Одна

Кот долго чесался, лизал свою шерсть, фыркал как-то брезгливо, чувствуя на себе посторонние запахи, шуршал суконным жёстким языком и начинал громко петь от удовольствия, что попал, наконец, домой, в тепло. Два раза он вопросительно взглядывал на неподвижную спину барыни и спрашивал её по-своему:

– Ты спишь? Отчего ты молчишь?

Она не отвечала.

Наконец, кот кончил свой туалет, прыгнул на постель к барыне и ткнулся мордой в её висок. Барыня отстранила его локтем и демонстративно натянула одеяло на ухо.

Маруська, жмурясь и мурлыча, потоптался на подушке, но, видя равнодушие Натальи Львовны, он перестал петь и задумался. Потом как будто сознал свою вину. Крадучись и вытягиваясь, он прополз в ноги к барыне, улёгся там клубком и, нехотя мурлыча, стал дремать.

Барыня ревновала.

Но Маруська был неисправим. Через месяц он опять пропал, уже на неделю. Его искали по двору, у соседей, по крышам, чердакам. Барыня раздавала двугривенные ребятишкам, и они готовы были сломать себе шею, лазая по водосточным трубам и заглядывая в печи.

– Видно, уж не вернётся… Либо загрызли либо украли, – говорила каждое утро Анисья.

Барыня делала вид, что ей всё равно.

Вдруг он объявился, тощий, истерзанный, с горящими глазами, и как ворвался в комнату, так и кинулся на грудь к барыне, вцепился когтями в её кофточку и стал ластиться к ней, тычась мордой в лицо.

У Натальи Львовны задрожали руки.

– Ну-ну-ну… дурак… дурачок ты мой… Ну, пусти! – лепетала она, бессильно отбиваясь, со счастливой улыбкой.

– Анисья, – позвала она таким блаженным звуком, что кухарка сразу догадалась.

– Прибёг? – крикнула она не своим голосом, грохнула тут же блюдо и кинулась в спальню.

С тех пор Маруська стал первым лицом в домике, а обе женщины – его рабами. Барыня ревновала и к Анисье и к ночным похождениям, но всё это молча, не делая сцен. Маруська гулял теперь где хотел, с кем хотел, сколько хотел. Они обе молчали и терпели.

Но с годами кот жирел и терял свою резвость. Его осанка и манеры получили солидность уравновешенного существа.

Иногда, сквозь визг бури, вдруг с крыши в тёплую комнату ворвутся отчаянные призывные вопли его покинутых подруг либо зловещий визг смертельной драки… Маруська округлит зелёные глаза, слушает, навострив уши, и гадает, бежать ему туда или нет.

Но у камина так тепло, колени барыни так мягки, её нежная рука так настойчиво, так просительно щекочет его шейку… Он закрывает сперва один глаз, потом оба и лениво начинает петь…

«Спи, котик, спи! – шепчет Наталья Львовна. – Не бросай меня… Ведь ты у меня один на свете!»

Маруська кончил трагически. Его разорвали собаки. Когда Анисья, голося и крича, принесла его в фартуке к барыне, он ещё дышал. Он был весь в крови, с выпадающими внутренностями. Наталья Львовна побледнела и зашаталась, увидав своего любимца.

– Сюда, ко мне!.. Клади на колени! – закричала она, когда Анисья собиралась положить животное наземь.

Маруська так и умер на руках своей барыни. Он узнал её, долго глядел на неё одним уцелевшим глазом, с расширенным зрачком, хотел замяукать, но только беззвучно открыл рот…

Наталья Львовна, затаив дыхание, держала его на коленях, пока он не закостенел. Горящий огнём, как раскалённый уголь, глаз его, в котором сосредоточилась вся жизнь его в последние минуты, долго ещё горел и казался живым после того, как сам он стал тяжёлым, вялым и холодным. Наконец, и глаз померк и словно застеклел.

Тогда только Наталья Львовна поверила, что Маруськи нет, и горько заплакала…

Тоскливо стало в домике, тихо как в могиле.

Анисья заикнулась, было, раз достать котёночка, но Наталья Львовна замахала руками.

– Не хочу!.. Не надо! – с дрожью в голосе крикнула она. – Опять привязаться, опять потерять… И так довольно горя!.. Довольно!.. Не хочу!

X

В окно постучали. Наталья Львовна дрогнула и вскочила с кресла… К стеклу прильнул длинный силуэт женщины.

«Ах! Это Annette! – вслух, с разочарованием сказала Наталья Львовна и тут же спохватилась. – Кому же ещё? – сердилась она на себя, подымая тяжёлый болт. – Спасибо, что хоть она вспомнила под Новый год!»

– Фу!.. Занесло всю… порошит, – были первые слова гостьи.

В тёмной передней она сняла шубку, стряхнула с неё снег и повесила.

– Ты одна?

Наталья Львовна незаметно вздрогнула.

– Конечно… С кем же мне быть?

– Нет, я про Анисью…

– Она ушла к своим.

– Ну вот!.. Я точно предчувствовала, что ты одна… Была я сейчас у всенощной, чайку дома с невесткой попила, а потом к тебе Новый год встретить… Здравствуй!

Гостья сильно, по-мужски тряхнула руку Натальи Львовны. Та чуть-чуть поморщилась.

– Чаю хочешь?

– Ещё бы!.. Когда я от него отказывалась! Особенно теперь… Близок конец! До тебя вёрст восемь от нас-то. Застыла… Фу! Хорошо у тебя!.. Никак не привыкну к твоей обстановке. Как приду сюда, точно таять начинаю. И лень, и дрёма, и мечты этакие полезут разные… Ей-Богу, безнравственно жить в такой роскоши! Подчиняет она… расслабляет как-то…

Гостья засмеялась и села на маленький мягкий пуф перед огнём.

– И откуда ты умудрилась в этой глуши квартиру с камином найти?

– Чудачка!.. Ты не от мира сего, как была в юности. Конечно, я на свой счёт его сделала. Камин – моя слабость… Он топится у меня весь день, даже летом… Тебе с сахаром?

– Всё равно, хоть с сахаром…

– Крепкий?

– Всё равно, голубчик! Как нальёшь, так и выпью.

Наталья Львовна нетерпеливо двинула плечами.

– Что это за ответы?.. Всё равно… Как будто у тебя нет привычек!

– А, конечно, нет, – добродушно засмеялась гостья. – Я, знаешь, старый студент…