Истории в меланхолии

– Будет дождь над землею сегодня. Будут пить влагу травы живую, будут пить воду звери, деревья, горы, камни— весь мир, где жизнь. А веселые нереиды, выглянув из моря по пояс, заиграют с дождя водою— будут каплями друг в дружку бросаться. А лесные, речные нимфы под дождь выбегут прямо к Нефеле!

И закружатся в быстром танце, вслед за легконогой пастушкой.

Ох, и любит пляски пастушка! Так плясала б она все время. Да и разве она не пляшет меж своих коров круторогих? Только видно, как лента мелькает золотая, тканая ею, меж боков коров облачных в стаде.

Через эти самые пляски, через эту тканую ленту Нефела и стала богиней, что гоняет облаков стадо.

Смертной девой была Нефела и пасла коров в Беотии. Как, бывало, выйдет поутру, встанет, юная перед стадом— и закружится в танце быстром, ловко перебирая ногами. Так и все жители той деревни, если видели— в пляс пускались. Даже царь Афамант беотийский не сумел от того удержаться. Как-то раз ехал царь вдоль деревни, белокурую пастушку увидел. Танцевала, смеясь, Нефела, кругом самой большой коровы. Царь внезапно сошел с колесницы— понесли его ноги в пляску. Сами пляшут собою ноги, на упрямство царя невзирая. А за ним и его дружина хоровод завела веселый.

Впору петь было "Эван! Эвоэ! "– так плясали воины лихо. Упросил Афамант насилу, чтоб Нефела остановилась. Испугалась царя пастушка. Все же он волен в жизни и смерти. Скажет царь свое грозное слово— и не станет Нефелы-пастушки.

Но, боясь царя Беотии, не гадала юная дева: полюбил ее танцы сам Эрос[13 - Эрот, Эрос – бог любви.] со товарищем Ганимедом. И спустились шалуна оба с олимпийских вершин высоких, заманили светлокудрую деву на безлюдный каменный остров. Заупрашивали Нефелу:

– Только день нам спляши, Нефела!

Засмеялась звонко пастушка, повела она плавно плечами, понеслась-замелькала в танце. И весь день так она веселилась. Но к закату поняла дева: Ганимед и Эрот ей солгали. Не вернут ее в Беотию два проказника юных с Олимпа. И заплакала горько Нефела. Сорвала с головы золотую ленту, что сама соткала ночами, бросила ее оземь, стала ленту топтать ногами. Закрывала ладонями уши, чтоб игры Ганимеда не слышать, и бежала на берег моря от протянутых рук Эрота.

Бог любви на нее разозлился и пронзил ей сердце стрелою. Он внушил к самому себе чувство. Думал Эрос: полюбит Нефела и запляшет ему охотно.

Стала впрямь танцевать Эроту светлокудрая пастушка-Нефела. Но печальны ее пляски были, словно угасил кто в ней пламя. Чем играл Ганимед веселее, тем странней танцевала Нефела. Белокурые кудри тускнели, взгляд потух. Только лента сияла. Иссушила любовь к Эроту беотийку, но бог крылатый только звонко-звонко смеялся, не желая ей муки облегчить.

И тогда Ганимед с Олимпа принес кубок со сладким нектаром, что вкушали благие боги. Пусть тот выпьет кубок пастушка. Пусть войдет в ее сердце веселье. Выпила тот кубок Нефела. И как прежде в пляску пустилась. Но как только ушли от девы два бессмертных юнца игривых, легла светлою головою на песок Нефела горячий. И потекли горькие слезы от любви к шалуну-Эроту.

Но как только уст алых пастушки вновь касался нектар бессмертья, просыпалось в душе веселье, вновь летела девушка в танце.

И увидел раз Зевс, что кубок Ганимед прочь тайком уносит. И послал Кронион Гермеса разузнать, что затеял любимец. Услыхал так Кронид о пастушке, что два шалуна укрывали на безлюдном островке среди моря, куда и ладьи не ходили.

И разгневался Зевс на Эрота, и на Ганимеда стал гневать. Наказал он мучителей девы— послал помогать их Гефесту, прямо в кузницу, что в вулкане. Сам же вниз спустился к Нефеле и унес к вершинам Олимпа. Отдал Гере на попечение.

Но и там Нефела грустила. Понял Зевс, что стрела Эрота золотая тому виною. И решил излечить пастушку. Но совсем исцелить Нефелу от любви, причиненной Эротом, даже Зевс могучий не в силах, знал о том Громовержец Кронион— его тоже Эрот игривый поражал золотыми стрелами, не бывало от тех стрел средства.

Сделал он, будто облако, легкой девушку. Пусть она на едином месте одного и дня не пробудет. Пусть не будет единого мужа и седмицы любить— ни бога, ни титана, ни смертного тоже.

– В мире жизни была ты пастушкой. «Хочешь здесь ли пасти облака ты?» —у спасенной Нефелы спросил Зевс.

Засмеялась Нефела, как раньше. Так по слову Кронида и стала пасти дева коров небесных. Снова золотую ленту надела и пустилась в пляс среди стада. И куда она в танце стремится, туда за ней и коровы. Побегут облака за Нефелой, и сама как облако мчится— быстро и легко— не поймаешь! Только ленту видать золотую.

– Придержи коней, солнечный Гелий! Будет дождь на земле! Я, Нефела, на земле танцую сегодня!

О кентавре Хироне и милой Харикло?

Про кентавра Хирона все знают. Мудр он, всех героев наставник. Далеко и высоко живет он, на горе, в пещере прохладной. С радостью он гостей привечает: и титанов, и храбрых героев.

Тело конское у Хирона в солнце золотом отливает. Голова тоже золотиста, на челе читается мудрость. И за мудрости той печатью сокрывает кентавр горе. Потерял он своей жизни радость, свою милую сердцу Хари?кло.

Не всегда она была кентавридой[14 - Женщина-кентавр]. Не всегда была женою Хирона. Харикло? была лесной нимфой и дружила с яростной Афиной.

Ох и яростна дева-богиня. Как прознала она, что Хари?кло родила от смертного сына[15 - У Харикло был возлюбленный-человек.]– загремела на всю поляну медным голосом, будто громом:

– Как ты смела скрыть сына, Хари?кло! Как он смел прийти за тобою!

А Тиресий[16 - Сын Харикло и пастуха. В будущем – прорицатель.] стоял, растерявшись. Он не знал, что мать дружит с Афиной. И кто ж знал, что он, мать окликая, с обнаженной богиней столкнется, к озерцу выйдя из чащи леса? Отвернулся он, взор свой спрятал.

– Я не видел тебя, богиня! Пощади!

Но изящный образ, плавность линий и черные кудри все равно пред глазами стояли. И о том догадалась богиня. Так ослеп пастуха сын и нимфы. И взамен подарила Афина прорицания дар фиванцу[17 - Житель города Фивы.]. А титан света Гелиос-Солнце камень-глаз ему из венца сбросил. Смутно-смутно мог с ним Тиресий различать свет и тьму сквозь бельма.

У Хари?кло же с гневом Афина отняла прочь вечную жизнь. Превратила ее в кентавра. Тело лошади было смертным, тело нимфы—бессмертьем сияло. И по капле текло бессмертье, чтоб жило и конское тело.

Так пришла Харикло? к Хирону, но не смог исцелить ее мудрый. Он поил ее соком нектарным, он давал ей амброзии сладость. А бессмертие все утекало. Из лечения, жалости, боли их любовь процвела горьким цветом. Родила Харикло? в пещере Окирро?э, речную нимфу. И о ней тоже сказ печален[18 - Окирроэ пострадала за свой пророческий дар. Но род Хирона продолжился – у Окирроэ была дочь Меланиппа, кентаврида, подруга Асклепия.].

Так в свой срок Харикло? постарела. Вены вздулись, оббились копыта. Брюхо стало седым и вислым, и одрябло упругое тело. Голова словно снег побелела. А Хирон, золотистый, статный, будто нету над ним столетий, все пытался спасти Хари?кло и продлить ей месяцы жизни.

Умерла она на рассвете, тихо-тихо, только вздохнула. И кентавр одними руками выкопал для нее могилу.

И с тех пор печаль тенью мутной поселилась в его ясном взоре.

Драконица

Мне так бы хотелось петь, чтобы голос звенел как медь.

Иль взмывать в небеса, чтобы с ветром вместе лететь.

Но молчит мой язык, и бессильны крылья мои—

Я сплетаю в узоры золото и янтари.

Я вплетаю в сияющее серебро хрусталь—

Нет мне равных в искусстве камни с металлом венчать.

Изначальные звуки мира хранит наш язык,

Что до времени вместе с нами из Нечто возник.

И владение Словом дарует великую власть,

И она послужила причиной моим родичам пасть.

Неужели никто из крылатых боле не жив?

Иль как я за обличьем чужим много жизней прожил?

Я сплетаю золото и аметист, серебро и топаз—

И никто не узнает, что это не камни— слезы из глаз.

Пусть их впредь носят люди, дивясь красоте неземной.