Лепестки. Роман-голограмма

У них пронумерованы не все.

Мы выберемся – даже те, кто ранен,
И кто расстрелян – тоже – вопреки.
Уж лучше стартовать с последней грани,
Чем сдавшись, загибаться от тоски.

СФЕРА ПЕРВАЯ. ЗАПРЕТ

Got a one way ticket to the blues…

    Song by Neil Sedaka,
    performed by Eruption

– Ваша карта допуска имеет пометку D. Помните, что это означает, курсант Блайт? – человек в форме с тремя нашивками из четырёх строго посмотрел из-под козырька. Лицо инспектора скрывала тень.

– Конечно. При пометке D серьёзные жизненные выборы могут подлежать контролю. Инструкторы объясняли раньше. Поэтому я здесь, – ответил его двадцатилетний спутник. Цепи с брелоками на форменных штанах юноши звякнули. Это было допустимо, но не поощрялось.

– Вы подали заявление на брак с курсантом Арлин из вашего потока, номер VVDV2126?

– Не знаю, какой у неё номер, но Арлин у нас только одна, – курсант Блайт улыбнулся так, что его двадцать с небольшим лет превратились в семнадцать.

– У меня плохие новости для вас двоих. Это невозможно. Запрет с максимальным расстоянием на приближение, – инспектор говорил своим обычным приказным тоном.

– Какого чёрта?! – вскрикнул курсант в бешенстве, машинально порвав одну из цепочек.

– Курсант Блайт, я не уполномочен отвечать на данный вопрос. Можете не тратить время – вам ничего не скажут. Запрет – это всё, что вам нужно знать. Хотя нет, есть ещё кое-что. В случае нарушения запрета мы вправе принять любые меры. Вплоть до крайних – надеюсь, вы понимаете, о чём я. Речь идёт о сохранении ваших жизней.

– Это временная мера или постоянная? – к молодому человеку с трудом возвращался рассудок.

– Постоянная. Советую оставить пустые надежды и сделать так, чтобы ваши сферы деятельности не пересекались, – инспектор словно продолжал читать инструкцию по технике безопасности.

– Она уже знает? – Блайту хотелось услышать «нет». Это оставляло шансы на разговор с Арлин.

– Её тоже предупредят сегодня, если ещё не успели, – отрезал инспектор.

– У нас есть право увидеться до того, как запрет вступит в силу? – напрямую спросил курсант.

– Увидеться – нет. Но ввиду особых обстоятельств – насколько я помню, вы вместе воспитывались, – вы сможете поговорить, находясь в соседних комнатах. У нас есть специальные помещения с хорошей слышимостью, – инспектор занял позицию щедрого воспитателя.

– При свидетелях? – с отвращением уточнил Блайт.

– Нет, но ваш разговор запишут и приобщат к делу. Не думаю, что у вас будет на него больше пяти минут, – бросил инспектор, кивком указывая Блайту на дверь.

* * *

– Как мы и предупреждали, у вас есть пять минут, и каждое слово вашего разговора будет записано. Не рекомендуем упоминать ничего подозрительного. Обычно D-категория использует это время, чтобы поблагодарить друг друга и попрощаться. Вам с MSFC7817 советую именно так и поступить – это будет разумно, – инспектор кивнула сама себе. Женщину в ней выдавали только аккуратные серьги в форме крестов, не похожих на плюсы.

Девушка, пришедшая с ней, не оставляла надежд на разумное. Длинные, заплетённые в девчоночью косу волосы, были окрашены в сиреневый и прихвачены цветастой лентой. Было ещё одно «но». Вторая половина её головы, на которой предполагалось наличие ещё одной косы, была обрита наголо – похоже, что наскоро и только утром: покрасневшая кожа явно саднила.

– Блайт уже здесь? Мы можем поговорить? – печально, но твёрдо спросила она. Слёзы кончились.

– Курсант Арлин, максимальная слышимость у стены напротив, – сухо ответила инспектор.

Девушка молча подошла к стене и приложила к ней руку и щёку. Тихо произнесла:

– Здравствуй. Они говорят, что всё кончено.

– Здравствуй. На самом деле, всё начато, – через стену просочилась улыбка. Девушка подумала с полсекунды и ответила:

– Тогда я… ненавижу синие розы!!! Ненавижу, понял! – и выбежала из комнаты, оставив даму-инспектора в недоумении.

– Понял, – ответил Блайт из-за стены с некоторым опозданием. – Я дурак, что дарил их тебе! – добавил он как можно громче. Оба инспектора презрительно покривились. Курсант сжал кулаки.

Тишина стояла такая, словно кто-то только что открыл счёт. 1:0 в первом гейме.

Соната и сон

Моцарт смеётся: ни в чём недостатка нет,
Деньги – вторичны, важней, чтоб глаза горели…
«Как избалован он блеском своих побед…» —
Молча качает седой головой Сальери.

Моцарт поёт или слушает тишину,
Ловит форелей в хрустальных волнах апреля…
«Ты на коне, но я скоро тебя стряхну!» —
Злая усмешка уродует рот Сальери.

Моцарт выходит на сцену, как латник – в бой,
Птицей поёт клавесин и шальной свирелью.
«Где тот лукавый, что в сговор вступил с тобой?» —
До преисподней несётся вопрос Сальери.

Сцена пустует, безмолвствует клавесин.
Моцарт бессмертен, но как же мы постарели!..
«Господи, Боже, он мог бы мне быть как сын…»
Шепчет и плачет безумный старик Сальери.

СФЕРА ВТОРАЯ. ДУЭТЫ

Одна была дочь матроса, ремесленника, мастерившая игрушки, другая – живое стихотворение, со всеми чудесами его созвучий и образов…

    Александр Грин, «Алые паруса»

Мелодия бессмертия стояла на будильнике Певицы уже целый год. Переливчатый рассказ о свободном падении вверх – Арлин гордилась ею. Небрежно нажав большим пальцем ноги кнопку голографического органайзера, она принялась смотреть и слушать свой план на день. Ни единой свободной минуты от подъёма до отбоя, как на войне. «Почему как, все и всегда на войне с энтропией, пока живы!» – хмыкнула она и рывком поднялась с постели. Певица наскоро привела себя в порядок (остальное доделают гримёры) и села изучать новости, когда минута в минуту по органайзеру в дверь позвонили.

– А, Аджой, заходи, доброе утро!

Администратор Аджой в своём неизменном пиджаке и очках в кислотной оправе, кажется, была на ногах часов с пяти, если она вообще спала. Её короткая стрижка при виде утреннего бардака в номере Певицы буквально затряслась от возмущения.