Судьба – тени прошлого

Судьба – тени прошлого
Амир Эйдилэин

«Судьба – тени прошлого» – роман-манифест направления меж-эпохального реализма, протестующий против существующего мироустройства, где человеческие ценности и нормы канули в лету, перестали быть непреступным законом. Роман – он же и притча о том, что случается, когда люди отрекаются от своей природы.Жизнь человека и его свобода – эти два неделимых естественных человеческих имущества не могут быть потребностью. Эта идея воспевается в романе, попутно растаптывая лже-философию нового времени.

Амир Эйдилэин

Судьба – тени прошлого

Судьба – тени прошлого

Амир Эйдилэин (Гафиатуллин А.Р.)

Печать первая

2023

Кровь на клятвах

Вступление.

«В богатейшем государстве Невервилль ушёл в мир иной великий король Эстороссо, прозванный Мудрейшим. Правитель долгое время удерживал своё государство от внешнеполитических конфликтов, обогащая страну. Однако его сын, следующий король Зельман, прозванный позже Златогривым, свёл на нет все достижения своего отца. Он отказался от продления мирного договора, заключённого его отцом с более сильной и могущественной страной Игъвар, занимающей большую часть всего юга континента. Новый правитель посчитал экономически невыгодным перемирие между двумя сверхдержавами, заключённое на условиях южного государства. Таким образом, Зельман Златогривый развязал войну, первую войну с Югом за последние пятьдесят лет.

В 1092 году началось активное вторжение войск южан на территорию Невервилля. Однако Зельман дал достойный отпор, хоть и потерял множество воинов. Итак, война началась. Моря крови с обеих сторон. Страх и переживания. Торговый крах. Понимая, что так дальше продолжаться не может и что рано или поздно одна из сторон падёт из-за экономического кризиса, правители Невервилля и Игъвара в 1101 году подписали соглашение, обязывающее отозвать свои войска. Соглашение имело ряд пунктов, уступающих северянам, вследствие чего в народе было принято полагать, что первая война была за Зельманом, то есть – за Невервиллем, что являлось первой победой над южанами за три столетия. За время действия акта перемирия Златогривый прошёл с ослабленной армией по более маленьким северным княжествам, захватив их без особых потерь, тем самым укрепив экономическое состояние Невервилля.

Однако перемирие долго не продлилось. Весной 1105 года война продолжилась, но уже гораздо ожесточеннее…» – отрывок из летописи хрониста Иоана Вальтера.

I.

– Вставай уже, Адияль! Полдня светлого лежишь! Как службу оставил, совсем размяк… Даже порядок в своей комнате навести-то уж не в силах! Я тебе не нанималась домработницей, я, чтоб ты знал, не ниже тебя статусом, подлец ты этакий! А все равно каждое утро, а точнее… каждый вечер поправлять твою постель и готовить кушанье, и только чтоб в моей халупе вдруг труп не обнаружился… – проворчала женщина лет сорока в фартуке и длинном желтом платье. Лицо ее было смуглым, но приятным, а глаза – большими с зеленовато-серым отливом. Осанка была не столь изящной, как у барышень высокого статуса, но по ней же и читалось, что женщина некогда жила и лучше. Помимо этого, тон её хоть и казался груб, но звучала в нем некая опека, искренняя любовь; иными словами голос был таким, какой по обыкновению присущ матери или хотя бы ближайшей родственнице.

– Опять Фалько за своё… – пробормотал мужчина, лежащий набекрень, в помятой после тяжёлого сна кровати. У него были светлые, почти пепельные длинные волосы и густая щетина, большие синие круги под глазами. Говорил он совершенно невнятно, сухо, в словах его как бы между строк сочилась неприязнь, причём глубокая.

– Если вдруг сегодня решишься выйти из затворничества… Эх, да что ж я… В общем, ключи, как всегда, подвешены на крючок, – продолжила женщина, понимая маловероятность такого исхода. Ушла она не сразу после сказанного. Видно, в ожидании какого-то ответа, но его не последовало.

Стоял пасмурный день. Деревушка была небольшая, но вполне разнообразная по части сооружений. Всего около пятнадцати домов, таверна и ратуша, незначительная в размерах ферма (видно, общая) и кузница, а также несколько торговых лавок, в которых никого не было. Все строения выглядели старыми из-за того, что были бревенчатыми. А как известно, бревно имеет свойство гнить и просаживаться. На большаке, проходившем через центральную улицу, всегда проезжали торговцы, травники, военные, бандиты и некоторые другие отбросы общества, о которых не принято говорить. Но больше чем на ночь никто не останавливался, потому что деревни такого типа по обыкновению являлись только перевалочными пунктами.

– Как мне охота что-нибудь выпить… А лучше бы хорошенько нахлебаться… Потом было бы здорово навестить… Как же все паршиво… – недоговорив, пробормотал себе под нос Адияль. Глаза юноши были пусты, хотя, наверное, потому что он умело скрывал свой взгляд. Редко показывал кому-то их при диалоге больше, чем на мгновение. Впрочем, так было не всегда… – На импровизированный завтрак от госпожи Фалько, видимо, подана яичница, как обычно. Аппетита нет. Ладно, пусть будет. Потом.

Адияль по армейской привычке натянул портки и нацепил рубашку вместе с кольчужной накидкой. Потом взял меч с золоченой рукоятью и кинжал, внёс их в ножны, повязанные на поясе из медвежьей кожи. Взял ключи, подвешенные на небольшой еле заметный крючок, торчащий из конца крыши, доступный изнутри хаты, так как одна дощечка у потолка уже давно выпала.

Дом, в целом, назвать новым было невозможно. Крыша уже начала гнить, дощатые стенки выглядели неважно, а внутренности были бедны мебелью и не отличались уютом. Вся немногочисленная посуда была покрыта пылью. Кроме лишь той, из которой ел сам Адияль. Книжный шкаф – единственная мебель в доме, которая не выглядела пусто. Хотя, вероятно, книги из него доставали нечасто.

На маленьком столике возле постели Адияля лежала книга, на истрепавшейся обложке которой было написано «Дни мучительны», но «книгой» это можно было назвать с большой натяжкой. Это более походило на сборник собственного сочинения.

– Здоров, служивый! Давненько ты не выходил. Выглядишь ты тоже дурно… – крикнул Адиялю старик с седой бородой, доходящей до живота, одетый в старую и грязную рубаху.

– Да, давненько… – ответил он, демонстрируя нежелание говорить. Его голос показался бы этот момент настолько желчным, что продолжать диалог никто бы в здоровом уме не стал, но старик Бельдек был глуховат. Да и глуповат.

– Что же тебя заставило выбраться в свет? Говорят, ты затворником решил статься. Я, конечно, этим сплетням верить не хотел, но ты, если меня память не дурит, уже больше месяца не выбирался… Но я рад, что это всё-таки сплетни были. Кстати, Фалько последнее время вообще не разговаривает с деревенскими, только со своей этой Жанн день напролёт ляс точит да с бабками беседу иногда ведёт меж дела будто. Правда, насколько я могу судить, про тебя вовсе ничего не говорит… Хотя, думается мне, стоило бы, чтоб слухи-то немного развеять дурные.

– Да… Ну, бывай, – оборвал беседу Адияль, быстро уходя от старика.

– И тебе не хворать! – попрощался Бельдек, который так и не осознал, что был нежеланным собеседником.

II.

– О, какие люди! Сам Адияль Леонель из рода Золотых львов! Как я соскучился уж по старому приятелю! Вовсе тебя не было нигде видно, да слухи изредка плохие ходили про твоё затворничество, – встретил Адияля его старый приятель трактирщик, когда он только вошёл в таверну.

– Пожалуй, ты единственный человек, которого и мне приятно встретить! Здравствуй, Бергенден! Налей-ка мне две кружки пива, и мы здорово побеседуем, – с широкой улыбкой поздоровался Адияль, присаживаясь на высокий стул возле барной стойки. Хотя улыбка его была настолько вымученной, жалкой и неуверенной, что Бергенден сразу несколько озадачился.

Таверна была пустовата. Лишь на крайних столах сидели четыре мужика, по виду военных, и распивали пиво. По их говору можно сразу было понять: они изрядно успели выпить. Сама пивная выглядела уютно: везде ярко пылали огни, висели гербы с двуглавым львом, сооружение было из приятного глазу обтёсанного дерева.

– Давай рассказывай. Что же ты делал столько времени, запершись в своей халупе? – прервал затяжное молчание Бергенден.

– Ну, я большую часть времени спал, а другую – читал, – жадно ответил Леонель. В его словах по-прежнему не слышалось жизни.

– Скверно… В твои-то юные годы податься в затворники… Сколько ж тебе? – с неким сожалением произнес трактирщик.

– Что-то около двадцати, – сухо ответил Адияль. Он слегка призадумался и помрачнел в ту же секунду. Опустил голову, не то пряча глаза, не то готовясь ко сну.

– Скверно… Что ж ты так? – спросил трактирщик, заметив перемену в приятеле. – Всё образуется когда-то, слышь? Всегда есть шанс на… Ну… новую жизнь…

– Не прими за грубость, но заткнулся бы ты… В чем по-твоему я должен видеть смысл своей дальнейшей жизни? На поле боя я потерял родных, любовь всей моей жизни исчезла ни с того ни с сего, лучшего друга я не уберег… Ты же должен понимать! Хотя откуда ты поймёшь… Ты ничтожество, как и все вокруг. Эти выродки монархические, эти ублюдки коронованные возомнили себя владыками жизни и смерти. Развязывают баталии ради своих золотых дворцов, ради своей власти! Да чтоб кара небесная свалилась на Зельмана… – чуть не со слезами на глазах выговорился Леонель, сжимая кружку в руках так сильно, что, казалось, она вот-вот разобьется на мельчайшие осколки. Он был в неистовом напряжении в эту секунду.

– Всегда так было, Адияль. Не пойми неверно… Понимаешь, войны всегда начинали короли, а заканчивали обычные люди. Мой прадед, его прадед, прадед того прадеда – все они, я уверен, застали войны, видели, как и мы, горы трупов, и, конечно, эти войны всегда начинал какой-нибудь коронованный Зельман. И ни одна война не обошлась без потерь… Кому-то везло больше, кому-то меньше, кому-то вовсе приходилось туго… Понимаешь, судьба – это вещь непредсказуемая, неподвластная. Кому-то она предначертана в мучениях, кому-то в счастье. Но не прекращать ведь нормальную жизнь, ежели тебе не повезло. Ведь если так, то рано или поздно наш род человеческий вымрет. Прости, если я подбираю не те слова, но я хочу помочь.

– Возможно… возможно этому есть место в твоём мире, дружок. Но в моем, кроме крови, нет ничего. Мой мир жесток и мрачен. А я лишь призрак среди живых. Да что я говорю! Ты не поймёшь.

– Э, пивной, налей-ка ещё восемь кружек, – еле держась на ногах, рыгая через каждое слово, проговорил незаметно подошедший мужик в военном обмундировании. – Да поживей! Закуски не забудь! Знай… кого обслуживаешь!

– Простите, господин, не удумайте, что я невежественный, но вы уже много выпили. Я бы и не был против, если б вы заплатили хоть за то, что уже…

– Чего ты там рявкнул, псина?

Резко те трое, что сидели рядом с бушующим солдатом, встали и направились к трактирщику. Адияль предчувствовал назревающий конфликт и потянулся к золоченой рукояти меча, висевшего у него на поясе рядом с кинжалом.

– Это ты, мужик, зря… Гони выручку и бочонок пива или мы тебя четвертуем! Видишь значок? Слушайся! – солдат, только что подошедший к заварушке, приподнял прикрывающий золотой крест плащ и указал на него пальцем.

– А теперь слушай меня, – вдруг встал Адияль. – Если ты сейчас же не свалишь вместе со своей гнилой компанией, то мне ничего не останется, как выгнать вас самостоятельно! Не знаю, откуда у вас эти значки, но вам они не принадлежат.

– Насмешил, блоха, сгинь с дороги! – он небрежно и грубо оттолкнул Адияля.

Мужчина готовился нанести удар, но вдруг скрутился от боли и упал на стол, свернувшись в клубок: Леонель нанёс сокрушительный удар кулаком в солнечное сплетение.

Остальные разом вынули свои клинки и по очереди начали замахиваться на Адияля. Но он, казался, был этом несказанно рад. Он соскалил зубы в адской – прямо-таки адской – улыбке. Первый, лысый и прыщавый, был моментально обездвижен ударом по коленному суставу. Атака следующего была отражена накрест выставленном против его лезвия лезвием меча Леонеля. Атака со стороны Адияля – и оружие защищающегося выбито. Удар коленом по лицу – ещё один повержен.

Оставшийся солдат был уже, видно, опытнее. Он осторожно кружил вокруг стола, служащего преградой между ним и Леонелем. Адияль прервал нагнетающую паузу в сражении, ударив со всей силы ногой по столу. Стол с грохотом повалился на пол, сбив с толку бунтаря.

Через мгновение Леонель уже держал острие меча у горла взбунтовавшегося военного.