Пепел золотой птицы

Глава 10. Заяц

К востоку от Зубцова, меньше, чем на полпути в Злотолесье, пробегал безымянный ручей, который Кошкин по-глупости принял за Волгу, проезжая здесь когда-то в первый раз. Но место было приметное. Еще с дороги виднелась полусгнившая и поросшая мхом поваленная сосна, служившая мостком через ручей, а дальше – поляна, широко раскинувшаяся среди хвойного леса. Поляна была пастбищем. Кошкин, явившись сюда поутру, в седьмом часу, еще издали увидел мальчишку-пастуха – тот, впрочем, тоже его увидел и предпочел погнать стадо поодаль, не мешая господину верхом на великолепной лошади.

Кошкин спешился, привязал Яру к дереву и оставил щипать траву, понятия не имея, сколько времени придется здесь провести. Может, и вовсе уедет ни с чем. Огляделся. Лес вокруг поляны стоял стеной, и мало что можно было увидеть, кроме ручья да участка грунтовой дороги. И все-таки Кошкин, припомнив разговор с Настасьей, долго, до рези в глазах, вглядывался в просвет меж соснами, надеясь увидеть на северо-востоке тот самый монастырь. Хотя бы колокольню, хоть издали. Напрасно. Монастырь был слишком далеко, должно быть.

Да и ждать пришлось совсем недолго.

С дороги послышался конский топот, Кошкин вышел ближе – и вскоре увидел легкую двуколку. И глазам своим не поверил: правила ею сама и весьма уверенно – Александра Васильевна Соболева. Увидев его, натянула вожжи, повела лошадь шагом, а потом в сторону от дороги. Кошкин поспешил к ней, подал руку, желая помочь сойти:

– Благодарю, что приехали! – улыбнулся: – я просил вас в письме взять извозчика, но никак не думал, что вы станете править коляской сами… Вас в Италии этому научили?

– Что вы, нет… Там, где мы с тетушкой остановились, дамам и вовсе непозволительно было выйти за ворота виллы без сопровождения.

– Так и у нас непозволительно! – хмыкнул Кошкин.

– Это да… – Соболева некоторое время с сомнением смотрела на его протянутую ладонь, но все-таки оперлась и спустилась наземь. Объяснила: – меня Татьяна Ивановна научила коляской править. Говорит, у меня рука крепкая… в первый раз мои крепкие руки кто-то похвалил. Ну а с лошадьми я всегда общий язык легко находила – еще в деревне на Черной речке, у матушки…

Походя, но нежно она погладила голову и уши запряженной лошади, и та действительно даже не дернулась, признавая Соболеву «своей». Саша отдала поводья Кошкину.

– Татьяна Ивановна часто выезжает одна, стало быть? – поинтересовался он, привязывая кобылицу неподалеку от Яры.

– Да, часто… и в лавку заехать надобно, и у Громовых она бывает едва ли не каждый день, и подруг в Зубцове у Таты множество – дома за пяльцами она не сидит, некогда. Говорит, что самой ездить куда удобней. Да и Зубцов – это не Петербург, здесь все проще, все друг друга знают. Степан Егорович, опустим эти разговоры. Вы мне написали, сказали, это важно – меня так перепугала ваша записка! Что-то с Его сиятельством графом?

И она с вопросом и какой-то невероятной покорностью в огромных карих глазах смотрела теперь на Кошкина.

В письме, отправленном накануне через Сапожникова, он действительно просил ее о встрече в тихом условленном месте. Просил взять извозчика и не говорить никому, куда едет и зачем. Любая другая женщина, несомненно, сочла бы его наглецом да мерзавцем. Просьбу бы проигнорировала, а то и нажаловалась бы всем, кому можно.

Александра же Васильевна ему верила всем своим огромным сердцем. И, кажется, готова была сделать все, что он ни попросит. Кошкина это пугало, признаться. А еще накладывало ответственность – такую, которую он не имел права не оправдать.

Если и были у него какие-то сомнения в Саше прежде – то сейчас они все ушли. Он тоже верил ей всецело. Кажется, она единственная во всем Зубцове, кому он мог так верить.

Правда, в письме Кошкин ни слова не сказал об угрозах неизвестного ему отправителя. Кошкин совершенно не хотел втягивать эту женщину в свои тяготы и тем более просить помощи – после того ее признания особенно! Однако за Соболевой ухлестывали сразу двое местных молодчиков (это только из тех, о ком Кошкин знал) – и ей стоит иметь в виду, что по крайней мере один их них вполне может оказаться полным безумцем, отправляющим соперникам письма с угрозами. Едва ли такой безумец смог бы стать хорошим мужем.

А потому знать и молчать Кошкин не счел возможным для себя. Протянул ей обе записки, заранее приготовленные.

– Прочтите.

– Боже… – прошептала она, едва пробежав глазами, – вам угрожают? Просят не видеться с Татьяной? – и вскинула на него изумленный взгляд: – неужто вы и она…

– Нет-нет, – тотчас возразил Кошкин, – клянусь, я беседовал с этой женщиной лишь дважды. Оттого сам не понимаю, чего от меня хотят. К тому же я вовсе не уверен, что автор сих писем – один и тот же человек. Быть может, в первой записке, та, что с угрозой, говорится о ком-то другом. О вас, возможно.

– Обо мне?! – и того больше изумилась Соболева.

Кошкин пожал плечами:

– В Зубцове многим, я полагаю, известно, что мы с вами давно знакомы. А также видели, как мы весьма долго говорили на балконе в день именин Ольги Ивановны. Кто-то мог даже услышать наш разговор или часть его. Я не знаю, кто это написал, Александра Васильевна, и с какими намерениями, но посчитал, что вас это тоже касается. Если сей безумец ревнует вас ко мне, то, разумеется, рассчитывает на некую взаимность… Возможно, он уже предпринимал попытки ухаживать…

– Ухаживать? За мной?! – Соболева вдруг начала краснеть и заговорила торопливо, сбивчиво: – вы очень смущаете меня этим разговором, Степан Егорович, прошу, не нужно… и вы не правы, уверяю! Да, тогда на балконе я была крайне несдержана и говорила, быть может, слишком громко… но нет, я не думаю, что речь в записке обо мне. Это безумие! И разумеется, за мною никто не ухаживает!

Кошкин не перебивал, позволил высказаться. Лишь когда она замолчала, заметил:

– Не хочу смущать вас еще больше, но кому как не мне знать, что наблюдающему со стороны любовный интерес одного лица к другому бывает куда заметней. Досадно, что вы не придали значения, но на том вечере за вами наблюдал и младший Агафонов – простите, не знаю его имени, и Алексей Громов. И о господине Воробьеве не стоит забывать.

– Кирилл Андреевич тоже здесь?! – ахнула Соболева.

– Нет, – помолчав, заверил Кошкин. – Насколько мне известно, по крайней мере.

– В любом случае, – рассуждала Соболева, рассеянно перебирая гриву своей лошади, – даже если бы Кирилл Андреевич приехал в Зубцов… он не способен на столь безумные угрозы! Мне жаль, что вы в ссоре… из-за меня – но это не он! Федя Агафонов совсем юн… ему и двадцати лет еще не исполнилось. И мы всего несколько раз беседовали… Ну а Алеша… Алексей Игнатьевич – это просто невозможно! Да, мы немного переписывались… и прогуливались однажды, – она невольно улыбнулась и почему-то снова покраснела, – но он тоже не мог написать этих писем! Мы говорили лишь о его учебе в Сорбонне, уверяю!

Кошкин выслушал с большим вниманием. И если Воробьев его подозрений действительно не вызывал, то ни «Федя», ни «Алеша» не обнадеживали.

– И все же я очень прошу вас быть осторожней и осмотрительней в знакомствах, Александра Васильевна, – хмуро сказал он. – Право, я благодарен вам, что вы нынче приехали, но вам не стоило этого делать. Никто и впрямь не знает, где вы? А что Татьяна Ивановна? Это ведь ее двуколка?

– Никто не знает, где я, – заверила Соболева, – я и Тате не говорила, куда еду, сказала лишь, что хочу потренироваться в управлении лошадьми. Я ускользнула совсем рано – у нас еще спали.

– Вы очень сблизились с Татьяной Ивановной, как я заметил…

– Да, – не отрицала Соболева, но тут же оговорилась, – впрочем, о вас мы не говорили, о том не беспокойтесь: я нарочно за собой следила. Тата все больше расспрашивает про Европу и Венецию. Они с Анатолем провели медовый месяц когда-то на французском побережье – нам есть, что обсудить.

Кошкин сделал вид, что поверил. Хоть и теперь не сомневался, что именно Соболева пусть ненароком, но обмолвилась о некоторых фактах его биографии, который Татьяна позже использовала в своих предсказаниях. Кто, если не Соболева? Но заострять внимание он не стал. Повторил, стараясь достучаться:

– И все же будьте осторожны. Есть большая вероятность, что хотя бы один из авторов записок находится в доме Тарнавских. Или же бывает у них достаточно часто. Сами посудите: во втором письме прямо говорится о Татьяне, а первое мне передали на пороге ее дома. Признаться, я надеялся, что, быть может, вы узнаете почерк.

Соболева пробежала по строчкам глазами еще раз, уже куда сосредоточенней. Но печально покачала головой:

– Нет, увы… но я мало присматривалась, кто как пишет. Если бы вы позволили взять мне эти письма с собой, то я могла бы попытаться сверить.

Кошкин не спешил запрещать. Но и погружать ее – гражданское лицо, девицу – в самое что ни на есть расследование, считал мерой до крайности отчаянной. Тем не менее Соболевой опять же не мешало б знать, что дом для проживания в Зубцове она выбрала совершенно неподходящий. Посчитал нужным сказать:

– Александра Васильевна, вслед за угрозами этот безумец сделал еще кое-что. Во флакон с лекарством, которое принес Сапожников для Его сиятельства, кто-то добавил цианистый калий. Сделали это, скорее всего, снова в доме Тарнавских – более Сапожников никого не посещал вчерашним днем.

Соболева ахнула. Она определенно знала, что такое цианистый калий. Тотчас спросила:

– Вы так и не сказали, что с графом? Он жив?..

– Жив, слава богу. Однако теперь я с графом практически неотлучно. И вам от души советовал бы не сверять почерки, а уехать в Петербург – чем скорее, тем лучше.

– Я так и поступлю, не сомневайтесь, – ответила на это Соболева. – Уже и билеты куплены.

Однако она поджала губы, как человек, уже все для себя решивший и, теперь не спрашивая Кошкина, убрала оба письма в свой ридикюль.

– Дайте мне два дня: я попытаюсь понять, кто мог написать письма и подлить яд. Встретимся в пятницу здесь же, Степан Егорович. А в субботу я уезжаю.

– Можете попытаться разузнать о почерке, но яд – не вздумайте! – возразил Кошкин. – Это была самая что ни на есть попытка отравления. Станете расспрашивать о яде – убийца может посчитать, что вы опасны.

Он уже желал, что сказал все Соболевой…

– Не бойтесь, – улыбнулась она, – я всегда осторожна, даже излишне порой… и уж точно всегда незаметна. Моя собственная горничная пугается и вздрагивает, когда обнаруживает, что я сижу в комнате, где она уже четверть часа как убирает, думая, что одна. И шаг у меня совершенно неслышный: батюшка не любил, когда я ему мешала.

Кошкин снова попытался возразить – но Соболева, не позволила себя перебить. Договорила:

– Я знаю, что сами вы поехать в Зубцов не можете из-за страха за Его сиятельство. И написали мне лишь потому что более обратиться не к кому… И я сделаю, что смогу, я постараюсь. Не подумайте только, будто я делаю это в надежде, что ваши чувства изменяться, или что я хочу обязать вас в чем-то. Вовсе нет! Да что там – я, наверное, еще до того разговора на балконе знала, что именно и как вы ответите… Не настолько я наивна все же. Однако я рада, что призналась вам. Меня теперь несколько смущает ваше присутствие рядом – зато, когда вас нет, я теперь чувствую себя даже свободней, чем прежде! Нет больше глупых надежд и сомнений. Уж поверьте, были в моей жизни разочарования и посильней, чем ваш отказ. Понимание, что тебя ненавидят собственные братья, и что родной отец едва терпел… – она вымученно улыбнулась, – это куда больней, чем невзаимная влюбленность. Ваш отказ я переживу, будьте уверены. Я только жалею, что обидела Кирилла Андреевича – что обнадежила его напрасно. И что вы поссорились из-за меня. Это мне особенно горько – вы оба мне так помогли когда-то, спасли… Доставлять вам неудобства это последнее, чего я хотела бы. Оттого и чувствую, что обязана вам помочь теперь.

– Вы совершенно никому ничем не обязаны…

– Это не так, – мягко возразила Соболева.

А после они оба дернулись – на открытой поляне, где не было ни единого человека, кроме них, вдруг раздался отчетливый громкий хлопок. Будто крышка где-то стукнула. Звук исходил от двуколки Александры Васильевны.

Кошкин приблизился.

Обычно у таких двуколок не было багажного отсека – но у этой был. Совсем небольшой ящик за сидением. С деревянной крышкой.

– Мышь! – вскрикнула Соболева.

– Да нет, крупноват для мыши…

Не рассуждая более, Кошкин подошел и откинул крышку.

Внутри, свернувшись в три погибели, и щурясь яркому свету, сидел мальчик. Мальчишка лет шести-семи – светловолосый, чумазый, в порядком разодранной рубахе и потертых штанах. Босой.

– Да здесь не мышь, Александра Васильевна, а заяц, – хмыкнул Кошкин от неожиданности. Оглянулся на Соболеву – но та и сама изумлена была до крайности. Спросил: – ты откуда взялся, заяц? – опешил Кошкин.

– Я не заяц! – бойко запротестовал мальчишка.

Потер заспанные глаза. Притих, когда Кошкин взял его подмышки поставил на траву. Мальчишка был до того худым, отощавшим, что каждое ребро прощупывалось под рубахой: Кошкин в самом деле побоялся тому сломать что-то ненароком.

– Ночью под крыльцом мокреть стало, дождик-то капал, – объяснял пацаненок, тоже рассматривая Кошкина с большим любопытством. – Я и юркнул к лошадкам. Тепло у них, солома мягкая, спать хорошо. Токмо там ходили всё да шептались – я и залез вот, чтоб не выгнали… Проснулся уж по дороге, а прыгать побоялся. Высоко!

Соболева выслушала рассказ с ужасом в больших карих глазах и прикрыв ладонью рот. Покачала головой:

– Конечно высоко, еще бы… на сидение иди – к матери отвезу.

– Нет у меня матери, – насупился тот. – Кашляла, кашляла, а потом померла. В воскресенье дело было – колокола звонили громко.

– А отец? – спросил Кошкин.

– И отца нет. Он тоже кашлял, еще в городе помер.

– В каком городе? В Зубцове?

– Нет. Зубцов маленький, а мы жили в большом… – мальчишка развел ладони, показывая, насколько велик город.

– Так ты сирота, выходит, – заключил Кошкин. – А в Зубцове где жил?

– Под крыльцом и жил. Тепло там, собак вкусно кормят – чего б не жить? Дворник токмо шибко злой. Разок меня поймал, обещал выпороть, коли еще увидит… Вы, дяденька, меня ему не отдавайте, ладно?

И посмотрел доверчиво снизу вверх, из-под бровей.

– Не отдам, – пробормотал Кошкин. – А родня-то есть у тебя?

– Мы с маманей в Ивановку ехали. Мне туда надо. Там тетка вроде.

Кошкин плохо знал уезд, но подумал, что прислуга в доме Шувалова подскажет, коли есть поблизости село с таким названием. Предложил:

– Со мной поедешь? У нас дворник добрый: поешь, выкупаешься, а там будем искать твою Ивановку.

– На лошадке поедем? – мальчишка с восторгом распахнул большие голубые глаза.

– Степан Егорович, думаю, мальчика лучше отвезти в город, – тотчас возразила Соболева. – Я ведь не одна здесь, а с малышом Александром, племянником. И гувернантка с нами. Машенька с радостью займется вторым ребенком – да и ребятам вместе будет нескучно.

Кошкин пожал плечами и снова спросил мальчишку:

– Ну что – выбирай. В город поедешь, к гувернантке? Или со мной?

Тот разок неловко оглянулся на Соболеву, а потом посмотрел на Кошкина – тем же взглядом, доверчивым, из-под бровей:

– Можно я с вами, дяденька?

* * *

После они вдвоем проводили Александру Васильевну – как будто несколько уязвленную тем, что всего лишь за одну неделю ее отвергает вот уже второй мужчина…

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

1

Вольноопределяющийся в царской армии: военнослужащий, добровольно вступивший в армию и отбывающий воинскую повинность на льготных условиях (прим.)

2

Первый отражённый от поверхности Луны земной радиосигнал зафиксировали 10 января 1946 года (прим.)

3

Обязательный для всех городских извозчиков металлический знак с номером (прим.)