Репетитор

Дети, хихикая и подталкиваясь, пробрались за диван. Гимназист, под предлогом унять рычавшего Кадошку, подлез под диван и, тихонько сверкая там, в полутьме, белками и тыча пальцем в жирный, сборчатый бок мопса, науськивал его шёпотом: «Чужой… Куси его… Чужой»…

Рычание Кадо подымалось непрерывною трелью всё выше и выше.

– Да, ведь, вам Белов говорил, что я четыре года, как репетиторством занимаюсь…

Тон его ответа был резок.

M-me Охрименко вдруг рассердилась.

– Ступайте, дети, отсюда!.. Нянька, да где вы вечно пропадаете? Дайте им чаю… Идите же… Вася!.. Кому я говорю?

Дети нехотя скрылись за стеклянною дверью. Но там они прижали свои носики к стеклу и продолжали хихикать.

Вкусный запах котлет и яичницы защекотал ноздри голодного Иванова. Он разглядел через открытое окно край стола, кипящий самовар, варенье, груду булок в корзине… Под ложечкой у него сосало. Но жажда была ещё сильнее, чем голод… Ах, если б ему дали сейчас стакан чаю, он простил бы этой даме и её мопса и всю её грубость буржуазки!

– Вы на последнем курсе?

– Да…

– И неужели вы юрист?

– Что ж это вас так удивляет?

– Вы похожи на медика… Нет, вы сознайтесь лучше…

– Сударыня…

– Я говорила Белову, что ни за что не возьму медика. Они там все в больницах… Могут занести заразу на дом… Ах, знаете… Вы совсем-совсем не похожи на юриста… Сознайтесь…

Губы у Иванова побелели, и глаза сверкнули.

– Вы смеётесь надо мной, кажется?

Он встал резким движением.

«Хррр»… – как-то захлебнулся под диваном Кадо.

– Цыц!.. Кадо!.. Слышишь? Цыц!..

Дети за дверью хватались от хохота за бока.

– Вам подать чаю, барыня? – из окна спросила нянька.

– Нет, я потом. – она махнула няньке рукой. – Ах, какой вы горячий!.. Я пошутила… Присядьте… Вот ваш товарищ Белов – настоящий юрист… Он репетитором у моей подруги Наумовой, Ольги Фёдоровны. Она замужем за…

– Вы меня извините… У меня время дорого… Я не здесь живу… Ваши условия?

M-me Охрименко поперхнулась и покраснела.

– Разве вам Белов не передавал?.. Десять рублей в месяц… Каждый день два часа.

– Позвольте…

Иванов от неожиданности вскочил и резко двинул стулом. Кадо под диваном тоже вскочил и залился лаем. Мускул щеки у Иванова задёргало.

– Сударыня… Я вас просил… убрать эту собаку… Я не могу… так… говорить… – он задыхался.

– Какой вы трус! – презрительно усмехнулась m-me Охрименко. (Она слегка картавила, и у неё вышло «трлус».) – Молодой человек, студент, и вдруг… собак боится!

«И у студента ноги не купленные, – свои», – хотел, было, резко возразить Иванов, но в эту минуту в столовой так приветно зазвенели ложки и чайная посуда. Дети так вкусно чавкали и спорили с набитыми ртами. Иванов проглотил слюну и промолчал. Кривая, жёлчная усмешка исказила на минуту его измученное лицо, и пальцы нервно затеребили козырёк фуражки.

– Катя! – зычным контральто позвала хозяйка. – Дети, кликните Катю!

– Чего вам?

Горничная, в чистом фартуке, с греческой причёской и завитыми вихрами на лбу, сердито выглянула из двери.

– Возьмите Кадошку… Заприте его у меня в спальне… Вот он, под диваном… Кадо!.. Иси!

Горничная, присев на корточки и шурша накрахмаленными юбками, красная, раздосадованная, манила ворчавшего мопса.

– Да иди же сюда, что ли!.. А, чёрт лупоглазый!.. Ещё кусается…

Она смело ухватила мопса за ошейник и поволокла в комнаты. В дверях она кинула на репетитора взгляд, полный злорадства и презрения. «Этакий ледащий!.. Тоже студент называется»… Она простить не могла Иванову, что барыня, поджидавшая его нынче, заставила её вчера, измученную вконец стиркой, гладить её белое платье.

– Ну уж убила бобра! – говорила она на кухне. – И было бы на что смотреть… Для кого рядиться! Крику-то вчера было сколько, страму!.. С утра подняла, чуть свет, оборки гофрить… И откуда она только такую холеру выискала?

– Ничего, и этот сойдёт, – усмехалась кухарка. – Ей наряди козу в штаны… Она и ей займётся от скуки… Чего ей делается? Так и прёт её с жиру-то…

II

А Иванов опять вытирал пот с лица.

Предупреждал его Белов, действительно, что m-me Охрименко баба-жох, ещё практичнее своего супруга, известного дельца. Говорил он, что и торговаться с ней надо как с извозчиком; но чтобы десять рублей за два часа, ежедневно…

Знал он и по собственному опыту, что нет никого неделикатнее и негуманнее светской дамы, так называемой женщины порядочного общества. Знал, и всё-таки опешил…

– Позвольте, – говорил он, стараясь сдержаться и беспрестанно откашливаясь. (От пыли ли, от жары или от волнения, сжимавшего ему глотку, но он совсем охрип.) – Позвольте… Во что же вы цените наш рабочий час?

– Я… Как вам сказать…

M-me Охрименко вспыхнула и задвигалась пышным телом на диване, который скрипнул под её тяжестью.

– У моих знакомых, – залепетала она, – на тех же условиях лепетитор…

– Вы примите, наконец, во внимание и проход… Я живу в Останкине… Это восемь вёрст отсюда… Чтобы прийти к вам, я теряю часа полтора, по меньшей мере, сюда… и столько же домой… Это выходит пять часов… и шестнадцать вёрст ходьбы… Одной обуви…

– Я в этом не виновата… А вы жили бы поближе, – добродушно усмехнулась m-me Охрименко.