В огонь и в воду

– Ах! вы слишком рано об этом узнаете!

– Когда? – повторила она с усилием.

Он все еще молчал.

– Завтра, может быть?

– Да, завтра…

Луиза вскричала. Он схватил ее на руки.

– А! вот он, страшный час, – прошептал он.

– Да, страшный для меня! – сказала она, открыв лицо, облитое слезами… – Там вы забудете меня… Война, удовольствия, интриги… займут у вас все время… и кто знает? скоро, может быть, новая любовь…

– Ах! можете ли вы это думать?…

– И чем же я буду для вас, если не воспоминанием, сначала, быть может, живым, потому что вы меня любите, потом – отдаленным и, наконец, оно неизбежно совсем исчезнет? Не говорите – нет! Разве вы знаете, что когда-нибудь возвратитесь сюда? Как далеко от Парижа наша провинция и как счастливы те, кто живет подле Компьеня или Фонтенбло! Они могут видеться с тем, кого любят… Простая хижина там, в лесу была бы мне милее, чем этот большой замок, в котором я задыхаюсь.

Рыдания душили графиню. Колиньи упал к ногам её.

– Что же прикажете мне делать?.. Я принадлежу вам… прикажите… остаться мне?..

– Вы сделали бы это для меня, скажите?

– Да, клянусь вам.

Графиня страстно поцеловала его в лоб.

– Если б ты знал, как я обожаю тебя! сказала она. Потом, отстраняя его:

– Нет! ваша честь – дороже спокойствия моей жизни… уезжайте… но, прошу вас, не завтра… О! нет, не завтра!.. еще один день… я не думала, что страшная истина так близка… она разбила мне сердце… Дайте мне один день, чтоб я могла привыкнуть к мысли расстаться с вами… дайте мне время осушить свои слезы.

И, силясь улыбнуться, она прибавила:

– Я не хочу, чтоб вы во сне видели меня такою дурною, как теперь!

И опять раздались рыдания.

– Ах! как тяжела бывает иногда жизнь… Один день еще, один только день!

– Хочешь, я останусь?

Луиза печально покачала головой.

– Нет, нет! сказала она, это невозможно! Завтра я буду храбрее.

– Что ты захочешь, Луиза, то я и сделаю. Завтра я приду опять и на коленях поклянусь тебе в вечной любви!

Он привлек ее к себе; она раскрыла объятия и их отчаяние погасло в поцелуе.

На рассвете, когда день начинается, разгоняя сумрак ночи, человек повис на тонкой, едва заметной веревке, спустившейся с вершины замка до подошвы замка Монтестрюка. Графиня смотрела влажными глазами на своего дорогого Колиньи, спускавшегося этим опасным путем; веревка качалась под тяжестью его тела. Крепкая шпага его царапала по стене, и когда одна из его рук выпускала шелковый узел, он посылал ею поцелуй нежной и грустной своей Луизе, склонившейся под окном. Слезы её падали капля за каплей на милого Жана.

Скоро он коснулся ногами земли, бросился в мягкую траву, покрывавшую откос у подошвы скалы, и, сняв шляпу, опустил ее низко, так что перо коснулось травы, поклонился и побежал к леску, где в густой чаще стояла его лошадь.

Когда он совсем исчез из глаз графини в чаще деревьев, она упала на колени и, сложив руки, сказала:

– Господи Боже! сжалься надо мной!

В эту самую минуту граф де Монтестрюк выходил с пустыми руками из игорной залы, где лежали в угле три пустых кожаных мешка. Он спускался по винтовой лестнице, а шпоры его и шпага звенели по каменным ступеням. Когда он проходил пустым двором, отбросив на плечо полу плаща, хорошенькая блондинка, которая ночью сидела подле него, как ангел-хранитель, а была его злым гением, нагнулась на подоконник и сказала, глядя на него:

– А какой он еще молодец!

Брюнетка протянула шею возле неё и, следя за ним глазами, прибавила:

– И не смотря на годы, какая статная фигура! Многие из молодых будут похуже!

Потом она обратилась к блондинке, опустившей свой розовый подбородок на маленькую ручку:

– А сколько ты выиграла от этого крушения? – спросила она.

Блондинка поискала кончиками пальцев у себя в кармане.

– Пистолей тридцать всего-навсего. Плохое угощенье!

– А я – сорок. Когда граф умрет, я закажу панихиду по его душе.

– Тогда пополам, возразила блондинка и пошла к капитану с рубцом на лице.

Граф вошел в сарай, где его ожидали Франц и Джузеппе, лежа на соломе. Оба спали, сжав кулаки. У трех лошадей было подстилки по самое брюхо.

– По крайней мере, эти не забывают о своих товарищах, – сказал граф.

Он толкнул Франца концом шпаги, а Франц, открыв глаза, толкнул Джузеппе концом ножа, который он держал наголо в руке. Оба вскочили на ноги в одну минуту.

Джузеппе, потягиваясь, посмотрел на графа и, не видя у него в руках ни одного из трех мешков, сказал себе:

– Ну! мои приметы не обманули!

– Ребята, пора ехать. Мне тут делать нечего; выпейте-ка на дорогу, а мне ни есть, ни пить не хочется… и потом в путь.

Франц побежал на кухню гостиницы, а итальянец засыпал двойную дачу овса лошадям.

– Значит, ничего не осталось? – спросил он, взглянул искоса на господина.

– Ничего, – отвечал граф, обмахивая лицо широкими полями шляпы. – Чорт знает, куда мне теперь ехать!

– А когда так, граф, то надо прежде закусить и выпить; ехать-то, может быть, придется далеко, а пустой желудок – всегда плохой советник.