Сельский роман

Слава, одетый в майку и короткие шорты, ремонтировал палисадник. Он стучал молотком, поправляя старые штакетины. Его руки были сильными и хваткими.

– С утра ходил в сельское правление, занимался оформлением документов. Даже в райцентр пришлось съездить в земельный комитет.  Ну, а после трудного дня, на речку успел сбегать окунуться…

– А спалось как первую ночь? – заинтригованно спрашивал дядька.

– Уснул сразу, а утром, чуть свет, проснулся. Смотрю, ты – дядь, в окна ко мне заглядываешь. Так волновался так за меня, что в пять часов утра не спалось!?

– Я!? Я сегодня в первый раз подошел! До восьми утра спал!

– Лица не видел, а кепка твоя черная, в одном окне показалась, потом – в другом.

– И кепка – то у меня не черная, а серая! – воскликнул дядя Костя, поправив серую потрепанную кепку на голове, и перешел на шепот. – Это старый колдун тут бродит. Мы-то с ним не общаемся, вот он и бродит. Козу свою все ищет.

Дядя Костя быстро прошел во двор, дошел до огорода, на котором раньше высаживалась картошка. И двор, и огород с двух сторон отделял высокий забор.

С одной стороны, он был деревянный, за ним находилась усадьба старого деда Савелия по прозвищу «Колдун», а с другой стороны – кирпичный, а за ним – территория заброшенной фабрики.

Огород в восемь соток полностью зарос зеленым июньским разнотравьем. Среди нехоженого ковра зелени, тянулась полоска смятой травы. Видно, что здесь прошел человек – след вел от фабрики во двор Славкиного дома.

– Старый дед бы через забор не смог перелезть, – подумал дядька, почесав затылок. Чей тогда след?

Он многозначительно хмыкнул и поторопился спросить у Славы:

– Ты по огороду нынче ходил?

– Нет. А что его смотреть? И так ясно – зарос огород. Можешь, дядь, траву косить своей корове.

– Со стороны фабрики след ведет! Свежий. Сегодняшний! Ты ночью-то дверь на засов закрывай, да вилы в доме держи для защиты, – советовал дядька, жаждущий сенсаций, и, взволновано поглядывал в сторону заброшенной фабрики.

– С фабрики по ночам, странные звуки слышатся.

– Помню я раньше людные здесь места были, – заговорил Слава, не приняв всерьез предостережения.

Он посмотрел на забор из кирпичной кладки, почти вплотную примыкающий к его дому. Этот забор был когда-то добротный, сложенный из двойного ряда красного кирпича, оштукатуренный, побеленный. В центре его со стороны уличной дороги находились массивные железные ворота трехметровой ширины. Через них заходили рабочие на фабрику, заезжали машины. А теперь, закрытые наглухо ворота заржавели, забор облупился так, что обнажился побитый временем, кирпич.

– По утрам, – продолжал вспоминать Славик, – люди к восьми часам шли на фабрику, станки включали. Машины начинали выезжать из ворот. Маленькое было производство, тридцать человек на нем числилось. А теперь? Давно фабрика не работает?

– С девяностого года. Значит, почти двадцать лет. У нас на селе, как в девяностые годы кризисы начались, так до сих пор и продолжаются. Когда совхоз разорился, то фабрику объявили убыточной. Тогда уволили всех рабочих, опечатали производственные корпуса, закрыли наглухо ворота. С тех пор, началась разруха. Раньше председатель «сильный» был. Заботился, чтобы у сельских людей была работа. Для этого и фабрику поддерживал, и щетки по всей России продавал, и коровник огромный содержал. В селе оставалась молодежь, семьи создавались новые. В лихие годы председателя сняли. А государству не было дела до нашего хозяйства. Работы нет, зарплаты нет. Коровники развалились, а народ их по кирпичам растаскивает. Поля бурьянами заросли. Земля никому не нужная стоит. В деревне одни старики остались, молодежь сбежала…

– А ведь, щетки хорошие были – из натуральной щетины – для одежды, для обуви, – вспомнил Слава.

– Стало быть, китайскими щетками страну завалили, – стал рассуждать дядя Костя, но заметив необычно быструю темноту, опускающуюся на село, посмотрел вверх на небо.

Небо набухло дождевыми тучами.

– Похоже, что гроза надвигается! Бабушка твоя, бывало, грозы очень боялась. В те времена грозы нашу деревню любили, как торнадо Америку! Ну, ты не бойся. После того, как молния старый клуб подожгла, нам молниеотвод сделали в деревне. Теперь грозы не такие лютые…

Небо грозно стало темнеть, все больше снижаясь над домами. Чернильного цвета туча приближалась к деревне, угрожая, пока еще далекими, раскатами грома. Поднялся порывистый ветер. На деревню стремительно опускалась мрачная темень.

Вспомнив, как раньше готовились к приближающейся грозе, Славик закрыл на всех окнах ставни, в доме повесил старые галоши на электрические розетки, зажег свечку и выключил свет.

Так бабушка делала, потому что боялась гроз. Обычно во время грозы бабушка в уголке у печки расстилала на полу одеяло, усаживала на него маленького Славу, и при свете свечи рассказывала разные истории, чтобы скоротать время до окончания грозы.

Иногда, услышав особо сильный раскат грома или шум от порыва воющего ветра, она напряженно прерывала рассказ, и, глядя на вспышки молнии, через щель в ставнях, начинала считать вслух с тревогой в голосе: « раз, два, три ….».

Если промежутки между громом и молнией и опять громом шли на увеличение, значит, гроза отдалялась …

Вспоминая детство, Слава обошел комнату, грустно поглядев на бабушкину кровать с железными спинками. Кровать стояла заправленная еще с тех давних пор – высокая, перинная, застеленная стеганым покрывалом.

Пышные подушки накрыты ажурными тюлевыми накидками с полоской расшитых кружев, свисающих рюшами до пола.

– Мама велела покрывала с кровати снять и просушить на солнце, – вспомнил Слава.

Тем временем по двору уже гудел сильный ветер, и рвал верхушки деревьев. Кусты сирени в палисаднике, сгибаясь от ураганных порывов, бились в окна, и скрежетали своими старыми ветвями. Завывающие звуки проникли в трубу дома и на чердак. Загремел сокрушительно гром. Казалось, стены дома содрогнулись. Ливень, с грохотом обрушился на металлическую крышу. Гроза разбушевалась.

Парень прилег на диван. Да, в детстве, под влиянием бабушкиных страхов, он побаивался гроз. Но, сейчас-то он – мужик!

Спокойно ожидая окончания грозы, незаметно для себя, уснул. Сон был настолько глубок и крепок, что звуки буйства стихии, разыгравшейся за окнами, не смогли его нарушить до самого утра.

Как-будто от внутреннего толчка Слава проснулся. Из щелей закрытых оконных ставень пробивались предрассветные, голубоватые лучи света.

В комнате пахло воском от догорающей свечи, остатки которой слабо мерцали в старинном бронзовом подсвечнике. Вспоминая шумное начало грозы, и удивляясь своему столь крепкому и быстрому, отключившему слух, засыпанию, Слава встал с дивана. Задул свечу и, распахнув скрипучую дверь дома, шагнул в голубую свежесть раннего рассвета.

В воздухе стоял аромат мокрой земли. Природа, обессиленная ночным ветром, затихла в ожидании утреннего солнца. По двору беспорядочно валялись мокрые ветви от деревьев, сорванные ураганной силой.

А ясень – большое старое дерево с ветвистой кроной, возвышающееся в самом углу двора, свалило грозой на землю. Деревянный забор со стороны деда Савелия был подмят и разрушен толстым стволом дерева.

Ясеню было около ста лет, и его деревянное нутро истлело, потому и не выдержало сильнейшего порыва ветра. Источенный короедами ствол, обнажив огромное черное дупло у своего основания, упал на сторону соседа, протянув ветви до входа в его дом.

Ветви загромоздили своей зеленью половину соседского двора и зацепили собой край веранды. Стекло, выбитое падающими ветвями, мелкими осколками высыпалось на землю.

Слава не слышал, как ночью падал ясень, и даже, как сыпалось разбитое стекло.

А дед Савелий? Где он?! И вчера неслышно было ни звука на его дворе…

Глава 2

Дед Савелий слыл по деревне колдуном. Во многом, что случалось в деревне – смерть скота, грозы, несчастные случаи с сельчанами – обвиняли плохой «глаз» Савелия.

Поэтому соседи сторонились его. Слава помнил с детства, как бабушка строго приказывала: « Даже к забору, близко не подходить! А особенно, осторожными быть на огороде, чтобы невзначай не повредить картофельные грядки опасного соседа, которые примыкают к нашим грядам!».

Детям запрещалось играть с мячом из опасения, что мяч залетит за забор колдуна или на его огород. Вечерами, нельзя было шуметь и громко включать музыку, чтобы не побеспокоить покой колдуна.

О том, что дед Савелий разозлившись, может навредить, заговорили после случая, когда умер местный, молодой еще мужик Василь.

Однажды, одна женщина стала свидетелем разговора, произошедшего между Василем и дедом Савелием. Дед Савелий сидел у своего дома, а Василь шел на фабрику. Старик попросил Василя залатать крышу. Василь согласился, но попросил авансом, выдать ему оплату за работу, в виде двух бутылок водки.

Водку забрал, обещая крышу сделать позже, но работу не выполнил.