Поселок на реке Оредеж

– Тогда чего бежал?

Он молчал, смотрел исподлобья, жевал длинный стебелек тимофеевки: из всех парней Стас единственный не курил. Продолговатый колосок мелькал в воздухе справа налево, вверх-вниз…

– Быстро бегаешь для девчонки.

– И чего?

– Что ты заладила: чего да чего…

Это он небось от Татьяны только возвращается: Сергий живет на другом берегу, да и Татьяна сразу никогда не отпустит, сначала чаем напоит. Добрая она, Татьяна.

– Слушай, Комарица…

– Ну, чего тебе?

– Да что ты опять заладила? – Он выплюнул тимофеевку, снова молча уставился.

– Ты руки-то опусти, что ты стоишь как дурак?

Стас послушно опустил руки, сунул большие пальцы под потертый кожаный ремень.

– Слушай, Комарица… Босой вам обеим головы поотрывает.

Те, кто с Антоном водились, Босым его обыкновенно не называли, и сам он это прозвище сильно не любил, потому что получил его, когда однажды отец погнал его за водкой в одних трусах и футболке, а стоял уже ноябрь, и деревья тянули к сыпавшему дождем небу черные ветви. Кто первым обозвал Антона Босым, давно забылось, но прозвище прилепилось намертво.

– Знаю. И чего теперь?

– Ничего ты не знаешь, Комарица.

– Так скажи!

Стас поджал губы, опустил голову еще ниже.

– Ну? Скажешь или нет?..

– Слушай, Комарица…

– Никакая я тебе не Комарица. Екатерина я. Раба Божия Екатерина. Понял?

– Понял, – нехотя ответил Стас, не поднимая головы.

Комарова шагнула к нему:

– Пройти дай.

Он отступил, пропуская ее. Комарова свернула на узкую улочку, спускавшуюся к реке, и вскоре скрылась за частоколом заборов и мельтешением по-вечернему густых теней листвы. Стас постоял еще немного, повернулся и зашагал к станции. Вот ведь упрямая девка – слова не дала сказать. Он сорвал росшую на обочине травинку и зажал между зубами. Раба Божия Екатерина! Было досадно. Он-то с ней по-человечески…

От реки тянуло прохладой и пахло тиной. Комарова осторожно спустилась по деревянным ступенькам к длинному мостку – вода стояла высоко, и мосток как бы лежал на ней. Комарова уселась на шершавые доски, скрестив ноги. Река была темной и казалась густой, как кисель, на середине ее медленно кружилось несколько небольших воронок. В этом месте, говорили, был омут, и даже местные не решались здесь купаться: как-то раз Комарова, полоща белье, поскользнулась и полетела в воду, и течение, неожиданно сильное, потащило ее на глубину. Противоположный берег, сложенный из полос красной глины и песка, был весь изрыт ласточками: то из одного, то из другого отверстия то и дело высовывались черные птичьи головки, что-то пищали и тотчас юркали обратно.

– Чё, сидишь тут?

Она обернулась: Ленка продиралась откуда-то сбоку, из приречных зарослей. Волосы ее были растрепаны и торчали прядями в разные стороны, в них застряли сухие травинки и листики.

– Чё, сидишь? – повторила Ленка и шмыгнула носом.

– Сижу.

– А я думаю: ты – не ты?

– Кому еще?

Прошлым летом они видели здесь русалку: голая девка, по пояс в воде, локтями оперлась на мостки и делает бусы из кувшинок, совсем как обыкновенные девчонки (сколько раз Комарова сама делала такие же Ленке), – надрывает ногтем круглый стебель, надламывает его так, чтобы осталась только перемычка тонкой плотной кожицы, чуть оттягивает кусочек стебля вниз – кожица легко отстает от него, – потом снова надламывает стебель и снова тянет, уже с противоположной стороны, так что выходят две аккуратные нити зеленых бусин. Сделала, накинула на шею, погляделась в воду, засмеялась и ушла в глубину.

– Я тебе тут вот…

Ленка пошарила в кармане, вытащила самокрутку и спичечный коробок, протянула Комаровой. Та стащила с плеч платок, скомкала в кулаке, ткнула Ленке в физиономию:

– Это что такое?!

– Ой, это же платок мой. Где нашла?

Комарова выхватила у Ленки самокрутку, зачиркала спичкой. Кувшинки давно отцвели и погрузили в воду кубышки с семенами – на поверхности покачивались только круглые листья.

– Ну Кать, ты чё?

– Я тебе сейчас за твое «чё» по лбу дам.

– Да ну чё?

Комарова размахнулась и влепила Ленке затрещину. Ленка отшатнулась, сжалась, закрылась руками.

– Ну?! Знаешь, что нам теперь за это будет?

– Да чего… – Ленка шмыгнула носом, убрала от лица руки. – Чего они нам сделают… – Она осторожно подняла упавший платок, накинула на плечи и завязала узелком на груди.

Комарова вздохнула и отвернулась. Река, ко всему равнодушная, плескала и булькала что-то свое, пенилась, кружила какие-то палочки, щепочки, листочки, несла их в Лугу, а из Луги – в залив. И Комарову она тогда подхватила так же легко и так бы и несла, кружа и играя, если бы платье не намокло и не потянуло ко дну. Комарова бросила в воду недокуренную самокрутку, вода завертела ее и понесла прочь.

– Ленка…

– Чё… чего такое?

– Ты правда хочешь в город уехать?

– А то…

– Кому ты там нужна, в этом городе?

– Выйду за городского и уеду.