Сквозь топь и туман
– Ты так косишься, будто ждёшь, что я убегу, – буркнула Мавна, усаживаясь на мох.
– Но ты точно об этом думаешь.
Мавна вздохнула:
– Если захочу быть сожранной упырями, то непременно сбегу.
Смородник ничего ей не ответил. Уложил ветки в середину поляны, сел на расстеленный плащ и тронул свой лоб кончиками пальцев. Затем поднёс руку над ветками – ладонью вниз – и встряхнул пальцами, будто солил пищу. С руки ссыпались искры, и ветки загорелись алым пламенем.
– Не хватит на ночь. Дрова нужны, – подсказала Мавна, с хмурым любопытством наблюдая, как полыхают ветки: гораздо ярче и злее, чем положено бы.
– Чародейского огня хватит.
Смородник украдкой посмотрел на неё, как показалось Мавне, с любопытством. Она поёжилась.
– Что, нежичка? Боишься?
– Боюсь, – призналась Мавна. – Но не оттого, что нежичка. Упыри придут – что делать будем?
Смородник разложил что-то из своего мешка и взял в руки котелок. Не поднимая глаз, произнёс:
– Тебя не пугает пламя?
– Н-нет.
– И с этим тоже Матушка Сенница разберётся.
Он поднялся, подошёл к ручью и черпнул воды. Соорудил из веток потолще подпорку для котелка, подвесил его над костром и накрошил в воду чего-то из маленьких мешочков, коробков и туесков. Мавна наблюдала.
– Что это?
От котелка тут же потянуло съестным.
– Нежички едят человеческую пищу?
– Уже спрашивал. Нежички, может, и не едят. А я – да.
Смородник добавил что-то ещё, из самого маленького коробка. Соль, как поняла Мавна.
– Сушёное удобно носить с собой, – пояснил он будто бы с неохотой. – Найти воду – и готов ужин.
Мавна поёрзала на мху. Хотелось поближе рассмотреть, что там у него такое. У них в деревне никогда ничего не сушили, погода не позволяла, да и Смородник вряд ли мог сам где-то высушить припасы: во всей округе царило влажное прохладное лето и ветреная холодная зима, куда уж тут.
– И что там у тебя?
Он помешал варево деревянной ложкой. Косички у висков колыхались прямо над котелком, и Мавна подумала, как отчитал бы её Илар, если бы она пришла в пекарскую с непокрытой головой. При мысли о брате в груди кольнуло. Как они там? Справилась ли Купава? Раз никто до сих пор за ней не примчался, значит, верно всё рассчитала. А теперь выходит, и зря затеяла: от владений болотного царя наверняка уже далеко ушли. Как его найти? И как Варде без своей шкурки? Мавна одёрнула себя: всё равно надо было уходить, чтоб не привлекать упырей и не давать чародеям повода оставаться дольше. А всё-таки тоскливо.
– Тут грибы, немного мяса, лук, морковь. Травы. Соль. Ничего необычного. Иногда беру рыбу или овощи подиковиннее. Если есть деньги. В общем… – Смородник хлебнул из ложки и посмотрел на Мавну поверх костра, – попробуешь, коль правда согласна.
– А мой мешок мне можно? – осторожно спросила Мавна.
Смородник обернулся, нашёл сзади себя вещи Мавны и перекинул ей. Поймать она не смогла, и мешок тяжело плюхнулся рядом на мох. Мавна тут же расширила горловину и запустила туда руки.
Покровители, хлеб! Булочки!
Хотелось всего и сразу, но Мавна сдержалась и достала только одну булочку с клюквенным вареньем. Смородник хмуро за ней следил, помешивая своё варево из сушёных порошков.
– И даже хлеб нежички едят? – хмыкнул он, сосредоточенно разглядывая содержимое своего котелка.
Мавна не ответила, набила рот сдобой так, что пришлось прикрыть ладонью, чтобы крошки не вываливались. Смородник черпнул варево, подул на ложку, попробовал немного и бросил быстрый недовольный взгляд на Мавнин мешок.
Смеркалось, и вместе с темнотой крепчал страх. Мавна отряхнула руки от крошек, вытерла их о мох и обхватила коленки, подтянутые к подбородку. В макушках деревьев прошелестел ветер, и казалось, что вот-вот к нему примешается упырячий вой.
– Своих боишься? – спросил Смородник, поднимаясь на ноги.
Мавна из упрямства ничего не ответила, только шмыгнула носом. От костра шло мощное тепло, как от огромной печки, и Мавна заметила, что веточки и не сгорали вовсе, пламя просто поселилось на них и горело само по себе, яркое и буйное, а вот дыма совсем не было, и над поляной разливался только аромат похлёбки. Довольно приятный, несмотря на странную сушёную снедь.
Смородник засучил рукава – только сейчас Мавна заметила, что на правом предплечье у него темнел какой-то узор. Поднёс руки к лицу – Мавне показалось, что даже поцеловал подушечки пальцев – потом сложил ладони так, будто боялся что-то расплескать. Крадучись шагнул в сторону, туда, куда почти не доставал свет костра. Встряхнул пальцами, словно сбрасывал брызги, потом снова и снова, и среди мха загорелись алые огоньки: не то крупные искры, не то звёзды. Мавна наблюдала за ним, приоткрыв рот.
Закончив, Смородник снова прислонил ладони к лицу и вернулся на своё место. Посмотрел на Мавну исподлобья.
– И ты не сбежишь, и друзья твои к нам не заявятся.
Мавну утешило только второе.
Смородник снова сходил к ручью, вымыл руки(«Когда успел испачкать?» – подумала Мавна), достал из своих вещей деревянную миску и налил себе похлёбки. Принялся пить прямо через край, без ложки. Сильнее запахло едой, и Мавна отвернулась, чтобы не смотреть глазами, полными зависти. Булочка – это, конечно, хорошо, но от горячего она бы не отказалась. И пусть, что там накрошено непонятное сухое нечто.
– Ратная Матушка разберётся, что ты такое, – задумчиво протянул Смородник. – Но у тебя есть хлеб. Предлагаю обменяться. Я тебе похлёбку, ты мне хлеба. Идёт?
Мавна недоверчиво обернулась и убрала пряди, упавшие на лицо. Смородник второй раз наполнил свою миску и протянул ей. Мавна замешкалась. Сделка с чародеем – притом что он считает её нежичкой, – чем это может обернуться? Пусть и предмет сделки пустяковый, всего-то кусок хлеба в обмен на жидкое варево, но всё равно по спине пробежали мурашки.
– Ты меня не отравишь? – спросила Мавна и тут же прикусила язык. Ну кто же в этом признается?
Смородник молча глотнул из миски, не моргнув. На его резком худом лице горели алые блики, и белое вкрапление в глазу выглядело особенно зловеще, как яркая звезда в ночном небе. Утёр рот и поставил миску на мох.
Мавна потянулась за мешком. Достала каравай, отломила приличный кусок и тоже положила на мох рядом с миской. Смородник хмыкнул.
– Ты не очень щедрая.
Мавна дёрнула плечом:
– Хлеба не много. Всё на тебя, что ли, тратить?
Она осторожно взяла горячую миску ладонями и шмыгнула к своему месту, стараясь не пролить ни капли. Уселась и глотнула, едва не обжёгшись. С первого глотка даже не успела понять вкус и тут же снова приникла к краешку миски. На удивление варево оказалось недурным. Мясо и овощи напитались влагой, разварились, и если бы Мавна не знала, никогда бы не подумала, что готовили из высушенного до хруста. Но и Смородника можно было теперь понять: с таким супом хорошо бы куснуть хлеба. Мавна тоже потянулась отломить горбушку от каравая.
Ночь обещала быть неспокойной. После еды Мавна наспех умылась в ручье и легла на мох, подтянув колени к груди. По спине бродили мурашки, и расслабиться никак не получалось, да она и не старалась. Знала ведь, что ни о каком покое нельзя и мечтать, когда ночуешь под открытым небом.
Поэтому, когда раздался первый вой, она всего лишь вздохнула. Ночь показалась бы ей странной без этих звуков, и всё равно, что рядом оказался чародей.
Костёр всё горел, а вокруг всё так же мигали алые искры, запутавшись в траве и во мху. Мавна глянула на них из-под опущенных ресниц, и они показались ей глазами диковинных хищных зверей. Была бы она помладше, придумала бы, как эти звери будут оберегать её сон от упырей. Но нет, никакой зверь, конечно, тут не поможет.
Украдкой взглянув на Смородника и убедившись, что он ничуть не взволнован, а продолжает сидеть у костра, Мавна снова закрыла глаза. Выть будут всю ночь. Но если она не поспит, то завтра промучается целый день. Да и устала настолько, что каждая косточка ныла от тянущей боли.
Под закрытыми веками тоже вспыхивали искры и пылали огни – наверное, слишком долго глазела на костёр. Мавна поёрзала, пытаясь устроиться так, чтобы ничего не болело, но не получалось. В спину дул прохладный ночной ветер, но отвернуться от костра она не могла. Вернее, не хотела – Смороднику она вовсе не доверяла.
Заверещали совсем близко. Визг поднялся до отвратительного тонкого скрежета, потом, будто захлебнувшись, перешёл в хрипящий крик. Мавна вжалась в мох, жалея, что даже это не сделает её невидимой. Открывать глаза было страшно, сердце билось тяжёлыми глухими ударами.
Зашуршали чьи-то шаги. Хрустнула ветка. Прямо за ней, со стороны головы. Снова вой – подальше и с другой стороны. Ему в ответ ещё несколько голосов. Целая стая.
Мавна медленно поднесла ладони к голове и плотно прижала к ушам – так сильно, что заныл череп и в ушах зашумела кровь. Стиснув зубы до скрежета, она вжималась в мох, напрягая каждую мышцу до дрожи.
«Покровители здешние и нездешние, защитники рода, деревни и удела, спасите живую от неживых, не дайте сгинуть вдали от дома. Покровители здешние и нездешние, отведите нежить от живой крови, защитите…»
Что-то искристо затрещало, вспыхнуло, и визги зазвучали иначе – испуганно, обиженно. Раздался топот – сначала вблизи, потом по сторонам. Убежали.
Мавна всхлипнула, закусив согнутый палец. Её трясло, но тепло от костра будто бы разрослось, согревая. Больше упыри не приближались, и скоро она задремала, а к полуночи провалилась в глубокий сон.
Глава 11
Матушка Сенница
Чародеев в деревне осталось четверо: Боярышник, Лыко, самый младший парень и ещё один, крупный мужчина с тёмной щетиной – Илар пока не знал всех имён. Они обосновались в тереме у Бредея, а алые стяги так и остались гореть на площади у церкви. По верху ограды теперь тоже мерцали огни – небольшие, округлые, но такие же кроваво-красные. Илар бросил на них хмурый взгляд – если что и могли сделать эти огни, так только обозначить границы деревни и привлечь упырей. И за это нужно благодарить чародеев?..
Он добрёл до «хмельной избы» – так Греней называл свой домишко, стоящий поодаль от основного жилого терема. Там подавали медовуху – в деревнях покрупнее были свои трактиры и харчевни, а в Сонных Топях только пекарская да вот это местечко. Илька приносила свои наливки и травяные настойки, а Греней потом платил ей за проданное. Жена Гренея пекла пироги с сытными начинками – приучилась после того, как в хмельной избе начали вспыхивать пьяные драки: медовуха на пустой желудок так распалила парней, что Касеку пригрезилось, что кто-то сказал дурное о Тане, а кто на кого первый кинулся с кулаками, уже было не разобрать.
С появлением чародеев стало неясно, как быть с дозором. Насколько деревню сможет защитить колдовство? И защитит ли? Большинство парней уже собрались внутри: сдвинули вместе несколько столов и сидели, хмуро уставившись в свои кружки. Илар присел на скамью рядом с Алтеем и коротко кивнул вместо приветствия. Подавальщицей тут подрабатывала Лата, дочка Кочука, мрачного мужика с соседней улицы, который рано остался вдовцом. Говорили, что он пристрастился к выпивке после гибели жены, но Илар ничего дурного за ним не замечал. Лата подбежала к ним с пирожками – тонкая, длинноногая, ещё почти по-детски сложённая. Мальвал взял себе два, а Илар отмахнулся. После разговора с родителями кусок в горло не лез.
Сперва сидели молча. Мальвал крутил в пальцах нож, с которым всегда ходил в дозор, – слишком тонкий и с коротким лезвием, на вкус Илара. Таким от упырей неудобно отбиваться. Первым подал голос Алтей.
– Как дела дома?
Илар сухо сглотнул и кивнул, глядя на стол.
– Пойдёт.
Не говорить же, что после новостей об уходе Мавны у матери усилился жар, а отец со злости так ударил его под дых, что до сих пор дышалось с трудом.
– Вот что скажу, – буркнул Касек, – пока не увижу, что чародеи упырей отвадили, сам буду ходить в дозор. Каждую ночь.
Остальные согласно закивали.
– Кто сегодня с Касеком? – Мальвал обвёл парней глазами. – Я вчера ходил. Не мой черёд.
– Будем тянуть веточки? – предложил Алтей и потянулся к карману.
Илар его прервал.
– Не стоит. Я пойду сегодня с Касеком. И буду стоять столько ночей, сколько понадобится.
Алтей облегчённо вздохнул:
– На том и решим. Потом поменяемся.
Илар взъерошил волосы и хлебнул медовухи. Сладкий вкус не порадовал – ему было всё равно, хоть бы воды из лужи в кружку налили. Не хотелось никому говорить о предложении Боярышника, поэтому Илар пытался понять по лицам: подходил ли к кому-то из них чародей? Вдруг не его одного позвали на помощь? А если его одного, то так недолго прослыть врагом в родной деревне.
– Чего такой хмурый? – Мальвал толкнул его в плечо. – Ещё ничего не случилось. С чародеями, может, и правда под защитой все будем. Не время киснуть.
Илар выдавил ухмылку:
– Твоя правда. Поживём – увидим.
Он сделал вид, что как ни в чём не бывало наслаждается медовухой, но надолго его не хватило. Пойло стекало по горлу безвкусной жижей, виски стягивало тугими обручами, а сердце глухо грохотало о рёбра. Хотелось вскочить на ноги и бежать – только куда и зачем, непонятно. Илар вскоре распрощался с товарищами, сославшись на то, что хочет немного передохнуть перед дозором. Вышел, повернул за угол хмельной избы, дошёл до двора Гренея и там уткнулся лицом в корыто с водой для полива.
– Чего ты удумал? Бешеный, что ли?
Вода стекала по шее под одежду, и Илар запрокинул лицо. Встряхнул волосами, отёр глаза и обернулся. Греней смотрел на него без осуждения – с какой-то грустной заботой, будто правда считал его больным.
– Не бешеный. – Илар выпрямился, вытирая мокрой ладонью шею. – Прости, если напугал. Мне нужно было освежиться.
Греней покачал головой:
– Не извиняйся. Мать-то как?
Илар неопределённо махнул рукой:
– Пойдёт.
«А когда в деревне заметят, что Мавны нет несколько дней, ты так же отвечать будешь?» – шепнул мерзкий голосок в голове.
Греней будто подумал о том же:
– Сестрицу твою давно на торг не возил. Поедет со мной через пять дней? Спроси.
Сухо сглотнув, Илар соврал:
– Спрошу, Греней. Спрошу.
У хмельной избы становилось всё веселее. Изнутри раздавались крики и смех, свет лился из окон тёплыми медовыми полосами и ложился на влажную от вечерней росы траву. Илар увидел, как внутрь вошли Лыко и темноволосый чародей – при виде сухопарого и белобрысого Лыко в груди загорелось от злости, а на шее будто снова стал ощущаться его острый серп. Илар стиснул кулаки. Не сейчас. Он отплатит ему, но не сейчас.
Вечерело, и, не дожидаясь темноты, Илар сбегал за оружием, наполнил мех водой и пошёл к ограде задворками, чтобы никому не попадаться на глаза. Все слова будто запечатались у него в горле, не доходя до рта, и хотели там остаться подольше – хоть бы никто с ним не заговорил, хоть бы не спрашивали ни про Мавну, ни про мать.
Забраться на ограду изнутри было несложно – если ты высокий парень с сильными руками. Всего-то взяться за перекладину над головой, подтянуться, поставить на неё ноги, а руками ухватиться за следующее бревно. По всей ограде изнутри шли поперечины шириной в мужскую стопу, и по ним можно было добраться до уступов пошире, откуда открывался обзор на окрестности. Зато снаружи цепляться было не за что: все брёвна гладкие, а концы их остро заточены, даже если уцепишься, то заметят дозорные и выстрелят.
Илар забрался наверх и осторожно, ставя ноги строго одну перед другой, прокрался к деревянному настилу. Доски скрипели под его весом, но он двигался легко: сказывалась многолетняя привычка. Замер, упершись руками в колья, и обвёл цепким взглядом болота. Позади, в деревне, шумела мирная жизнь: готовились ко сну, прощались со знакомыми, смеялись в хмельной избе, наливали на ночь воды скотине. Лениво побрёхивали псы, вскрикнул разок чей-то шальной петух. Зато впереди, на болотах, стояла такая тишина, что казалось, будто она поднимается от топей и надвигается на деревню стеной. Такая тишь обычно становится предвестницей грозы, да и в воздухе будто бы пахло дождевыми тучами.
Илар вздохнул. Где сейчас Мавна? Правда ушла в неведомые владения нежити? И кто за неё постоит? Где ночевать собралась? Неужели под открытым небом? А если дождь начнётся? Пойти бы за ней, отыскать и помочь в пути – только права Купава, мать того точно не переживёт.
На вершинах заточенных кольев мягко мерцали алые огоньки – небольшие, размером со свечное пламя, но горели так ярко, что их было видно с другого конца деревни. Илар хмыкнул, глядя на ближайший к нему огонёк, и протянул руку. Тепла почти не ощущалось, но кончики пальцев стало покалывать, когда они оказались близко к огоньку.
– Лучше не трогай.
Голос прозвучал снизу, прошелестел полушёпотом. Илар обернулся. Ловко подтянувшись, к нему забрался чародей – тот, что выглядел самым юным. Илар подвинулся, освобождая место на помосте.
– Иначе что?
Чародей слабо улыбнулся:
– Ничего особенного, если ты не нежак. Но я бы не советовал. Ты ведь не чародей. Не управляешь своей искрой.
Илар убрал руку:
– Ладно. Как скажешь.
Он посмотрел чародею в лицо. Тот оказался ещё юнее, чем думал Илар, – лет шестнадцати, не больше. На гладком лице пробивалась совсем прозрачная щетина, на щеке – пара выбоин от оспы или прыщей. Глаза прозрачные и печальные, и весь он сам казался совсем тонким, робким, чуть сутулился и избегал смотреть на Илара. Зато на поясе у чародея висело сразу несколько ножей и серп – пусть совсем мальчик, пусть вовсе не похож ни на Лыко, ни на Боярышника, а непрост.
Илар отметил всё это за пару мгновений и повёл подбородком.
– Недавно в отряде?
Чародей просунул большие пальцы за пояс и покачнулся с пяток на мыски, будто колебался. Илар скучающе отвернулся. Не он к нему влез на ограду. Не он к нему пришёл в деревню. Не он завёл разговор.
– Пять месяцев, – ответил чародей.
Илар не знал, много это или мало по их чародейским понятиям, поэтому пожал плечами, но решил, что лучше знать всех чужаков по именам.
– Как тебя зовут?
– Сип.
– Илар.
Он протянул руку, и Сип с готовностью её пожал – неожиданно крепко.
– Сип, значит. Как птица?
Чародей робко улыбнулся, пряча глаза:
– Да если бы. Я когда к Сеннице в терем попал, совсем осипший был. Простыл так, что еле выходили. Голос долго ко мне возвращался. Лет восемь мне тогда было. С тех пор и повелось. Сипатый, Сип.
Хмыкнув, Илар потёр щёку. Он старался смотреть на болота, но и на чародея всё-таки бросил пару взглядов. Нужно ведь знать, кто заявился оберегать твою деревню.
– Но в отряде ты всего несколько месяцев.
– Верно. – Сип встал рядом с Иларом, тоже глядя в сторону болот. – Я учился. Мы все учимся. Нельзя прийти к ратному главе и сразу попасть в отряд. Обычно места в отрядах заняты, и чародеи ждут, когда… – Сип замялся и сглотнул. – Когда освободится место.
Илар сдвинул брови, повернув голову к чародею. Алый огонёк на стене резко очерчивал скулы и острый нос Сипа, а оспинки казались больше и глубже из-за теней.
– Что это значит? Как оно может освободиться?
Сип заметно смутился, опустил голову – видно, пожалел, что начал говорить с деревенским парнем. Мельком оглянулся, будто хотел спуститься, и Илар прицокнул языком.
– Не беги. Вы к нам пришли, не мы к вам. Я хочу знать, что вы за люди. Раз уж поднялся ко мне – будь добр, говори.
Сип был ниже его почти на голову, щуплый и хрупкий, правда как птица; русые волосы собраны в низкий хвост, глаза с длинными ресницами, тонкие запястья и узкие ладони – Илар точно победил бы, если бы они сошлись в драке. Только нападать на такого юнца не хотелось: за чародеями стоят рати и ратные главы, найдут управу на буйного деревенского парня. Да и ножи – раз шестнадцатилетний юнец разит упырей, то точно сможет шустро взяться за оружие. Илар подумал всё это за пару мгновений и поморщился.
– Твоя правда, – согласился Сип. – Будет мне урок – молчать, когда не спрашивают. Но… Знаешь, Илар. С Боярышником особо не поговоришь. А иногда хочется.
– Суров ваш предводитель?
– Скорее сух. Но Боярышник справедливый чародей. Матушка Сенница его любит.
– Как ты попал в отряд? Кроме тебя не было желающих? Кого-то… постарше?
Сип вспыхнул, возмущённо взглянул на Илара, но смутился ещё больше – подумал, наверное, что глупо отрицать свой юный возраст.
– Меня поставили на место Дивника.
– А с ним что?
Сип пожал плечами и ответил бесцветно:
– Убили.
Илар коротко кивнул. И то ладно. Не бывает неуязвимых чародеев, значит. И на Лыко найдётся управа, раз кто-то сумел дажеубить члена отряда.
– И ты в отряде меньше всех?
– Есть ещё Кандык. Он старше, но вступил вместе со мной. Но он уже уехал, Боярышник его отослал.
– На чьё место встал Кандык?
Илар не мог объяснить, почему его заворожило то, что места в чародейском отряде могут меняться – один придёт на место другому, как сырой каравай в печи сменит тот, что уже зарумянился или вовсе подгорел. Тем не менее чародеев в отряде всегда останется дюжина – ни больше ни меньше, таков порядок. Ему нравилось, как Сип произносит их имена своим тихим голосом, звучало как заговор: Боярышник, Дивник, Кандык…
– А Кандык… Его взяли вместо изгнанного.
Илар молча кивнул, переваривая услышанное.
– Значит, покинуть отряд можно, только если умрёшь или тебя изгонят? А если надоест скакать по уделам и весям? Можно уйти?
– Все хотят в отряд. Мало кто хочет его покинуть, – ответил Сип. – Но те, кто не входит в отряд, могут остаться в ратнице. Служить отрядам и ратям. Или уйти из поселения вовсе. Что, тебя звал к нам кто-то?
Вопрос застал Илара врасплох. Он качнул головой, но тут где-то вдалеке раздался протяжный хриплый вой, а следом за ним ближе, среди болот. Илар перегнулся через пики стены, всматриваясь в даль, и потянулся за стрелой.
– Не стоит, – шепнул Сип.
Он отщипнул от алого огонька – так, как щиплют от комка теста. Огонёк не стал меньше, только замерцал, словно подули на свечу. Молниеносным размашистым движением, какого Илар не ожидал от щуплого Сипа, тот отправил огонёк в сторону болот. На мгновение осветилась топь, и стала видна сгорбленная фигура ползущего упыря; вспышка – и голова твари взорвалась алыми искрами. Илар ошеломлённо повернулся к Сипу.
– Вот так? Но зачем вам оружие?
Сип слегка улыбнулся – не без самодовольства.
– Нужно быть готовым ко всему.
Снизу кто-то коротко свистнул. Сип вытянулся в струнку, у стены стоял Боярышник, и его широко распахнутые белёсые глаза отражали свет огоньков – так что казалось, будто на месте зрачков плещется кровь.
– Завтра первый обход, парень, – произнёс он, и Илар понял, что это относится к нему. – Приходи. Поможешь. А мы потом тебе.
Сип посмотрел на Илара с уважением и отступил в сторону, освобождая ему место на помосте. Кивнув, Илар сделал шаг – чтобы быть прямо напротив Боярышника.
– Я приду, – глухо пообещал он.
* * *Мавна никак не могла понять, почему это утро кажется ей таким странным. Вернее, она понимала, что ночёвка под открытым небом рядом с чародеем, вызвавшим искры для защиты от упырей, – это что-то совсем новое и неожиданное для неё, но было что-то ещё.
«Петухи», – осенило Мавну. Она ещё ни разу в жизни не встречала утро без петушиного крика. Посёлки отсюда были так далеко, что ни единый отголосок не долетал. Ни собачьего лая, ни пения петухов. Только вялый щебет лесных птах, ветер в кронах и шелест ручья.
Они съели немного хлеба: Мавна поделилась с неохотой, но знала, что лучше съесть сейчас, чем дожидаться, когда зачерствеет и покроется плесенью. Смородник отдал ей чуть-чуть сушёных ягод, собрал свои огоньки – провёл рукой над поляной, и снова пошёл намывать руки в ручье. Мавна тоже умылась – наспех, холодная вода ей не нравилась, да и простыть в пути было бы неприятно.
Утро занималось над лесом, сонное солнце подсвечивало стволы берёз золотисто-розовым: в кои-то веки небо не затягивало серой пеленой, а румянилось в просветах между деревьями.
Дорога вывела из рощи и к полудню свернула к малиннику. С обеих сторон клубками спутывались плети дикой малины – на невзрачных белёсых цветах жужжали пчёлы, и Мавна даже приспустила платок, так разогрело.
– Долго ещё? – в который раз спросила она.
Вместо ответа Смородник направил лошадь по дороге, отходящей вправо, в сосновый бор. Болота остались уже позади, и укатанная дорога пылила песком из-под копыт – Мавна сморщилась, представив, каково ей было бы идти за лошадью.
Сосновый бор разбавляли стройные можжевельники, у их изножья стали попадаться черничники и раскидистые папоротники. В тишине они проехали ещё час или два – мерная поступь лошади убаюкивала, и без разговора Мавне трудно было понять, сколько времени прошло.