Когда на небе нет звёзд

– Ты отменишь бесплатную выпивку, если откажусь?

– Нет.

– Тогда я пасс.

Марк, если и разочаровался во мне, то виду не подал.

– Странно, что именно ты решил всё это организовать. – Сказал я. – Я помню, каким ты был раньше…

– Люди меняются. В большинстве случаев.

– Что заставило измениться тебя?

– Наш город. Хах, тем, что он, как раз, не меняется. Мне кажется, надо ему помочь.

– Значит, грубыми продавцами дело не ограничится? – Шутливо спросил я, и, состроив недоверчивую гримасу, добавил. – Может, ты и мэра планируешь сместить?

– Всё возможно. – Подмигнул Марк левым глазом; затем, смущённо улыбнувшись, произнёс: – По-моему, мэр неплохо справляется ос своими обязанностями. Взять хотя бы, отмену закона П. К. Р.

– Что это?

– Закон о первом крылатом ребёнке. Если у мужчины и женщины рождается крылатый первенец, больше этим людям детей заводить было нельзя.

– Что, если первенец без крыльев, а второй ребёнок с ними, третьего заводить можно?

– Да.

– Я не совсем понимаю.

– Я тоже. Наверное, какой-то смысл в этом был, не знаю… В общем, мэр отменил П. К. Р., и для многих стал героем.

– Понял. Он тебе нравится.

– Кому он может не нравиться? – Шутя спросил Марк.

– Ну да… – Пробубнил я, потирая нос. – Сколько он уже на своём посту?

– Почти двадцать лет.

– Так долго… Почти всю мою жизнь.

– И будет ещё столько же. В Аквариуме нет временных рамок на этот счёт.

Марк привстал.

– Я принесу тебе пиво. – Произнёс он.

– Спасибо. Кстати… – Я достал две пачки «Филина» и протянул бармену. – Держи.

Марк улыбнулся: – Спасибо, Мир.

Он ушел к барной стойке и, примерно, через три минуты вернулся с большой кружкой пива.

На сцену вышла группа из шести человек. Они колдовали над своими гитарами, синтезатором и ударной установкой (если я правильно назвал эту штуку с барабанами и тарелками), настраивали микрофоны, переговаривали между собой, наверное, еще что-то делали, я не видел – отвлёкся на своё отражение в кружке.

Мне понравилось, что солист ничуть не отличался от остальных участников группы, как то обычно бывает. Ни дурацкой шляпы, ни подкрашенных глаз. Они все вышли на сцену в обычной одежде, (в которой ходил я, Марк, и Кларсон – мой хороший знакомый, что сидит в самом дальнем углу и злобно таращится на всех) Только вид у участников группы был отрешенный, как и полагается всем музыкантам. Буд-то то, они существуют вне времени и пространства, и, когда кончатся песни, они просто растворятся в воздухе.

Второй я занял свободный стул, за моим столиком. В его руке так же появилась кружка с пивом. Он следит за сценой, ничего не говорит. Зачем пришёл сюда, непонятно. Не хочу думать сейчас ни о нём, ни о ком-либо другом… А тем временем, тишина заполнила бар, вытеснив шум гомон. Один из музыкантов приложил пальцы к клавишам синтезатора. Мне уже нравится эта песня.

Я чувствую, как погружаюсь в транс, а значит, ребята на сцене все делают правильно. Музыка, словно река, что заканчивается водопадом, сначала медленно течёт, щекоча уши, после, тревожно ускоряется, заставив всё моё тело напрячься. Меня переполняют страх и любопытство. Музыканты всё громче и громче играют одну и туже мелодию, постепенной дополняя её другими инструментами, а лидер группы терпеливо ждёт, тяжело выдыхая им в такт. И вот, когда громкость дошла до своего пика, солист запел. Музыка, в купе с его хрипловатым, голосом, завораживает. Она подхватывает меня и всё во мне, что отвечает за любовь к прекрасному, и уносит далеко далеко, в место, где нет ни хорошего ни плохого, где нет ничего живого и ничего мёртвого, туда, где нет ни одного цвета, или все они перемешались – во тьму, в самое её ядро.

Я не верю, что все люди в мире, подключены к какому то одному мыслительному проводу, если можно так выразиться. Хочется думать, что о каких-то вещах размышляю лишь я один. Но сейчас… Эти слова, этот голос. Я уверен, солист знает меня, понимает, он написал эту песню специально для меня, предвидя, что я зайду в этот бар… Музыка играет, солист поёт. Руки пробила дрожь, тело обмякло. И, вдруг… мне захотелось плакать, кричать, бить кулаками о стол, умереть, убить солиста, разнести бар к чертовой матери под эту песню. Другой я прочитал мою последнюю мысль. Сквозь мыльный барьер своего воображаемого полета по темноте, я увидел, как Второй создал десяток своих копий (его любимый фокус). Вместе они отодвигают кружки, встают со своих мест и абсолютно обезумев, начинают крушить все на своем пути. Других посетителей словно и не было. Я переворачивают столы, ломают стулья о пол, кидают кружки в стены, в барную стойку… отрывают обои, выцарапывают штукатурку со стен… По всюду стекло, пахнет пивом.

Повсюду стекло, пахнет пивом.

Я вышел их транса. Песня закончилась. Бар цел и невредим. Посетители на месте. Мои штаны залиты пивом, на столе осколки кружки и моя рука в них. Из порезов сочится… Меня рвёт.

Вторая глава

Когда мне было восемь лет, я познакомился с девочкой. Ей тоже было восемь лет. Наша дружба завязалась легко и внезапно, как во второсортном романтическом фильме, и, как в хорошей книге, закончилась трагедией. С тех пор прошло много лет, много разных событий, и я всё равно считаю встречу с ней лучшим, что случилось в моей жизни. Я любил её. Как можно было не влюбиться? Её звали Аврора.

Мы познакомились зимой, в магазине, и маленьком кафе, не помню… Помню, что у мамы не было денег, и Винир – отец Авроры, заплатил за нас. У «взрослых» сразу завелся какой-то свой, «взрослый» разговор. Мы с Авророй тоже, быстро наладили контакт. Она рассказала, что их дом стоит на холме, и я, заинтригованный, напросился в гости. Наши родители радостно согласились. С той встречи, мы виделись почти каждый день. Мама прибегала с работы, мылась, и мы тут же ехали на другой конец города. Того, что я крылатый, Винир не знал, на мне всё время было пальто со специальными ремешками, сшитое моей мамой. Или свитера, что были мне на несколько размеров больше. Мы с Авророй почти всё время играли на улице, под наблюдением родителей. За хорошее поведение, Аврору и меня, угощали чаем с шоколадными конфетами, а потом, мы с мамой уезжали домой.

Что я помню об Авроре? Она очень любила своего отца. Любила еду, которую любил он, и смотрела все, нравившиеся ему передачи. Аврора часто говорила фразы, вроде: «у меня самый красивый папа на свете» или «правда, мой папа очень умный?».

Аврора часто смеялась, хотела, что-бы вокруг неё всем было весело. Любила есть снег, играть сухими ветками, будто это маленькие человечки, цитировать рекламные слоганы и обсуждать вещи, о которых не имеет никакого понятия. Давала всему и вся разные, чудаковатые имена. Меня, например, обозвала снежным комом, а себя чайкой. Всё в Авроре было красивым, каждое движение, каждое сказанное ею слово. Такая энергичная и громкая. Она настолько сильно отличалась от меня… Я любил её, я говорил?

После нашего знакомства прошло чуть больше месяца, когда моя мама сказала, что мы больше не будем ездить к Авроре и Виниру в гости, и вообще с ними видеться. Я недоумевал, а причины объяснять никто не собирался. Поэтому, я решил приехать к Авроре один, пока мама на работе, что-бы, не знаю… попрощаться.

Двенадцать остановок на автобусе, и пол часа пешком.

Я постучался в дверь их дома, Аврора быстро открыла мне и увела подальше от крыльца, объяснив тем, что её папа спит, и будить его нельзя. Потом спросила, зачем я приехал. Я всё рассказал и мы пошли к обрыву, где случилось то, что случилось…

Я прыгнул за Авророй так быстро, как мог, всем сердцем надеясь, что у меня получится. И сам, не меньше Авроры удивился положительному результату. Я порхал, хотя мама говорила, что крылья крепнут лишь к четырнадцати годам (с этих лет их и начинают подрезать). Мне казалось, что я бессмертен, что всё могу… Если бы я поставил Аврору на землю сразу же, как поймал, всё бы закончилось хорошо. Но нет. Мне ведь так нужно было растянуть тот величественный момент – я спас любовь всей своей жизни!

Винир выбежал из дома на пронзительный крик Авроры, прихватив с собой пистолет. Как позже оказалось, папа Авроры ненавидел крылатых, а, ещё, в тот день он много выпил. Кто знает, что творилось у него в голове… Я знаю только, что он выстрелил в меня не задумываясь, машинально.

Мимо леса в тот день, проезжал мэр. Он услышал выстрел, и каким-то чудесным образом быстро обнаружил нас и спас.

Отца Авроры нашли спустя день. Винир слонялся по окраине города, с жутким похмельем, и нёс, какой-то бред, про то, что его дочь похитил демон…

Я переломал с десяток костей, и провёл в коме, кажется, шесть дней. Аврора же впала в глубокую кому.

Возненавидел ли я Винира из-за случившегося? Конечно. Люто! В какой-то момент я даже думал, что во мне нет ничего, кроме этого самого чувства. Но, со временем ненависть к Виниру ослабла; устала наверное… и стала для меня чем-то бытовым; само собой разумеющимся, как чистить зубы по утрам.

Как-то я возвращался домой из бара, и встретил Винира на улице. Я крикнул ему: «Ты выстрелил в меня! Я спас твою дочь, а ты выстрелил меня!». На что он ответил: «Если бы тебя не было с ней, вы бы не торчали там. Она была ответственной, никогда не подходила к обрыву ближе, чем на пять метров. Это ты её туда повёл, как будто хотел, что бы она упала… А, может, ты и хотел? Что, похвастался крыльями? Стал героем?» Сказав последние слова, Винир криво улыбнулся. Я подошёл к нему вплотную, хотел посмотреть в глаза, думал, в них нет ничего, кроме злобы. Но ошибся, в глазах Винира не было ничего. Просто ничего. А потом он развернулся и ушёл.

Аврора всё ещё в коме, и, похоже, только меня это волнует. Может Винир, когда-нибудь любил свою дочь, но теперь это не важно. Наверное, он возненавидел Аврору, как только понял, что она дружит с «крылатым», что «крылатый» трогает её, что она позволила «крылатому» себя спасти…