– Какие легенды? – ахнула моложавая экскурсовод и растерянно взглянула на серьезную сопровождающую, на лице которой крупными буквами читалась аббревиатура «КГБ».
На век Октябрины Васильевны беды выпадали не так уж и часто. Гордиться она могла двумя вещами: дипломом с отличием в области истории искусств и тем, что самоотверженно помогала эвакуировать свой музей и попрятать то, что не влезло в эвакуацию. Октябрина сама не заметила, как выучила абсолютно все экспонаты и даже те, которые скрывались в хранилищах, не заметила она и того, что прочла и рассортировала не одну тысячу страниц писем и дневников царской семьи и придворных. Ускользнуло от ее взгляда и то, что жизнь спешила к своему финалу, а за душой у моложавой Октябрины не осталось ни семьи, ни достойного имущества.
Октябрина предпочитала разбирать, перебирать и выдумывать экспозиции. Она знала три языка лишь для того, чтобы лучше разбираться в бумагах. Женщина не водила группы, а уж тем более не встречалась с иностранцами. В то дождливое утро, как огромный осколок вражеского снаряда, поразило ее распоряжение начальницы сопровождать американского историка.
Октябрина Васильевна великодушно прощала монархам прошлого их надменность и честолюбие, смеялась над Екатериной Великой, которая думала, будто имела право тратить миллионы на искусство. Она могла понять, почему совершались дворцовые перевороты, почему самодержцы имели фаворитов. Но она ужасалась от одной мысли о том, что с ней будет говорить американский шпион! Какой историк? Нет, Октябрину Васильевну не провести! Американец, а следовательно, шпион.
И вот, под непроницаемым надзором этой из Интуриста, несчастная моложавая экскурсовод рассказывала что-то про Николая I, про декабристов. А сопровождающая лишь изредка приподнимала бровь и хмыкала. Как же, сопровождающая из Интуриста! Октябрину Васильевну не проведешь! Если следит за иностранцем, точно кагебшница! В темном пальто, в платке и темных очках, едва ли там можно было увидеть хоть какое-то одобрение.
Моложавая Октябрина обратилась к тем качествам, которые помогли пережить голод и все лишения. Она искала самые официальные выражения и всеми силами держалась самой верной трактовки событий. А эта из КГБ лишь приподнимала бровь и хмыкала, будто Октябрина говорила глупости. И вот нате! Расскажите что-то интересное, легенду какую-нибудь!
– Да, Октябрина Васильевна, – мягко начал Крис.
Его невероятно раздражало, что Лара с самого утра не в духе: молчит, не шутит, а только рот кривит и бровь приподнимает. А что если он позволил себе что-то лишнее? Что если обидел? Ему казалось, что мисс Ворон делает все, чтобы ему угодить, в какой-то момент он смело предположил, что красивая Лара к нему не равнодушна. А что если он неправильно ее понял, что если позволил чего-то лишнего? А здесь еще эта старая моль Октябрина, которая точно за дурака его держит и только общеизвестные факты выкладывает.
– Вам мой рассказ показался недостаточным? – побледнела экскурсовод, в ужасе представляя, что после плохого приема ее выгонят из любимого музея. Нет, не выгонят! Расстреляют.
– Что вы, – холодно начала та из КГБ, – ваш рассказ поражает официальностью, товарищ.
В голосе Ларисы Константиновны звучала сталь. Октябрина чуть ли не рухнула замертво.
– Мы не сомневаемся в вашей компетентности, но мистер Мид и так историк, боюсь, что вы не рассказываете ему ничего нового, а мы ведь не хотим сделать его визит в нашу великую страну бессмысленным, не так ли? – товарищ Ворон вновь приподняла бровь и немного склонила голову, так чтобы ее ледяные глаза стали видны из-за очков.
– Малоизвестный факт! – в отчаянии воскликнула Октябрина, мысленно прощаясь со своими фиалками, кроме которых никто и не вспомнит о пропащей душе. – Считается, что в восстании на Сенатской площади участвовали только мужчины. Женщинами декабристами называют жен, которые ушли за своими мужьями в ссылку. Но я могу предположить, что среди прочих была одна примечательная графиня!
Мид вздохнул с облегчением: не самый интересный для него факт, но хоть что-то новое.
– Из некоторых писем видно, что в Северном обществе активно фигурировала некая Лариса Вовк. В некоторых дневниках Николая Павловича есть обозначение ЛКВ. Можно проследить, что она приходилась близкой подругой князю Трубецкому, Николай Павлович так и писал, будто ему кажется, что ЛКВ убедила диктатора не выходить на площадь.
– Конечно, историки столько лет не могут прийти к однозначному мнению об истинной причине замешательства Трубецкого, а во всем виновна какая-то графиня! – чуть ли не отмахнулся Крис.
– Товарищ иностранец! – к удивлению Мида оскорбилась Октябрина. – есть такие женщины, чье влияние на историю невозможно переоценить!
– Простите, но выходит она должна была проходить по делу декабристов. – смутился Крис.
– Вы легенду хотели? Вот я вам легенду и рассказываю! – Октябрина Васильевна снова взглянула на мрачную сопровождающую. – Эта графиня не только с декабристами общалась, но и с императорской семьей! Разумеется, она не проходила по общему делу!
Как странно слышать свое имя в контексте легенды. Как странно слышать, что она была подругой Трубецкого, а что если и правда она повлияла на Сергея Петровича и из-за нее он не вышел на площадь? И как же она не проходила по делу? Очень даже проходила и в камере сидела!
– Странный она революционер, – заметил Мид, – в тайном обществе состояла, а с царской семьей была так близка, что изо всех бумаг ее вычеркнули.
– Это ведь история настоящей любви! Она за свободу сражалась и Николая Павловича любила…
Лара погрузилась в размышления о судьбе Марка, о том, что все могло бы сложиться иначе. Почему она не согласилась быть любовницей? За окном сверкнула молния. Отличная погода для загородной поездки.
– Спасибо за легенду, но меня интересуют факты. – Крис не любил сказок про любовь.
– Не верите? – ужаснулась разгоряченная Октябрина, она никогда не думала, что доказывать свою правоту так интересно. – у нас же ее портрет есть. Пойдемте, в кабинете…
Лара резко развернулась и практически сорвала очки. Под витриной, среди множества старинного, лежала аккуратная миниатюра, на ней светловолосая девушка с лицом под тонкой вуалью, а на шее мелкая нитка-ошейник с круглой подвеской, крупные бусины жемчуга и золотая буква «Л». Лара машинально дотронулась до своего украшения.
– Обратите внимание, ожерелье из барочного жемчуга, редкий выбор для украшений, примечательно, что к этому портрету явно прикреплен фрагмент того ожерелья…
Лара сжимала в пальцах букву «Л», глядя на нее же под стеклом. Не может быть, чтобы одна вещь раздвоилась! Это вам не Простоквашино: наши бусы и там и тут не показывают! Так не бывает. Откуда она у него? Заказал копию? Но он ее ненавидел!
– Это может быть кто угодно, – практически сдался Мид, который не любил сказок про любовь, но обожал истории истинной привязанности.
Опережая его вопрос, Октябрина быстро натянула перчатки, огляделась, как ребенок, собиравшийся нашкодничать, и открыла витрину. Осторожно она подняла миниатюру, перевернула ее и открыла раму с другой стороны:
– Смотрите!
Благоговейно, не доставая из рамки, она продемонстрировала клочок бумаги: «Любимый, никого я не любила так, как люблю тебя. Ты не увидишь этого письма, потому что во мне слишком много гордости, слишком много глупости. Но я так хочу получить твое прощение. Без любви к тебе, кажется, я бы покончила с собой еще в тот февраль. Но ты был моим смыслом. Любить тебя было смыслом. А есть ли у меня смысл сейчас?» – последняя строчка точно затерта или размыта, а дальше – то самое: «Л.К.В.».
– И что же с ней стало? – сдался Крис.
– Увы, но кажется, будто она исчезла… Хотя, знаете, в то время самоубийство считалась страшным грехом, возможно, факт ее смерти просто скрыли…
Октябрина Васильевна расслабилась. Этот американец отличный мужик, даром, что американец! И историю любит также, как и она! Отличный мужик, жаль, что американец.
– Лара, взгляни, – наконец обратился к спутнице Крис, – она же на тебя так похожа и бусы, кажется, у тебя такие?
– Действительно, – странно усмехнулась она, – и инициалы у меня, какое совпадение, Л.К.В…
Глава 6. Вещи, которые не осознать
Некоторые вещи можно увидеть, но вот осознать и осмыслить – едва ли. Например, Крис с упоением рассказывал Ройсу, как мисс Ворон, на коне, точно амазонка, задержала британского шпиона. Ройс, попивая бурбон, только усмехнулся: были у него некоторые фантазии о воительнице Ларе.
Лара довольно редко сталкивалась с тотальной несправедливостью. Как правило, если она получала от руководства, то только за дело. Но вот сейчас, выслушав публичное порицание, губы ее дрогнули. На миг Касторскому показалось, что, наконец-то, гордая Княгиня расплачется, но нет. Она проследовала в кабинет начальника, дождалась, когда он подпишет ей отстранение и направление. А затем, убедившись, что комната пуста, произнесла:
– Дмитрий Викторович, а какое зло я вам сделала, что вы так мою честь позорите?
– Ворон, это обычная процедура. У вас работа такая, все всё понимают. Не начинай. – Касторский не любил женских истерик и быть неправым.
– Обычная процедура? – она нервно усмехнулась. – Там, в коридоре, весь отдел, вы при всех сказали, что я больна… Вы говорите, что у меня работа такая. Какая? У меня обычная советская работа в сфере туризма. Я не делаю ничего дурного… Ничего…
Мертвенно бледная, она была стойкой. Губы ее то и дело срывались в улыбку.
– Не нужно этой драмы! Просто так жалобы не поступают!
Касторский раздраженно стукнул ладонью о стол. Знает он, чем в его отделе молодежь промышляет, а эта здесь святую невинность строит.
– Да что вы?… – Лара хотела уже покинуть кабинет, как вдруг замерла и горько заметила: – вам ведь куда проще меня презирать, как и всем здесь. А знаете, ведь всем было бы куда проще, если бы я сифилисом пол-Америки заразила. Глядишь, Союз бы и в холодной войне победил… Доброго дня, Дмитрий Викторович, я справку от гинеколога занесу, будьте покойны.
Она вышла в коридор, прервав бурное шушуканье прочих сотрудников НОПО. Бросила беглый взгляд на шляпу Фредди, в которой небрежно лежали ставки на ее заразность срамной болезнью. Девушка поджала губы, раскрыла сумочку и достала двадцать пять рублей.
– Пожалуй, поставлю на свою честь.
– Было бы на что там ставить, Княгиня! – фыркнула Люси, закидывая ногу на ногу.