Лучшее, чего у меня нет

– Кто все эти люди, Заза? – также серьезно переспросил я.

Заза заливисто расхохотался, откинув голову. Мекисе на миг остановился.

– Эх, Торнике, Торнике. Вот, за что я тебя люблю. Я про фильм “Жил певчий дрозд”.

– Ааа, ты про того литавриста, который весь фильм бегал-бегал, пока его не сбила машина?

– Вот. Все-то ты помнишь. И только не говори, что ты не увидел более глубокого смысла в этой картине.

– Ну давай, давай расскажи, почему, по-твоему, вы с тем всегда куда-то спешащим типом похожи.

Мекисе продолжил массировать Зазу, которого попросил вновь перевернуться на спину.

– Во-первых, этот типа ветренный и безалаберный Гия весь фильм хочет всем угодить – собственной матери, маэстро, ансамблю, соседям, друзьям, близким, чужим людям, всем своим многочисленным женщинам, понимаешь? Перед этим извинись, перед тем тоже, той подари цветы, этой внимание. И все равно остается виноватым. И при этом ведь он поразительно внимательный человек. Он дарит товарищам редкие пластинки, книги, ведет друга с вывихнутой рукой в больницу, зачем-то провожает свою бывшую до работы. И при этом все равно все вечно им недовольны. А все потому, что парень на выступлении от удара в литавры в начале концерта до удара этим же инструментом в конце концерта, а это расстояние длиной в полтора часа, живет своей жизнью и делает, что хочет. И хотя он все время и везде тотально опаздывает, тем не менее к финалу исполнения он появляется вовремя и делает свое дело, как надо. Хоть в последнюю секунду, но делает же. Я почему сейчас это вспомнил…

– Да, почему?

– В фильме он просит прощения за свои опоздания у своего маэстро именно в серной бане, представь?

– Правда? Сколько ты раз ты смотрел этот фильм?

– Не помню, раз пять. Я вообще обожаю Иоселиани. Но этот фильм больше всего. А потом этот Агладзе – это же клондайк благородства, добра и света. Вспомни, его улыбку, его подмигивания глазами. Это же вылитый я. А какой он в фильме любознательный, заглядывает везде, куда можно – в телескоп, в микроскоп, в операторскую камеру. Он следит за жизнью, но она все равно от него ускользает, как песок, как вода сквозь пальцы, как этот пар в небо.

– Но он ведь кончил плохо…

– Да. И, главное, весь фильм смерть, словно подстерегает его. То камни падают сверху, но дыра в полу театра чуть не поглощает его, то огромный горшок комнатного цветка чуть не сваливается на его башку. Он все время выскакивает впереди общественного транспорта. И в финале, Ток, внимание, именно из-за женщины, которая ему понравилась, лишь взглянув на нее, он погибает.

Повисла пауза. Мой взгляд вновь пополз к небесному порталу в потолке.

– Ты уверен, что он погибает? – спросил я.

Заза недоуменно посмотрел на меня. Мекисе закончил свое дело и попросил оплаты. Заза, поспешно обмотавшись полотенцем, вышел в предбанник, расплатился с банщиком и, вернувшись, мигом нырнул в бассейн.

– Что ты имеешь в виду?

– Я просто говорю, откуда ты знаешь, что он погибает? Ведь там удар и его просто увозит карета скорой помощи. И нигде, и никто не говорит об его смерти.

– Но ведь это очевидно, брат. В кадрах показан его город, улицы и его друзей без него. Все живет обычной жизнью без него. Тбилиси и все в нем есть. А его нет.

– Это понятно. Но давай посмотрим на это с другой стороны. Вот ты, например, знаешь, что актер, сыгравший Гию Агладзе, его в жизни зовут Гела Канделаки, он даже не актер. Вернее, это единственная его роль в кино. Ни до, ни после в кино он не снимался. Хотя режиссером был. Странно да?

– Я этого не знал. Круто. Но при чем здесь это?

– Дело в том, что он играл лучше, чем многие другие. Он играл так натурально, как жил.

– Я с тобой согласен. Но я по-прежнему считаю, что в фильме он погибает. Это очевидно, Ток!

– Заза, не верь тому, что тебе выдают за очевидность. Ведь тебе представили Гелу Канделаки, как актера, а он, вместе с тем, что он блестящий актер, на самом деле ни капельки ни актер. И смерть его героя, может, это ни капельки не смерть. Может быть, он потом оклемался и опять продолжал свою жизнь. Или уволился, написал шедевр и стал великим композитором. А город и его друзья, которые, как ты говоришь, в кадрах пусты без него, они на самом деле не пусты, а полны им. Ведь он не должен отражаться в витринах магазинов или окнах ресторанов Тбилиси, или в глазах своих друзей. Он в душе своего города, друзей, в их памяти, в их сердце, в голове.

– Не пусты, а полны им?..

– Да, взгляни на это так.

– Красиво ты говоришь. И ты, действительно, в это веришь?

– Да. Я верю в то, что Иоселиани не убил бы своего героя, ведь он такой обаятельный. И в этом ты прав, обаятельный, как ты. Иоселиани ввел его в вечность. И теперь я, ты, когда-нибудь наши потомки и много других людей будут смотреть метания этого Гии Агладзе по жизни, на его нелепую якобы смерть и учиться, как не жить.

– Как не жить?

– Да, именно. Как не жить.

– А как жить?

– Заза Акакиевич, вот подрастешь и снимешь фильм, о том, как жить. Я знаю, у тебя получится. А сейчас давай сматывать удочки. А то ты после стараний мекисе блистаешь, как золото. Боюсь, что такое золото украдут инопланетяне, или поглотит земля.

– Земля? Нет! Этому никогда не бывать! – вновь расхохотался Заза и погрузился в бассейн с головой.

Почтальон. Задание. Дверь Торнике

“Можно простить человеку все,

кроме отсутствия”.

О. Хаксли

Голова была тяжелая, а вот сердце юноши стучало спокойно.

Какое-то странное, будто сотканное из сотни несказанных слов, почти тактильное спокойствие обволакивало его комнату, как ванильное мороженое вафельный стаканчик. Будильник зазвенел, как положено, в шесть утра. Вернее, без трех минут шесть.

Парень наощупь нашел любимое кольцо на тумбочке у кровати, надел его на указательный палец руки и сел в кровати. Рассвело утро дня, когда он должен был выполнить давнее задание. Ровно в шесть часов и одну минуту на письменном столе зазвонил мобильный телефон. Парень быстро встал с постели и внимательно всмотрелся в неизвестный номер на экране.

– Привет, Демна! Я тебя разбудила? – спросил в трубку ровный женский голос.

– Нет, – ответил Демна. – Я уже не сплю.

– Хорошо. Если помнишь, это нужно сделать сегодня.

– Разумеется, помню.

– Адрес и время напоминать надо?

– Нет.

– Ок! Только у меня есть еще одна просьба.

– Какая?

– Проведи этот день только для себя.