеченные яркими лампами, какими пользуются криминалисты, всю эту кровь и спутанные волосы, неестественные позы, вопиющее отсутствие жизни. Даже с первого взгляда, до того как проявятся детали, вы понимаете, что это сцена смерти. Такое не забывается.

– Кто ее нашел? – спросила я.

– Десятилетний ребенок, – ответил Раузер. Я оторвала от снимков глаза, и он добавил: – Ее сын. Его зовут Тим.

Это изменит его, подумала я. Изменит его взгляд на мир, на незнакомцев, на пятно крови, на пустой дом. Это изменит маленького мальчика, как когда-то изменило меня. Мы все так или иначе изуродованы горем, которое убийство всегда оставляет после себя. Я не хотела думать об этом ребенке или о том, что он чувствовал или что будет чувствовать. Интерес к такого рода вещам приглашает тьму просочиться в вашу жизнь. И даже зная это, я болела за него. Часть меня хотела помочь собрать его заново, предупредить о возможных кошмарах, о назойливых мыслях, которые не заставят себя ждать. Никто на самом деле толком не знает, что делать с ребенком, утратившим дом в результате насилия. Заберут ли его родственники? Полиция будет гадать вслух, бездумно и с самыми лучшими намерениями. Взрослые будут шептаться, беспокоиться, бросать на него озабоченные взгляды, десятикратно увеличивая его ужас. И пока будут искать его ближайших родственников, к нему будет приходить чужой человек из социальных служб, чтобы посидеть с ним. Но никакие заверения, никакая доброта не способны заполнить эту ужасную брешь в его мире. На это уйдут годы.

Фотографии с места убийства дрожали в моих руках.

– Зачем ты мне это показываешь?

Раузер вручил мне письмо, адресованное ему в отдел расследования убийств, аккуратно напечатанное и без подписи. Я секунду вопросительно смотрела на него, прежде чем начать читать. При этом он не сводил с меня глаз.

Дорогой лейтенант!

Хотите знать, как я это сделал?.. Нет, ваши судмедэксперты уже это определили. Вас смущают подробности? У меня такие яркие воспоминания о том, как я стоял на ее крыльце и принюхивался к запахам ее маленькой кухни… Она с улыбкой открыла мне дверь.

Я знаю, о чем вы думаете, лейтенант, но вы не найдете и следа, оставленного мною в ее жизни. Я не входил в ее ближайшее окружение. Она умерла, не зная, кто я. Она умерла, спрашивая, ПОЧЕМУ? Все они хотят покоя посреди хаоса. Их хаоса, не моего. Я не говорю им. Я здесь не для того, чтобы утешать их.

Газеты окрестили меня чудовищем. Думаю, вы знаете лучше. Что вам сказали ваши профайлеры? Что я умен, способен сливаться с внешним миром и сексуально активен?.. Жаль, что их методы не предлагают вам лучших мерок для меня.

Вы утаили от газет определенную информацию о местах преступлений. Знаете ли вы, что их постоянные и неверные предположения вынудят меня ответить им? И что ваш опыт говорит вам об этом письме, об этом новом инструменте вашего расследования? Вы сделали вывод, что я не только хвастун, но и садист, или же что у меня глубокая неискоренимая потребность быть пойманным и наказанным. И вы наверняка задаетесь вопросом, действительно ли я тот, кого вы ищете. Мне вас убедить?

В десять утра день был жарким, и воздух на кухне был тяжелым и влажным из-за кастрюли с вареной капустой. Стоя у стола и глядя на женщину, лежащую на полу, я чувствовал ветерок из открытого окна. К тому моменту, когда я перевернул ее, чтобы оставить отметки, она лежала тихо и неподвижно, и казалась такой крошечной… Последним звуком, который она услышала сквозь собственное хныканье, был щелчок моего фотозатвора и тихий треск ее шеи. Так трещит сломанная пополам грудная куриная косточка…

Глава 6

– Он сломал ей шею, – тихо сказала я и откинулась на спинку стула. Я держала в руке фотографию Лэй Кото, скрюченной и окровавленной, на полу ее кухни. Голова была повернута слишком далеко влево, что выглядело крайне неестественно.

– Причина смерти, – ответил Раузер. – Упоминание грудной косточки. Что ты об этом думаешь?

Я пробилась сквозь мешанину эмоций. Я пробилась сквозь нее, как делала это всегда, и, найдя свое тренированное «я», свое отстраненное «я», ответила:

– Власть, доминирование, манипулирование жертвой, телом жертвы.

– Письмо точно во всех деталях, вплоть до капусты на плите. Мы не сообщали прессе причину смерти или какие-либо детали о месте убийства. Оригинал в лаборатории. Надеюсь, он оставил отпечаток или лизнул конверт, или что-то в этом роде. Пока что у нас не так много вещдоков.

– У тебя есть письмо от убийцы. Тебе не каждый день вручают такие поведенческие доказательства.

Раузер кивнул.

– Это не тот случай, Кей. Мотив непонятен. Сцена непонятна. Вещдоков практически нет. Для нас единственный способ выйти на этого типа – понять, что за спектакль он разыгрывает с жертвой.

Где-то глубоко внутри меня взвыла похожая на писк сирена. Я ощутила знакомый порыв – распутать патологию, своими глазами взглянуть на жестокие действия безжалостного преступника, продвинуться на шаг вперед. Да, это другое, подумала я, чувствуя, как по моему телу пронесся адреналин. Мои ладони вспотели. Всем им хочется покоя посреди хаоса…

– Она была не первой, – услышала я свой голос, обращенный к Раузеру. Да, это было нечто другое. Убийца не просто какой-то авантюрист, не бандит с улицы, а нечто другое, жестокое и голодное; он замышляет свои действия и питается страхом и страданием.

– Четыре жертвы, о которых нам известно. – Серые глаза Раузера были холодны, как зимний дождь. – ПЗНП?[7 - ПЗНП – Программа задержания насильственных преступников, подразделение ФБР, созданное в 1985 г.] установил между ними связь. Несколько месяцев назад детектив во Флориде получил задание расследовать нераскрытые дела и начал заносить старые убийства в базу данных. В ПЗНП сопоставили два тамошних и одно здешнее, в северном пригороде. Затем флаги взвились снова, когда две недели назад мы вошли в дом, где была убита Кото. В этом нет сомнений. Тот же «модус операнди». Тот же почерк – позиционирование, множественные ножевые ранения, постановка, отсутствие вещественных доказательств. При этом жертвы всегда лежат лицом вниз, ноги расставлены, прижизненные колющие раны в разные области тела и посмертные ножевые ранения в определенные области, внутреннюю и внешнюю часть бедер, ягодицы и нижнюю часть спины. Следы укусов на внутренней поверхности бедер, плечах, шее и ягодицах. Одно и то же оружие: зазубренное лезвие, что-то вроде рыболовного ножа, четыре-пять дюймов в длину. Следы укусов одинаковы и говорят о том, что их оставил один и тот же преступник.

– Никакой ДНК?

Раузер покачал головой.

– Чтобы не запачкаться, он использует резиновые или латексные накладки, возможно, стоматологический коффердам. Мы проверяем магазины медицинского оборудования, дантистов, фельдшеров, врачей. – Он пожевал губу. – Четыре жертвы, о которых нам известно. Я имею в виду, сколько убийств даже не попали в базу данных? Или имели разные характеристики? А если он начал убивать молодым, совпадут ли его ранние убийства по почерку с более поздними? Смею предположить, что он «повышает квалификацию», учится.

– Сколько времени прошло с момента первого убийства?

Раузер ответил на мой вопрос, не глядя в свои записи:

– Кей, этот парень охотится по меньшей мере пятнадцать лет.

Сколько убийств так и остались незарегистрированными? Сколько нераскрытых дел еще не занесено в криминальную базу? Я попыталась себе это представить.

– Последнее не удовлетворило его аппетит, – сказала я. – Он сам тебе об этом пишет. Ему нет покоя, он неудовлетворен. Он говорит тебе, что становится полностью активным.

– Знаешь, что действительно не дает мне покоя? – Раузер потер щетину на щеках. – То, как он их оставляет. Ублюдок знал о ребенке Кото. Он достаточно много знает о каждой жертве, чтобы войти и выйти точно в нужное время и не быть пойманным. Он хотел, чтобы ребенок нашел ее.

Мне было неприятно думать о том, что мальчик или кто-то другой найдет изуродованное тело близкого и любимого человека, с демонстративным пренебрежением брошенное лежать в унизительной позе. Мне не сразу удалось проглотить растущий в горле ком.

– Ритуальное выставление тела напоказ, то, как убийца оставляет тело жертвы кому-то из близких в позах, которые наверняка считает унизительными, без одежды, с посмертными увечьями – все это часть темы доминирования. Это демонстрация абсолютного контроля убийцы над жертвой.

Раузер достал из своего чемоданчика еще несколько снимков сцен убийства – каждая группа перехвачена резинкой и снабжена этикеткой – и подтолкнул ко мне через стол.

– Как ты думаешь, почему он их переворачивает?

– Возможно, ему не нравятся их лица, – ответила я и задумалась. – Возможно, ему кажется, что за ним наблюдают.

– Господи, – прошептал Раузер.

– Положение тел наделяет его большей властью. Помогает отдалиться от своих жертв, объективировать их.

Я одну за другой просмотрела фотографии. Энн Чемберс, белая женщина, 20 лет, Таллахасси, Флорида. Боб Шелби, белый мужчина, 64 года, Джексонвилл, Флорида. Алиша Ричардсон, черная женщина, 35 лет, Альфаретта, Джорджия. И Лэй Кото, азиатка, 33 года. Три женщины и один мужчина разного возраста и цвета кожи, все лежат лицом вниз, с ножевыми ранениями и укусами.

Она умерла, спрашивая ПОЧЕМУ. Все они хотят немного покоя посреди хаоса. Их хаоса, не моего. Я не говорю им. Я здесь не для того, чтобы утешать их…

Я посмотрела на Раузера.

– Убийство не является мотивом такого рода преступлений. Оно просто результат действий убийцы. Манипулирование, контроль, доминирование – вот истинный мотив.