Житель Каркозы

Литературное произведение, переведенное на другой язык, становится фактом и фактором развития художественной словесности того языка, на котором оно теперь существует. В этом процессе существенны многие составляющие: качество перевода, выбор произведения, тираж, время и место издания. Важно то, насколько удачной и своевременной оказалась первая встреча с иностранным автором. Свою роль играет и заочно сложившийся (или не сложившийся) стереотип в восприятии писателя, а также его собственное отношение к стране, на язык которой переводятся его произведения. Все это в полной мере приложимо к Амброзу Гвиннету Бирсу (1842–1913[?]).

Амброз Бирс никогда не был в России и, скорее всего, достаточно смутно представлял российские реалии. В творчестве писателя почти нет российских аллюзий, если не считать встречающихся в статьях и очерках имен русских художников слова. Да и в этом случае спектр его познаний о русской литературе, судя по всему, был невелик. Безусловно, он читал И. С. Тургенева, слышал о Гоголе; не читал, но видел Максима Горького и даже однажды общался с ним, и тот ему не понравился; был неплохо знаком с творчеством Л. Н. Толстого и даже посвятил эссе разбору одного из его романов. Как журналист к царской России он относился неприязненно и настороженно, например, революцию 1905 года считал закономерным следствием жестокой внутренней политики царизма, а в событиях Русско-японской войны 1904–1905 годов его симпатии (как и многих американцев) были на стороне Страны восходящего солнца. Но собственное отношение Бирса к России едва ли повлияло на характер и параметры восприятия и «освоения» его творчества в нашей стране.

I. Что было

Знакомство русского читателя с творчеством американского мастера состоялось еще в XIX веке – в 1898 году, когда в первом за тот год номере «Нового журнала иностранной литературы» в переводе на русский язык были опубликованы четыре новеллы писателя: «Происшествие на мосту» (An Occurrence at Owl Creek Bridge), «Жаркое дело» (The Affair at Coulter's Notch), «Паркер Аддерсон, философ» (Parker Adderson, Philosopher) и «Жаркая схватка» (A Tough Tussle). Переводчиком был Ю. Говсеев, до той поры известный несколькими переводами из Ф. Брета Гарта. Художественный уровень был невысок, текст воспроизводился неточно, с купюрами – переведенные рассказы нельзя считать полностью соответствующими оригиналу. Таким образом, первое знакомство оказалось неудачным, но стало свидетельством того, что читающие по-английски даже в такой далекой от США стране, как Россия, имели возможность знакомиться с творчеством американского автора.

Следующий этап и первое отдельное издание рассказов Бирса связаны уже с СССР и с 1920-ми годами. Переводчиком (и публикатором) на этот раз выступил В. Азов, познакомив русского читателя с «настоящим» Бирсом. В отличие от своего предшественника он был профессионалом и имел большой опыт переводов англо-американской литературы. Азов – псевдоним, настоящая фамилия Ашкенази. Он был примечательной фигурой: не только переводчиком, но и критиком, журналистом, автором фельетонов и редактором. Много лет провел за границей, владел несколькими языками. В 1923 году Азов составил антологию своих переводов, куда включил рассказ Бирса «Инцидент на мосту через Совиный ручей». Первоначальное знакомство в дальнейшем стимулировало активный интерес переводчика к творчеству писателя. Результатом стало появление сборника рассказов Бирса под названием «Настоящее чудовище»[1]. Это была первая книга американского беллетриста на русском языке. Томик малого формата в бумажной обложке появился в 1926 году в ленинградском кооперативном издательстве «Время» тиражом 1000 экземпляров. Он включал тринадцать рассказов из сборников «Рассказы военных и штатских» и «Возможно ли это?». Книжку открывало предисловие, знакомившее с личностью и творчеством А. Бирса. Оценивая издание, нужно отметить, что, хотя уровень переводов был несравнимо выше уровня работ Говсеева, ни одному из переводов Азова не суждено было стать классическим, хотя некоторые из них тиражируются и сейчас, правда, в отредактированном виде. Конечно, сборник вызвал больший резонанс, нежели публикация четырех новелл в журнале, в том числе и в критике. Появились рецензии ведущих в то время советских литературоведов-американистов, – кстати, их можно считать родоначальниками отечественной американистики, – С. Динамова и И. Анисимова. Они оценивали книгу и автора положительно, хотя не обошлось и без некоторых, впрочем, вполне объяснимых убеждениями критиков, да и самой эпохой, идеологических передержек, – вплоть до того, что Бирса объявляли «последовательным борцом с американским империализмом». К сожалению, диссонансом положительному вердикту прозвучала оценка Э. Синклера в очерке «Знаменитый весельчак», посвященном Бирсу и его творчеству. Очерк был напечатан в тогда же вышедшей на русском языке книге автора «Джунглей» – «Искусство Маммоны». Надо иметь в виду, что оценка Синклера во многом зиждилась на личных неприязненных отношениях автора с Бирсом, а также на враждебном отношении к нему Дж. Лондона, с которым Синклер был дружен. Эмоции эти не замедлили проявиться в трактовке Синклером фигуры и творчества старшего современника. Следует учесть, что Эптон Синклер (как и Джек Лондон) сочувствовал социалистическому и коммунистическому движению в Америке, его книги издавались в России огромными тиражами, к его мнению прислушивались. Кроме того, в том же 1926 году Азов, который мог бы способствовать «продвижению» творчества американского писателя «в массы», эмигрировал из России. Указанные факторы, судя по всему, на десять с лишним лет предопределили судьбу «русского» Бирса.

Конец 1920-х – 1930-е годы – особый этап в истории художественного перевода в России и СССР. Это уникальное время, когда художественный перевод мощно и плодотворно развивался, когда были заложены основы и созданы предпосылки для грядущего расцвета советской переводческой школы в 1950–1970-х годах. Особую роль в этом движении сыграли Иван Кашкин и созданное им «Первое объединение переводчиков». Кашкин и его коллеги, впоследствии знаменитые Н. Волжина, М. Лорие, В. Топер, Н. Дарузес и др., не могли пройти мимо фигуры Бирса. Он был интересен не только в плане языка, но и оригинальностью художественного мира. К тому же Кашкин переводил его в конце 1920-х годов и в журнале «Вестник иностранной литературы» опубликовал фрагмент из «Словаря сатаны».

Середина – вторая половина 1930-х годов, как известно, было временем трудным и небезопасным. Чтобы в «полноценном» виде представить иноязычного писателя советскому читателю, необходимы были не только отвага, но и определенная подготовительная работа, своего рода «пристрелка» и идеологическое обоснование публикации. В этом контексте можно и нужно рассматривать появление в периодической печати переводов новелл «Похороны Джона Мортонсона» (в 1934 году), «Любимица моей тетушки» (в 1935 году, в журнале «Интернациональная литература»), «Всадник в небе» и «Офицер из обидчивых» (обе в 1936 году, в журнале «30 дней»), «Пересмешник» и «Сальто мистера Свиддлера» (обе в 1937 году, в том же издании), «Заполненный пробел» (в 1938 году) и т. д. Все переводы принадлежали участникам упомянутого объединения. Идеологическим обоснованием послужили статьи А. Елистратовой и И. Кашкина, провозглашавшие писателя (как и первые критики) «последовательным борцом с американским капитализмом». «Фундамент» был создан, и в 1938 году в столичном издательстве «Художественная литература» под скромным названием «Рассказы» вышел сборник короткой прозы, которому предстояло стать основополагающим в дальнейшем освоении художественного наследия А. Бирса в нашей стране[2]. Для того времени тираж был весьма приличный: 10 000 экземпляров. Том составили 13 рассказов, столько же было и в «Настоящем чудовище». Но если в предыдущей книге наряду с шедеврами были и вещи в контексте сборника случайные, то здесь чувствовался строгий и профессиональный отбор, стремление познакомить с лучшими образцами прозы американского мастера. Именно тогда, в 1938 году, Бирс впервые полноценно предстал перед нашим читателем, и на этот раз навсегда: сборник и переводы стали «базовыми». Дальнейшее освоение Бирса переводчиками шло с учетом и на основе этого издания. Многочисленные отзывы на книгу заложили традиции критического осмысления творчества Бирса в СССР.

Казалось бы, далее неизбежно должно было последовать разрастание издательского, читательского и критического интереса к художнику, но «русскому» Бирсу вновь не повезло: помешала война. Однако и после войны ситуация не улучшилась, в условиях начавшейся борьбы с космополитизмом она стала даже хуже. Правда, справедливости ради, стоит отметить публикации рассказа «Диагноз смерти», антологии «Американская новелла XIX века» в 1946 году и фрагментов из «Словаря сатаны» в журнале «Советский воин» в 1950-м. Но это были скорее случайности, ситуацию в корне не изменившие.

Следующий этап в освоении наследия американского писателя в СССР начался с «оттепелью». Тогда, на рубеже 1950–1960-х годов, в отечественную культуру широким потоком начала вливаться западная литература. Это было не только время «появления» в СССР Ремарка, Фейхтвангера, Хемингуэя, Стейнбека и многих других, но и время «возвращения» Бирса. В 1966 году энергией Кашкина, его коллег-переводчиков, а также критика Р. Орловой состоялось «историческое» издание, вобравшее в себя достоинства (и тексты) сборника 1938 года и к тому же существенно расширенное. Книга называлась «„Словарь сатаны“ и рассказы» и вышла тиражом 50 000 экземпляров[3]. На этот раз Бирс был представлен не только в качестве новеллиста, но и в качестве сатирика – автора замечательных «Фантастических басен» и саркастического «Словаря сатаны». Сборник в черном переплете, конечно, не охватывал (да и не мог охватить) всего новеллистического наследия писателя, но количество опубликованных рассказов существенно увеличилось – их стало тридцать.

Поскольку при подготовке издания 1966 года авторский коллектив (он создавал «русского» Бирса образца 1938 года) остался почти без изменений (не забудем о высочайшем качестве работы редакций издательств советского времени!), сохранилось главное – качество перевода и высокие критерии отбора произведений. Книга включала избранную короткую прозу из трех сборников Бирса: «В гуще жизни. Рассказы военных и штатских», «Может ли это быть?», «Незначительные рассказы», – в основном это было лучшее из авторских сборников.

Издание книги неизбежно стимулировало интерес к американцу со стороны отечественной критики. Вероятно, определенную роль сыграло предисловие Р. Орловой – яркий, хотя и весьма неточный в деталях, портрет писателя. Своевременной оказалась публикация очерка крупнейшего американского литературоведа В. В. Брукса о Бирсе во втором томе его двухтомника избранных статей «Писатель и американская жизнь», вышедшем в 1971 году. Появление монографического очерка об американском беллетристе И. Кашкина в сборнике его трудов «Читателю-современнику», вышедшем посмертно (1968), раздел, посвященный Бирсу, в капитальном труде М. Мендельсона «Американская сатирическая проза XX века» в 1972 году – красноречивые свидетельства все возрастающего интереса. К тому же Бирс явно «пришелся ко двору» своим – весьма актуальным в годы «холодной войны» – антиамериканизмом и антиимпериализмом. О том, что он был антисоциалистом и антикоммунистом, принципиальным противником демократии, можно было умолчать.

Казалось бы, издание репрезентативного сборника текстов писателя и работы, ему посвященные, прочно и навсегда ввели Бирса в круг русскоязычного чтения. Но «русскому» Бирсу в очередной раз не повезло: автор предисловия и составитель сборника Р. Орлова оказалась диссиденткой, протестовала против ввода советских войск в Чехословакию, участвовала в правозащитном движении, подписывала письма и петиции, а затем вместе с мужем, известным филологом-германистом Л. Копелевым, была выслана из страны и лишена советского гражданства. Книгу с ее предисловием начали в спешном порядке изымать из библиотек. В соответствии с логикой тех лет тень неблагонадежности легла на иностранного автора и на его прозу. До конца 1980-х Бирса в нашей стране не издавали.

«Перестройка» стала началом нового этапа в восприятии русскоязычным читателем книг иностранных авторов. «Девятый вал» переводной литературы захлестнул Россию. Чаще всего качество переводов и полиграфии книг было невысоким, но зато можно было издавать что угодно. «Ренессанс» не прошел и мимо Бирса, но принял не самые удачные формы. В периодике стали появляться переводы неизвестных прежде новелл писателя, в Свердловске местное книжное издательство переиздало (в новом оформлении) сборник 1966 года[4]. Содержание не изменилось, – тексты были те же, той же была их последовательность. Тем же было и предисловие – оно принадлежало перу Р. Орловой. Другим стало оформление – не таким мрачным, как прежде, но тоже не слишком удачным, – издатели использовали фрагменты картины П. Филонова «Человек в мире». Иными были шрифт и полиграфическое исполнение. Все эти изменения можно считать делом вкуса. Поменялось и название: сборник (по заглавию одной из опубликованных новелл) называли «Заколоченное окно». А затем… в права вступили «рыночные отношения»: Бирса издавали много – и в составе антологий, и отдельными изданиями, но качество этих изданий было в основном невысоким. Мотивы издателей очевидны: прежде всего – извлечение прибыли.

Впрочем, были и удачи: в 1995 году вышел самый объемный сборник писателя под названием «Может ли это быть?». Он включал 54 новеллы, а также повесть «Монах и дочь палача»[5]. Присутствовала и статья об авторе. Впрочем, она была совсем невелика, скорее, это было вступительное слово.

Казалось бы, издание стоило только приветствовать – оно познакомило отечественного читателя с текстами, прежде ему недоступными, но. Издательство, выпустившее книгу, заложило печальную традицию: публиковать тексты Бирса без учета воли писателя – подряд, без разбивки по авторским сборникам и циклам. А художник придавал этим моментам большое значение. Убедиться в этом нетрудно: достаточно прочитать рассказ «Соответствующая обстановка». В нем содержится такая – очень важная в контексте адекватного восприятия наследия американского писателя – фраза: «У автора есть свои права, и читатель обязан их уважать». Рассказ этот присутствовал в содержании сборника, но составитель явно не задумывался о таких «мелочах»…

II. Что есть

В 2000-е годы Бирса издают довольно активно – как в составе разнообразных антологий («страшного», военного, фантастического рассказов), так и авторскими сборниками. Увы, упомянутая выше тенденция – без учета авторских циклов и последовательности – не просто сохранилась, но приняла устойчивый характер. Чаще всего не принималось во внимание даже время создания того или иного сюжета, тексты новелл располагались в книгах совершенно произвольно, подчиняясь некой личной логике составителя. Несколько изданий подобного рода выпустило «Эксмо» – явно на основе сборника 1966 года, дополненного новыми переводами (кстати, включили и давно «скомпрометировавшее» себя предисловие Р. Орловой).

Впрочем, начало XXI века порадовало и новинками. В 2003 году появился не полный, но близкий к тому перевод сатирического шедевра Бирса – «Словарь сатаны», а в 2009-м – отдельный том «Фантастических басен». Выходили и малотиражные издания переводов произведений Бирса (тиражами 200–300 экземпляров) – как правило, комментированные, со статьями, снабженные справочным аппаратом, но издавались они в провинции и были недоступны широкому читателю.

2010-е годы, точнее, 2014-й, ознаменовался выходом самого полного к настоящему времени сборника рассказов Бирса. Он включал 90 (!) новелл. Озаглавлен был просто: «Амброз Бирс. Собрание рассказов». Книгу выпустило столичное издательство АСТ[6]. Казалось бы, подобное издание стоит только приветствовать, но оно оставляет двоякое впечатление. С одной стороны, в широкий оборот вводятся новые, до той поры неизвестные отечественному читателю тексты. Но с другой – произведения расположены в совершенно произвольном порядке – без учета времени написания, авторских сборников и циклов, нет ни вступительной статьи (а она изданию подобного типа явно необходима), ни справочного аппарата, примечаний и т. д. Есть только разбивка по рубрикам: «Гражданская война», «Мир ужасов», «Городские легенды», и производит она довольно странное впечатление. К сожалению, подобный подход использован и в более поздних (уже не столь полных) сборниках Бирса этого издательства. И новые примеры подобного подхода множатся.

III. Что будет

Конечно, трудно предсказать судьбу «русского» Бирса. Но с большей или меньшей долей вероятности «траекторию» дальнейшего освоения творческого наследия мастера можно представить. Прежде всего будет расширяться спектр текстов, предлагаемых русскоязычному читателю. Неизвестных ему рассказов почти не осталось – большинство переведено и опубликовано. Но у Бирса есть масса эссе, очерков, критических работ, автобиографических текстов, сатирических и юмористических произведений. Большинство из них достойны внимания наших современников. Издатели станут тщательнее подходить к составлению сборников, учитывать авторскую волю. Наверняка появится больше комментированных изданий, снабженных предисловиями и справочным аппаратом. Бирс – непростой автор, и он, безусловно, нуждается в этом. Движение в этом направлении уже началось: недавний сборник издательства «РИПОЛ классик» тому подтверждение[7].

Пора двигаться дальше. Пусть настоящая книга будет небольшим, но верным шагом на этом пути.

Андрей Танасейчук

Житель Каркозы

«Ведомо: существуют разные виды смерти; есть такие, при которых тело остается видимым, и такие, когда оно исчезает без следа вместе с отлетевшей душой. Последнее обычно скрыто от людских глаз (ибо такова воля Господня!), и тогда, не будучи очевидцами кончины человека, мы говорим, что человек пропал или отправился в дальний путь, – так оно и есть. Но иной раз, и тому свидетельств немало, исчезновение происходит на глазах у многих. Есть и еще один род смерти, когда умирает душа, а тело переживает ее на долгие-долгие годы. Достоверно установлено и то, что иногда душа умирает одновременно с телом, но спустя некий срок появляется на земле вновь – обязательно там, где погребено тело».

Я размышлял над словами Хал и (упокой, Всевышний, его душу!)[8] и пытался до конца постичь их значение как человек, который, уловив смысл сказанного, спрашивает себя, нет ли в нем иного – тайного – смысла.

Погруженный в эти мысли, я не замечал, куда бреду, но внезапно порыв холодного ветра хлестнул мне в лицо и вернул к действительности. Оглянувшись кругом, я с удивлением заметил, что нахожусь в месте, совершенно мне не знакомом. Вокруг простиралась открытая безлюдная равнина, поросшая высокой, некошеной сухой травой, она шуршала и вздыхала под осенним ветром. Что-то тревожное и таинственное было в этих вздохах. Во всяком случае, так я это воспринимал. На расстоянии друг от друга высились темные каменные громады; их очертания были причудливы. Казалось, между ними существует некая тайная связь, и они обмениваются многозначительными и зловещими взглядами, напряженно замерли, ожидая некоего неизбежного и долгожданного события. По сторонам мрачными скелетами торчали иссохшие деревья, будто предводители злобных заговорщиков, что притаились в молчаливом ожидании.

Похоже, время перевалило далеко за полдень, но солнца не было. Я понимал, что воздух вокруг меня сырой и промозглый, но ощущение это шло от ума, а не органов чувств, – ни влаги, ни холода я не чувствовал. Над унылым пейзажем, словно проклятие, нависали низкие свинцовые тучи. Все кругом дышало угрозой, там и тут виделись мне недобрые предзнаменования и вестники злодеяния, приметы обреченности. Ни птиц, ни зверей, ни жуков, ни мошек – ничего живого. Ветер ныл в голых сучьях мертвых деревьев; серая трава, припав к земле, шептала ей свои страшные тайны. Но больше ни один звук, ни одно движение не нарушали мрачного покоя безотрадного пейзажа.

Я видел среди травы множество разрушенных непогодой рукотворных камней. Они растрескались, поросли мхом, наполовину ушли в землю. Некоторые лежали плашмя, другие торчали в стороны, но ни один не стоял прямо. Это были надгробья, но самих могил давно не существовало, – от них не осталось ни холмиков, ни впадин, – все сровняло время. Где-то чернели каменные глыбы покрупнее, – видимо, некогда там была могила, честолюбивый обитатель которой однажды бросил тщетный вызов забвению. Эти развалины казались очень древними, а следы людского тщеславия, знаки привязанности и благочестия – истертыми, разбитыми и грязными. И вся эта местность была такой пустынной, заброшенной, всеми позабытой, что я невольно представил себя первооткрывателем захоронения доисторических времен – народа, имени которого не сохранилось.

Погруженный в эти мысли, я совсем забыл обо всех предшествующих событиях и вдруг подумал: «А как я попал сюда?»

После недолгих раздумий я нашел разгадку (весьма меня удручившую) той таинственности, в кою моя фантазия облекла все видимое и слышимое. Я был болен, очень болен. Я вспомнил, как мучила меня жестокая лихорадка и как, по словам моей семьи, в бреду я беспрестанно требовал свободы и свежего воздуха. Родные силой удерживали меня в постели, не давая убежать из дому. Но все-таки я сумел обмануть бдительность врачей и близких и теперь очутился… Но где же? Мне это было неведомо. Однако было ясно, что зашел я довольно далеко от родного города – древнего и славного города Каркозы.

Ничто не говорило о присутствии здесь людей: не было видно дымов, не слышно было ни собачьего лая, ни мычания коров, ни криков играющих детей – ничего, кроме кладбища, окутанного тоской, тайнами и ужасом, созданными моим собственным больным воображением. Неужели снова начинается горячка, и никто не придет мне на помощь? А не порождение ли это безумия – все, что я вижу кругом? Я закричал, стал звать жену и детей, искал их невидимые руки, пробираясь среди обломков камней по иссохшей, мертвой траве.

Шум позади заставил меня остановиться и обернуться. Ко мне приближался хищный зверь – это была пума.

«Если я свалюсь в лихорадке здесь, в этой пустыне, зверь меня растерзает!» – пронеслось у меня в голове.

Я бросился на нее с громкими воплями. Но животное невозмутимо пробежало мимо на расстоянии вытянутой руки и скрылось за одной из каменных плит. Минуту спустя невдалеке, будто из-под земли, вдруг вынырнула голова человека – он шел вверх по склону небольшого холма, вершина которого едва возвышалась над окружающей равниной. Вскоре вся его фигура выросла на фоне серого неба. Обнаженное тело прикрывала одежда из шкур. Нечесаные волосы свисали космами, длинная борода свалялась. В одной руке он держал лук и стрелы, в другой нес пылающий факел, за которым тянулся хвост черного дыма. Человек ступал медленно и осторожно, словно боясь провалиться в могилу под высокой травой. Видение было странным. Оно удивило, но не испугало меня. Поэтому, направившись ему наперерез, я поприветствовал его:

– Да хранит тебя Всевышний!

Но он продолжал свой путь, не замедляя шагов, – будто и не слышал меня.

– Добрый незнакомец, – продолжал я, – я заблудился, я болен. Прошу тебя, покажи мне дорогу на Каркозу.

Человек прошел мимо. А затем, удаляясь, вдруг загорланил дикую песню – слова мне были непонятны, язык неизвестен. С ветки мертвого дерева зловеще прокричала сова, в отдалении откликнулась другая. Поглядев вверх, на небо, я увидел в разрыве облаков Альдебаран и Гиады[9]. Все говорило о том, что наступила ночь: дикая кошка, человек с факелом, сова. Однако я видел их совершенно отчетливо, как днем, я видел даже звезды, хотя вокруг не было ночного мрака! Да, я все видел, но меня не видел и не слышал никто! Что же за ужасные чары меня околдовали?