Правила вежливости

Она секунду помолчала, а потом, не выдержав, призналась:

– Мистер Харпер завтра прямо с утра встречается с неким важным клиентом, а это нужно было к девяти утра отнести в «Кемден и Клей», вот мистер Харпер и попросил меня, поскольку мне это по пути, занести в наш офис…

– Похоже, у мистера Харпера имеется не только диплом Гарварда, но и собственный трастовый фонд?

Шарлотта с недоумением уставилась на меня своими большими темными глазами, очень похожими на коровьи, но я объяснять не стала и продолжила свою мысль:

– Очень это ему поможет, когда его все-таки с работы вышвырнут!

Бабушка Шарлотты смотрела на мои руки. А Шарлотта – на мои туфли.

Летом продавцы из магазина «Шоц» выкатывали прямо на тротуар бочонки с пикулями, селедкой и солеными арбузами, щедро расплескивая маринады и рассолы, так что даже сейчас, восемь месяцев спустя, в воздухе все еще витал запах этих яств.

Старая женщина что-то сказала Шарлотте.

– Моя бабушка спрашивает, – перевела она мне, – не поужинаете ли вы с нами.

– Боюсь, что, к сожалению, не смогу. У меня назначена встреча.

И Шарлотта перевела мои слова бабушке, хотя в этом не было ни малейшей необходимости.

От Канал-стрит мне нужно было пройти до дому пятнадцать кварталов, что, впрочем, было кварталов на десять меньше, чем если бы я попыталась добраться по другой ветке подземки. Так что, как говорят в этом районе, я пошлепала дальше пешком, на каждом перекрестке внимательно поглядывая налево и направо. Хестер-стрит, Гранд-стрит, Брум-стрит, Спринг. Принс-стрит, Первая улица. Вторая, Третья… Каждый квартал выглядел как тупик в какой-то чужой стране. Воткнутые среди жилых зданий, всюду торчали магазины «Отец и сыновья такие-то», в которых продавались несколько переиначенные продукты как бы «с родины» – свои колбасы и сыры, своя копченая или соленая рыба, которую, завернув ее в итальянские или украинские газеты, несли домой свои непокоренные бабушки. Подняв глаза, можно было увидеть за окнами двухкомнатных квартир три поколения одной семьи, каждый вечер собиравшиеся за ужином и слепленные вместе религиозной приверженностью, липкой, как сахарин, и странной, как их послеобеденные ликеры.

Если Бродвей был рекой, текущей с вершины Манхэттена вниз, к Бэттери, и по волнам этой реки словно плыли автомобили, магазины и огни, то идущие с востока на запад улицы были подобны водоворотам, в которых человек мог, подобно листку на поверхности лужи, без конца кружить и кружить неторопливо с первого часа своей жизни и до последнего. Это действительно был мир без начала и конца.

На Астор-Плейс я остановилась, чтобы купить в киоске на углу вечерний выпуск «Таймс». Передняя полоса предлагала модифицированную карту Европы, любезно снабженную изящной пунктирной линией, показывающей, где именно в данный момент проходит постоянно смещающаяся граница. У старого продавца газет были на редкость густые кустистые брови и добродушное выражение лица, как у рассеянного дядюшки из деревни. Глядя на него, я невольно удивилась: господи, а этот-то что здесь делает?

– Чудесный вечер, – сказал он, по всей вероятности имея в виду то немногое, что мог видеть отраженным в витрине галантерейного магазина.

– Да, вечер действительно чудесный, – откликнулась я.

– А как вы думаете, дождь будет?

Я посмотрела вверх: над крышами Ист-Сайда ясно, как маячок самолета, сияла Вечерняя Звезда.

– Нет, – сказала я. – Сегодня дождя наверняка не будет.

Он улыбнулся и вздохнул с облегчением.

Когда я протянула ему доллар, к киоску подошел второй покупатель. Он остановился на шаг ближе ко мне, чем было нужно. И, прежде чем я успела это заметить, старый продавец насупил брови и посмотрел на наглеца исподлобья.

– Эй, сестрица, – обратился ко мне этот тип, – у тебя закурить не найдется? Или, может, еще чего получше?