Дендизм Альфреда де Мюссе: поэзия и правда

14. «Самое вульгарное – педантическая тщательность». Недопустимым считалось появиться на людях в новеньком, с иголочки, костюме;

15. можно было потратить умопомрачительное количество времени и денег на туалет, но лишь с тем условием, чтобы потом об этом забыть и полностью расслабиться, отдаться непринужденной иронии, проявить изысканную небрежность;

16. не просто хорошее воспитание, но еще и выхоленность, подтянутость, светская лёгкость в обращении [4].

Не правилом, но закономерностью является то, что многие денди оставались холостяками и были холодны к женщинам. Они могли быть галантными поклонниками, проявлять светскую любезность, могли быть известны своими эротическими приключениями, но пылкими любовниками не были [4, с. 269]

Дендизм во Франции

Французские денди 1830-x годов немало почерпнули для своего обихода именно из английских «модных» романов. Они читали их как учебники дендизма. Особую роль сыграли романы «Пелэм», «Трактат об элегантной жизни» (1830) Бальзака и эссе Барбе д’Оревильи «О дендизме и Джордже Браммелле» (1845) [4].

Тесная связь костюма и литературы – давняя традиция во Франции. В стилистике одежд первой половины XIX века культурные и политические аллюзии непременно присутствовали в качестве читаемых знаков: «Маскарад отвечал духу времени. Со времен революции французы привыкли выражать политические взгляды и литературные вкусы через костюмы и модные позы: с самого начала республиканцы были санкюлотами. В эту эпоху для любого мнения и позиции имелся свой вариант стиля. Сторонники «ультра» предпочитали бриджи до колен и антикварные табакерки; либералы носили серые шляпы, а бонапартисты – имперские сюртуки с золотыми пуговицами. Феминистки ходили в мужских костюмах ? la Жорж Санд; учёные дамы – в тюрбанах ? la мадам де Сталь. Обожатели лорда Байрона отличались нарочитой бледностью и буйными шевелюрами. Любители романов Вальтера Скотта покупали себе шотландские вещи, своим детям – клетчатые юбки, а женам – ткани «Диана Вернон» и шали «Ламмермур». Почитатели Дюма носили бархатные береты и шпаги в средневековом духе, а поклонники и поклонницы Готье и Гюго – камзолы в стиле Ван Дейка, женские платья «полонез ? brandebourg» и живописные венгерские рединготы. Пылкого сторонника «Молодой Франции» можно было сразу узнать по знаменитому красному жилету, в то время как его противники, классицисты, выбирали более приглушённые тона: это было противостояние ярких и тусклых цветов» [3].

В атмосфере, столь насыщенной культурными реминисценциями, французский дендизм быстро оформляется как самостоятельная эстетика и философия жизни. Это не только состязание вкусов, но и стихия театральности, готовность к костюмированной игре в повседневных ситуациях. Рефлексией по поводу одежды и внешнего вида заняты лучшие умы эпохи [4].

После Июльской революции 1830 года на французский престол взошёл «король-буржуа» Луи-Филипп. Старая система социальных различий в результате была во многом пересмотрена: на авансцену выдвинулась новая буржуазная элита, к которой старая аристократия относилась более чем презрительно. Однако разбогатевшие дельцы желали утвердиться не только в своих экономических правах, но и в сфере светской жизни [4].

В 1830 году Бальзак видит в обществе три социальные группы: «люди, которые трудятся»; «люди, которые мыслят»; «люди, которые ничего не делают». Им соответствуют три образа жизни: трудовой, богемный и элегантный. Получается, что мода – удел праздных натур («l’oisif»). Это и создает изначальную коллизию всего трактата: ведь Бальзак, сам будучи сугубо «богемным» автором, тем не менее взялся описывать мир праздных щёголей, желая проникнуть в законы «метафизики вещного мира». Поэтому исходное определение «элегантной жизни», коль скоро речь идёт о праздности, – «искусство одухотворять досуг».

Цель Бальзака – установить принципы модного этикета для «новой аристократии»: «элегантная жизнь есть не что иное, как школа хороших манер» [8]. Решающим признаком здесь становится не богатство, а умение тратить деньги на «правильные» вещи и верно вести себя в свете. Для Бальзака концепция элегантности, можно сказать, связана с исходным этимологическим значением самого слова, восходящего к идее осознанного выбора: его задача – научить человека осмысленно и со вкусом выбирать себе туалеты и интерьер. Правда, такое обучение в пределе заведомо обречено на фиаско, поскольку, согласно Бальзаку, эстетический вкус – почти всегда врожденное чувство, но все же тут задействованы и привычки, а это уже сфера воспитания [4].

Альфред де Мюссе как денди

Насколько соответствует французский поэт и писатель Альфред де Мюссе (1 декабря 1810, Париж, Франция – 2 мая 1857, Париж, Франция) канонам дендизма? Рассмотрим имеющиеся сведения и оценим их соответствия критериям.

1. Элегантный щёголь, главное занятие которого – блистать своими туалетами

Мюссе изучал латынь, историю, философию, французскую литературу, право, медицину, пытался стать живописцем (в духе художника романтической школы Делакруа), увлекался римской поэзией.

Несмотря на то, что Мюссе связал свою жизнь с литературным творчеством, он не мог считаться поэтом, писавшим ради заработка. Родители гордились успехами сына и не отказывали ему в деньгах. В высшем обществе им очень дорожили и даже при дворе короля Луи-Филиппа он пользовался уважением.

Однако жизнь его была очень напряжённой. Возвращаясь домой за полночь, он нередко садился за письменный стол и до утра нервно, лихорадочно-возбужденно работал. На следующий день его одолевала усталость. Он изнемогал и, чтобы вернуть утраченную бодрость и силу, пристрастился к возбуждающим средствам – сначала к вину, а затем и водке [9].

Таким образом, сложно однозначно назвать Мюссе щёголем, главной задачей которого было блистать туалетами.

2. денди – мужчина, одевающийся постоянно по моде, порядочного происхождения, имеющий достаточный доход и обладающий хорошим вкусом

Мюссе происходил из знатного, но обедневшего рода (в XVI веке один из его предков женился на Кассандре, музе Ронсара) [10]. Аристократ де Мюссе имел репутацию единственного светского человека среди французских романтиков [9]. Требование порядочного происхождения выполняется.

Родители содержали его в молодости, но в 1838 году Мюссе из-за материальных трудностей был вынужден начать работать библиотекарем. Также о его молодости пишут: увлекаясь поэзией, Мюссе не чуждался светских удовольствий и старался насладиться ими в той мере, в какой это было возможно в его положении юноши из небогатой дворянской семьи [9]. Требование достаточного дохода выполняется только частично.

Один из современников так описывал внешность поэта: "Он был строен, среднего роста. Костюм его носил следы величайшей заботливости, даже слишком уж чрезмерной заботливости. На нем был фрак бронзового цвета с золотыми пуговицами: на шёлковом темного цвета жилете болталась тяжелая золотая цепь; две камеи перехватывали складки его батистовой рубашки; узкий галстук из черного атласа ещё более оттенял бледный цвет его кожи. Красота его рук не скрывалась тонкими батистовыми перчатками. Особенное внимание обращали на себя белокурые густые волосы. Как и у лорда Байрона, они были подстрижены в виде короны над поэтическим лбом и виноградообразными локонами спускались с висков и затылка. У блондинов обыкновенно бороды рыжие; но у него борода была темнее волос на голове, а брови почти чёрные. Нос греческий, рот – очень милый. На всей его фигуре лежал отпечаток аристократичности" [9].

Данное описание подтверждает признание его хорошего вкуса. Но то, что Мюссе заботился о костюме чрезмерно, настолько, что это бросалось в глаза окружающим, делало его менее похожим на денди, так как для денди неприлично демонстрировать очевидную заботу о костюме, допустима только выхоленность тела. Костюм же напротив должен казаться небрежным, носимым непринуждённо.

3. денди не просто одевается «постоянно по моде», он во многом её создаёт, будучи лидером моды. Его манеры подчинены особому кодексу поведения, его костюмы – лишь часть общей продуманной системы. И в этом его отличие от бесчисленных подражателей – это предельно структурная личность, светский лев, сноб, держащий дистанцию: каждое его движение – знак артистического превосходства

Из свидетельств современников известно следующее:

Мюссе, как настоящий денди, одевался в согласии с модой весьма эксцентрично. Его сюртук украшал необычайно широкий бархатный воротник, брюки он носил в обтяжку, либо голубого, либо розового цвета. Огромный галстук и высокий цилиндр, надвинутый на ухо, дополняли картину [9].

Он интересовался фасонами фраков и шляп, увлекался бегами, азартными играми, ухаживал за модными кокотками [9].

Он был кудрявым блондином, имел большие голубые глаза, носил зелёные брюки, синие рединготы, красные жилеты [22].

Когда Жорж Санд познакомилась с Мюссе, её прежние поклонники были против его введения в её круг общения, они уверяли, что эта открытая связь с тем, кто выглядит изнеженным франтом, светским человеком, фатом повредит литературному будущему Жорж. Одного из них, Планше, от дуэли с которым позже Альфред отказался, так как тот принёс извинения, выгнали, так как его неопрятность шокировала изысканного Мюссе [29].

Что касается литературного творчества, Золя, в юные годы страстно увлекавшийся поэзией Мюссе, так говорит о «Ночах»: «Когда он писал «Ночи», то уже отбросил романтическое одеяние, он перестал быть представителем своей эпохи и стал поэтом всех времен. Голос его звучал, как крик любви и горя всего человечества. Тут он вне моды, вне литературных школ» [9].

В тот момент, когда в тени торжествующего и уже пережившего себя романтизма начинают появляться поэтические группировки, откуда скоро выйдут парнасцы и первые символисты, презирающие «невежественную толпу», Мюссе требует поэзии, понятной для широкой публики: «Самая большая ошибка думать, что существует возвышенное искусство, недоступное для непосвященных… Надо стремиться привлечь к себе толпу, чтобы она понимала тебя и любила» [9].

Внутреннее содержание поэзии Мюссе имеет ещё большее значение: он отразил сложность и противоречивость душевной жизни современного человека, отразил её глубоко и правдиво, будучи сам настоящим enfant du siecle; поэтому он нам так близок и понятен со своими переходами от высшего идеализма к воспеванию мимолетных удовольствий, со своей смесью пессимизма, цинизма и безграничной нежности души [9].

На основании таких сведений можно сделать вывод, что в вопросах, касающихся костюма и его деталей, Мюссе скорее следовал моде, в частности, моде на дендизм, если можно так выразиться, чем диктовал её. Но в литературной моде его действительно можно назвать новатором и снобом, хотя и не стремящимся держать дистанцию между собой и большинством.

4. гордость под маской вежливого цинизма

Сведения неоднозначны:

Мюссе искал в любви драматические переживания, поэтому сознательно причинял себе и возлюбленной страдания. Но хотя поэт и чувствовал себя счастливым, где-то на самом дне сердца появились первые симптомы скуки. Прошло безумие чувств, он стал сравнивать ее с другими женщинами… и не увидел разницы [9].

В дальнейшем, при изучении информации о любовных увлечениях Мюссе, становится очевидно, что сохранять собственное достоинство перед женщинами и на публике ему в эти периоды было крайне сложно и редко удавалось.

Мюссе метался между неуверенностью и попыткой все забыть до тех пор, пока ему не пришлось вызвать на поединок Густава Планше, литературного критика, отрицательно высказавшегося о Жорж Санд. Друг поэта попытался объяснить Мюссе, что Жорж Санд не заслуживает того, чтобы подставляться из-за нее под пули. Мюссе отказался от дуэли, удовлетворившись извинениями Планше [9].

Однако, эти факты скорее говорят о соответствии Мюссе канонам дендизма, чем нет. Гордость, цинизм, снисходительность, пренебрежение, построение дистанции присутствуют, хотя настоящий денди был бы в данных ситуациях менее эмоционален и порывист, если бы только не желал произвести впечатление на публику.

5. отточенная холодность обращения;

Больше всего сомнений в соответствии поведения Мюссе этому требованию вызывают его отношения с Жорж Санд.

О любовном письме, которое написал Мюссе Жорж Санд, говорилось, что оно поражало откровенностью, удивительной для этого насмешника и вольнодумца, который говаривал, что любит всех женщин и всеми пренебрегает [9].

Мюссе всё время раздражался из-за педантичности Жорж Санд, с которой она неизменно, даже во время путешествия, садилась за работу, вскакивая ночью с постели и запирая дверь, соединяющую их комнаты. Злость поэта проявлялась в бурных сценах. Он не выбирал слов, чувствуя себя оскорбленным и непонятым [9].

То есть, в любовных отношениях с этой женщиной Мюссе скорее показывает себя эмоциональной и страстной натурой. В пользу же его соответствия требованию холодности говорит то, что он имел репутацию «насмешника и вольнодумца, который говаривал, что любит всех женщин и всеми пренебрегает».

Современники имели о Мюссе следующее мнение: любить и быть любимой Мюссе непросто, настолько его взбалмошный характер находился под воздействием страсти. Его поведение, которое некоторые знакомые сурово осуждали, невозможно было понять, а, следовательно, простить. Всю жизнь Мюссе был чудо-ребенком, превращавшимся иногда в сорванца: его увлечения, гнев, радости, печали не были похожи на проявления взрослого человека [22].

6. саркастические реплики по поводу вульгарных манер или безвкусных нарядов;

Как и с модой, данному пункту Мюссе скорее проявляет себя как денди в вопросах литературы, нежели в вопросах нарядов и манер:

Его приятели старались выполнять правила высшего дендизма: невозмутимое равнодушие, презрение ко всему «вульгарному». Но в этом отношении Мюссе нельзя поставить в один ряд с ними, – «в груди его горел огонь священный», он был поэтом [9].

Нечто подобное Мюссе проявляет в отношении к литературе: он выступает и против технической виртуозности некоторых из своих современников-поэтов, иронизирует над тем, что они признают исключительно богатые рифмы, как будто от этого обогащается содержание их поэзии [9].

В первую очередь достается романтикам: «Каков бы ни был мой герой, – говорит Мюссе, – чахоточный, косой, горбун или паралитик», у него все-таки есть одно достоинство – он «историческим лицом не назывался». Этими словами Мюссе хочет отмежеваться от романтиков, без конца и на все лады писавших на исторические сюжеты [9].