Пути Волхвов

– Не могу ничего обещать.

Летава будто бы не знала, что делать – сердиться или бросаться в ноги и молить дальше.

– Соколик, Молеко слабенький совсем! Отец не сможет без него. Он на матушку так похож.

– На летавицу? – хмыкнул я.

– Так разные у нас матери, – потупилась Летава и отошла от меня.

Удивительно, но у меня что-то кольнуло в груди.

– Так если слабенький твой Молеко, какой отцу в нём прок?

Сказал и пожалел. Летава ушла в дальний угол и стала заплетать волосы, собираться.

Так было испокон веку, и кто я такой, чтобы просить нарушить заведённый порядок? Селяне, чьи дома теснились вдоль Трактов посреди Великолесья, должны каждый год платить лесовым за защиту и милосердие. Лесовой и чужаков отпугнёт, и дичь на охотника погонит, а мог бы осерчать за то, что в его владения вторглись да домов из его деревьев понастроили. За то лесовой просил плату: по невинной душе в год с каждого селения. Над чьим изголовьем зажжётся огонёк в макушку лета, тот, значит, избран лесовым и в урочный день должен уйти в лес, чтобы никогда не вернуться к родным, позабыть всё, сменить облик и примкнуть к стаям лешачат, носиться по чащам и выполнять мелкие поручения своих покровителей.

Я услышал, как Летава шмыгает носом. Видно, давно ждала сокола, чтобы за брата попросить. Но не я был виноват. Никто не согласился бы. С нечистецами трудно выстроить отношения, но легко разрушить. Я не хотел портить нашу дружбу со Смарагделем из-за незнакомого сельского мальца. Если избрал тебя лесовой, зажёг огонёк, то можешь пытаться сколько угодно, но не развязать тебе ниточки судьбы, не свернуть с дороги. Господин Дорог и Владычица Яви позаботятся о том, чтобы всё было так, как суждено.

– Не держи на меня зла, Летава, – попытался утешить. – И себя не вини, что не того сокола попросила. Мы все такие.

– Глаза у тебя – как льда куски, – зло бросила мне Летава, вытерев рукавом нос. – И душа такая же.

Я молча согласился с ней. Права красавица Летава, нет во мне ни сочувствия, ни милости.

Пошарил в кошельке и положил, не глядя, несколько монет на стол. И увидел свой пузырёк, который давал Летаве накануне. Такой же полный, каким он и был.

– Я не выпила, – с ядом в голосе призналась девица. – Понесу от тебя, тогда точно в терем возьмёшь.

– Найди меня сначала, глупая. – Я сгрёб пузырёк, распахнул окно и выскочил на крышу трактирского крыльца, а оттуда спрыгнул во двор, за Рудо.

Не хотел, чтобы внизу меня встретил трактирщик. Пусть Летава бежит и жалуется ему, только пока расскажет, мы с Рудо ускачем уже далеко от Топоричка. А о знахаре других расспрошу.

Глава 2

Штиль и шторм

Eё нашли на берегу – мёртвую и прекрасную, как январские сумерки. Светлые волосы спутались, разметались по берегу, и ветки прибрежных кустов запустили в них свои костлявые пальцы, будто хотели взять себе на память кусочек холодной красоты. Её губы когда-то были алыми, но теперь их подёрнула безжизненная синь. На груди под тонким прозрачным платьем чернели страшные глубокие язвы.

Её нашли на берегу, так сказали Ниму. И он даже видел её неподвижное спокойное лицо – мельком, издали, и ему тогда казалось, будто он подглядывает за спящей или больной, и от этого становилось чуточку стыдно.

Потом, когда её предали чёрной земле, кто-то на их улице сошёл с ума. Какой-то старик спятил, и он не был ни родственником, ни другом погибшей. Люди стали покидать деревню, боясь стать такими же безумными, как тощий бородатый сосед. Времена тогда стояли неспокойные, то и дело доходили слухи о целых деревнях спятивших, и никто не хотел повторить их участь. Хворь дошла из Княжеств до Перешейка, и оттуда люди устремились в Царство, дальше на юг, дальше от безумства и уродств, которые приносила болезнь.

Так Ним с родителями оказались в Стезеле, где он и прожил почти всю свою жизнь. Про мёртвую девушку и сумасшедшего старика он почти забыл, но так ему лишь казалось. Раз уж видел что-то, это останется с тобой навсегда. Осядет слоем пыли в дальнем углу памяти, а потом нет-нет да и всплывёт: во сне или просто так, взбудораженное чем-то случайным, взбаламученное со дна.

Ним внезапно вспомнил о мёртвой, когда увидел на площади у Зольмарской пристани попрошайку – у неё были такие же синие губы и язвы на шее, похожие на раны той незнакомки, полузабытой и давно погребённой.

Ним передёрнул плечами и отвернулся, чувствуя, как к горлу подкатывает тошнота. Чтобы отвлечься, он зашагал к торговым рядам.

Зазывалы громко расхваливали товары, приглашали в лавки. До отплытия ещё оставалось время, а лоточники манили ароматами пирогов и пряников. Ним вынул из котомки книжку, сшитую из чистых пергаментных листов, и угольный карандаш. Позади торговых рядов возвышалось святилище Золотого Отца – как водится, с круглыми золочёными куполами, даже в хмурый день сияющими в небе румяными луковицами. Ним зашуршал углём по пергаменту, изображая величавый силуэт святилища, и посетовал, что у него не было с собой красок, а то он заштриховал бы небо серым, а луковки куполов окрасил бы рдяно-золотым, таким чудесным цветом, каким наливаются сладкие поздние яблоки. Ничего, скоро у него будет столько красок, сколько он посмеет пожелать.

Вокруг мельтешил простой люд, собравшийся на торг. Быстро разлетались пироги, бублики, сладкие булочки в виде птиц, сахарные петушки на палочках и глазированные пряники в виде святилищных куполов. Подальше, ближе к пристани, расположились торговцы рыбой и морскими гадами, и там стояла солёная рыбная вонь, от которой Нима начинало мутить, и он с ужасом представлял, что такой запах, вероятно, будет преследовать его во время всего далёкого морского пути.

Дорога страшила Нима, но больше страшили Княжества, куда ему предстояло отправиться. Говаривали, там творятся страшные вещи – даже после того, как оттуда ушла Морь. Земли кишат нечистецами, злобными существами, застрявшими где-то между жизнью и смертью, не людьми, но и не зверями… Когда-то давно и в Царстве встречались нечистецы, но Золотой Отец загнал тварей далеко на север, в сумрачные леса да студёные реки. Серебряная Матерь тогда разгневалась, и они с Золотым Отцом долго гоняли друг друга по небосводу, а на земле мелькали день и ночь, сменяя друг друга по сотне раз за сутки.

Солоноводное княжество, наряду со Средимирным, считалось самым развитым и безопасным. Пожалуй, даже более безопасным, чем Средимирное, – по землям Солоноводного не тянулись дремучие леса, по которым рыскали лесовые, охочие до людских душ. Говорили, даже реки в Солоноводном были солёные, непригодные для жизни, и можно не бояться, что мавка или её покровитель-водяной затащат на каменистое дно, свяжут руки водорослями, а рот набьют склизкой тиной.

Кроме того, воды между Солоноводным княжеством и Царством непрестанно бороздили торговые суда. Из Царства везли ткани, пряности и сладкие сушёные плоды, из Солоноводного – меха, соль, мочёные ягоды и терпкий тёмный мёд. А ещё суда охотно брали попутчиков. За монеты, разумеется. Отец Нима подсуетился, договорился с капитаном, который готовился везти в Солоноводное торговцев и нагрузил судно сушёной хурмой, персиками и мелким сморщенным изюмом. Молодой черноволосый капитан согласился взять на борт юношу, а когда узнал, что тот собирается поступать в ученичество, да ещё и к художнику, в прославленное Солоноводное учебное святилище, – вовсе сбавил цену вдвое.

Путь предстоял не то чтобы долгий – месяц даже не успеет налиться полным ликом Серебряной Матери и пойдёт на убыль. Но Ниму было боязно впервые покидать родные земли, расставаться с семьёй и начинать новый путь.

Ним подрисовал ажурную лепнину и поставил в углу листа свои инициалы: Н.Ш. – Нимус Штиль. На него уже стали косо поглядывать лоточники. Странный парень, ничего не покупает, только пергамент рисунками пачкает. Ним устоял перед искушением и не купил даже сахарного петушка, ведь деньги ещё пригодятся в Солоноводном, глупо растрачивать их на торжище. Он убрал книжку с карандашом и зашагал к пристани, стараясь не обращать внимания на сгущающийся вокруг него запах рыбы.

Первые два дня плавания дались Ниму тяжело. Отец предупреждал о коварстве морской болезни, терзающей даже привычных к водным путешествиям так жестоко, что порой забирала их души. Матушка нашила Ниму подушечек с нюхательными солями и со слезами на глазах просила почаще вдыхать ароматы, чтобы прогонять дурноту. Ним горячо пообещал ей всеми силами бороться с корабельным недугом и поклялся тут же по прибытии отправить письмо домой.

Пока судно готовилось к отправлению, Ним рисовал в книжке очертания города и стоящие на якорях корабли и долго не замечал, что ему через плечо заглядывает незнакомец.

– Красиво как, – вздохнул юноша, и Ним вздрогнул, черкнув грифелем через рисунок. – Я так не могу.

Ним с недовольным видом повернулся к чужаку. Тот был высок, тонок и темноволос, а в светло-карих глазах плескалось что-то похожее на зависть.

– Не всем дано, – напыщенно хмыкнул Ним.

Хоть ему не нравилось, когда за его работой подглядывали исподтишка, но от похвалы по лицу всегда невольно расползлась улыбка.

Ним как бы невзначай перелистнул страницу, показывая зарисовку святилища, которой он гордился.

– Научи меня, – выпалил незнакомец. – Пожалуйста. Я только буквы рисовать умею, ну, имя своё чтоб писать.

– Я и сам не вполне научен, – буркнул Ним в ответ. – Плыву поступать в ученичество. Слыхал про Солоноводное учебное святилище? Оно даже краше, чем Зольмарское в Царстве. Там ценят искусства и ремёсла, ходит молва, что в Княжествах обучают куда тщательнее, чем у нас.

– Чему же ещё учить, раз тебя так карандаш слушается… – вздохнул юноша. – А чудно?, да? Княжеские земли дикие, а святилище-то красоте всякой учит.

Ним с ложной скромностью пожал плечами и добавил на почти законченный рисунок несколько уверенных штрихов, умело скрывая неверную чёрную линию, возникшую оттого, что дёрнулась рука.

– Буду писать великие картины. Не карандашом по пергаменту – цветными красками по холсту и доскам. Смогу писать людей так, что от отражения в зеркале не отличишь.

– Значит, нам выгодно стать друзьями, – улыбнулся юноша. – Я – Фелдо Кихс. Сын торговца, что везёт сушёные фрукты на этом судне. Напишешь когда-нибудь мой портрет?

– Нимус Штиль. – Ним пожал протянутую руку Фелдо и высокомерно добавил: – Тебе выгодно стать моим другом. А насчёт собственной выгоды я пока не уверен. Но готов выслушать твои предложения.

Едва судно набрало ход, расправило серые крылья-паруса и закачалось на волнах, Нима скрутила такая немочь, что он забился в свою тесную каюту, лишь бы не видеть, как горизонт клонится то влево, то вправо, не давая взгляду отдыха.

Фелдо таскал Ниму еду, но того непрестанно тошнило, а от матушкиных солей только сильнее болела голова, и единственное, что мог есть Ним, – это подсохшие корки серого хлеба, запивая их холодной водой.

– Долго ли ещё плыть, Фелдо? – со страданием в голосе спрашивал Ним, когда сын торговца приносил ему очередной обед, которому снова суждено было остаться нетронутым.

– Всё по милости Морского Хозяина, – разводил руками Фелдо. – Если он благоволит судну, если ему по нраву наш товар, то может доставить всего за половину оборота Серебряной Матери. Если нет – можем долго бултыхаться.