Каталина
В доме было тихо. Лёгкий запах влажного воздуха смешивался с ароматом старых книг, напоминая о недавней грозе. Она прошла в кабинет отца, закрыла за собой дверь и опустилась в кресло у большого письменного стола. Утренний свет скользил по книжным полкам и серебристому глобусу, играя холодными бликами.
Она достала дневник отца и раскрыла его на последних записях – тех, где Джеймс упоминал Томаса Миллера. Теперь её очередь продолжить расследование. Каталина взяла ручку и начала вписывать новые имена, короткие заметки, тени подозрений – кто из жителей Гриндлтона вызывал тревогу, чьи поступки казались странными, а слова могли оказаться ложью.
В памяти всплыло недавнее: слова Габриэля – "не в каждой церкви – Бог". Каталина моргнула. По спине пробежал холодок. О ком он говорил? Об отце Уильяме? Или о его сыне?
Она прислушалась к мыслям, не спеша фиксируя их на бумаге. Мотивы могли быть просты – власть, контроль. Возможно, Эдвард, узнав о её возвращении и намерении встретиться с отцом, уже выстраивал цепочку: дочь может претендовать на то, что по праву его.
А может, сам Уильям, почувствовав, что правда о нём вскроется, решил действовать первым. Он мог убить её родителей. Джеймс знал её происхождение и мог шантажировать Уильяма – мотив имелся, страх разоблачения. Пазлы лежали на поверхности. Их оставалось лишь собрать воедино. Мысли расползались по комнате, приводя ее к новому лицу.
– Еще есть Габриэль, – произнесла она вслух. – Таинственный незнакомец, одержимый моим демоном.
Слова повисли в воздухе. Каталина тут же ощутила нелепость этой интонации. Резким жестом провела пальцем по губам и, почти шёпотом, поправила себя, – Моим? Нет. Он вовсе не мой.
Сердце пропустило удар. Она вернулась к дневнику. Ручка царапнула бумагу ровной линией, проводя черту после записей о Уильяме и Эдварде.
Если Габриэль – человек, бывший сосуд, проклятый невозможностью умереть, – зачем ему понадобилось моё возвращение? Почему он сам не нашёл меня? Ответ был прост: Габриэль не мог покинуть город. Чтобы снять проклятие, ему нужно имя демона. Имя – ключ к его покою.
Но как узнать имя, если тот, кто может его назвать, находится в другом месте? Значит, нужно создать повод, чтобы заставить его вернуться. Убийство родителей – единственный повод, чтобы она приехала в этот проклятый город.
Каталина сделала короткую запись и подвела черту:
Габриэль – бывший сосуд. Цель – узнать имя демона. Средство – убийство родителей нового сосуда. Результат – заставить вернуться в город, чтобы расположить к себе Каталину и вынудить сказать имя демона…
И снова – перекручивание лиц в голове.
Уильям – с властью и тайнами, боящийся общественного позора от разоблачения. Возможно являющимся главой культа.
Эдвард – сын, которому есть что терять, внушаемые отцом, так же являющимся последователем культа.
Марк – темная лошадка.
Мысли скользнули к нему. Пальцы постукивали по бумаге, отбивая ритм чужого имени.
Марк…
Слишком вежливый. Слишком собранный для человека, появившегося ниоткуда. Бариста из Лондона – звучит просто, почти обыденно. Но в нём что-то не совпадало. Всегда рядом, всегда знает их шаги. Чужой, но всегда в центре событий и всегда знает что-то.
Она вспомнила, как он смотрел на неё на празднике. Не как дружилюбный знакомый – как человек изучающий, одержимый своим объектом.
Его улыбка была мягкой, почти очаровательной, но за ней скрывалось что то холоднокровное. Словно он знал, все ее секреты.
Не могу его разгадать, – подумала Каталина. – И это хуже всего.
Пыль плавно кружилась в воздухе, и она поймала себя на мысли:
ощущение, будто он здесь не случайно.
В памяти всплыло, как он мимоходом сказал о церкви:
"Уильям – хороший Настоятель. В таких местах редко встретишь кого-то с настоящей верой."
Фраза прозвучала для Каталины настороженно. Она подчеркнула имя в дневнике. Если он связан с Уильямом… или с кем-то из культа – многое становится ясным. Вежливость как прикрытие, кофе как повод заговорить, расчёт, скрытый под маской обычности.
Она вспомнила ужин, когда Марк и Джон только вернулись из Лондона.
Вечер был спокойным, но стоило Марку упомянуть имя брата – всё изменилось. Демон насторожился. Воздух будто сгустился.
Каталина ясно помнила: лёгкая улыбка Марка, ровный голос – и внезапная тяжесть, как если бы кто-то чужой в её сознании отпрянул. Почему имя Морт у демона вызвало отклик? Совпадение – или случайность? Так же, на следующий день Марк с Мортом видели пропавшую горничную в лесу. Но никто не успел догнать. Может, имя, произнесённое за ужином, не просто всполошило демона – оно разбудило в нем что-то…
– Если это был план… значит, кто-то сделал ставку на моём чувстве долга. Кто-то знал: я вернусь. Моё присутствие здесь – не случайность. Оно было необходимо, точно выверено. У всех есть мотив. У каждого – своя цель, свои скрытые желания и свои тайны. И все эти нити тянутся прямо к убийству моих родителей.
Каталина смотрела на записи.Строки имён и дат тянулись перед глазами, образуя бесконечный узор. Каждый новый факт открывал дверь, но за ней снова ждала загадка.
Она откинулась на спинку кресла, сжала пальцы на подлокотниках.
– Пора перестать ждать. – Пальцы отбили короткий ритм.
Тишина. Только дождь, едва начавшись, стучал мелкими каплями по стеклу позади неё, словно подслушивал каждую мысль.
Каталина глубоко вдохнула, ощущая холодок, пробегающий по спине. В её голове раскладывались всё новые версии, цепочки событий, мотивы, скрытые за вежливой улыбкой, за словами, которые могли казаться случайными. Она знала: каждый шаг, каждая деталь – это часть игры, и они были слишком важны.
Она смотрела на имена, записанные в дневнике, словно готовясь к действию. Взгляд остановился на последнем – бедном и больном брате Марка.
– Значит, начну с тебя, Морт, – шепнула она себе едва слышно. В её голосе не было страха – была точная холодная решимость.
***
Узкие улицы города с каменными домами и кривыми заборами вели её вниз – туда, где ветер был резче, а атмосфера напоминала старые трущобы. Каталина шла, ощущая, как сам Гриндлтон прислушивается к её шагам.
Она уже сворачивала за угол, когда заметила вывеску старой прачечной. Перед дверью стояла женщина с тёмным платком на голове. Руки её были красные от воды и мыла, лицо – усталое, но живое, с тем внимательным взглядом, каким смотрят на тех, кого давно не видели, но всё равно помнят. Каталина подошла.
Женщина заметно смутилась, вытирая ладони о передник.
– Доброе утро, – начала Каталина, дружелюбно. – Я Каталина Ланкастер.
– Агата, – откликнулась женщина, слегка прищурившись. – Значит, вернулась?
Каталина кивнула.
– Помню тебя ещё ребёнком, – продолжила Агата. – Выросла красавицей. Только… – она осеклась, – говорят, если Бог чего-то даёт в избытке, он всегда что-то забирает вдвойне. Прими мои соболезнования.
Каталина кивнула в ответ.
Ветер шевельнул край её платка. В словах Агаты было и сочувствие, и едва уловимая жалость, будто за самой девушкой тянулась тень утраты.
– Подскажите, где живёт Морт Хадсон? – спокойно произнесла Каталина. – Хочу навестить его. Говорят, он болен.
Агата нахмурилась, глаза её сузились.
– Морт?
– Да. Старший брат Марка Хадсона, который живёт в Лондоне.
Лицо женщины изменилось. В нём смешались жалость и осторожность, которую Каталина ощутила почти физически.
– Деточка… – тихо сказала она. – Морта Хадсона нет. Он умер лет шесть назад, зимой. Говорят, разбил голову… и утонул в озере. Тогда Марк с отцом переехали в Лондон. Большая утрата была для них.
Агата сделала паузу, будто пытаясь уловить её реакцию.
– Ты ничего не помнишь? – голос стал почти шёпотом. – Ты ведь тоже была там. Только тебя успели спасти… а его – нет.
Слова вошли в Каталину, как лезвие. Холод медленно расползся изнутри, заполняя каждую клетку. Боль пронзила ее тело. Морт мёртв. Она стояла, не веря, будто земля под ногами сместилась.
В памяти вспышками всплыло лицо – почти как у Марка, только старше, искажённое злобой. Он стоял на пирсе с ножом. Он хотел её смерти. И только Джон успел тогда остановить его. Теперь всё рушилось. Марк лгал, с самого начала. Его возвращение – спланированно. Всё, что казалось правдой, оказалось ловушкой.
Небо разорвал гром. Тишина после него была плотной, выжидающей. Каталина стояла неподвижно, ощущая, как под рёбрами сжимается ледяной ком. Значит… мёртв.
Она шла, не глядя под ноги. Агата лишь сочувственно наблюдала, словно считала, что девушка потеряла рассудок. Шаги отдавались пустотой, эхом отражаясь от стен.
И вдруг – в глубине подворотни – возник силуэт. Тень дрогнула, и из неё постепенно вырисовалась фигура. Он стоял спокойно, почти растворяясь в темноте, но взгляд его уже был направлен на Каталину. Глаза блестели с лёгкой иронией. Его лицо было красиво резким, черты – чёткими и выразительными. Лёгкая, почти ленивое изогнутость губ создавалась впечатление, что он одновременно готов улыбнуться и укусить. Волосы были тёмные, слегка взъерошенные, подчёркивая лукавый изгиб линии бровей и остроту скул. Каждое движение, даже малейшее, казалось тщательно рассчитанным, но при этом казалось естественным, непринуждённым – как хищник, играющий с добычей. Он оставался в полутени, но тень вокруг него уже дышала, словно само пространство подчинялось его присутствию. Каталина почувствовала, как её мышцы напряглись, сердце ускорило ритм. Он лениво начал:
– Тогда, на ужине, я уже знал, что Морта нет… – его голос прорезал тишину, мягкий, с едва заметной игрой. – Но не Джон его убил.
Он остановился на мгновение, словно выбирая слова.
– Его рана на голове не была смертельной. Но то, что он хотел сделать с тобой… поверь, тогда я был зол. Его смерть была мучительной: лёгкие горели адским пламенем, а глаза видели таких уродливых демонов, что он сошёл с ума в агонии…
Каталина взглянула сурово, готовясь спросить, но демон опередил её, как всегда, точно читая мысли.
– Но есть одна странность… – продолжил он. – Я не могу почувствовать Марка. И того, кто приходил в поместье ночью. Либо это был он, либо кто-то научился скрываться от меня.
Каталина нахмурилась, сжала кулаки.
– Такое уже бывало? – её голос был с оттенком настороженности .
– Никому не удавалось скрыться от меня, – сказал он уверенно, словно проверяя её реакцию. – Никому.
Она глубоко вдохнула, стараясь собраться. Тайны, которые так долго скрывались, начинали вырываться наружу.
– Мне нужно поговорить с отцом Уильямом, – сказала она ровно, сдержанно. – Будем раскрывать тайны по очереди.
Он наклонил голову, и на его губах появилась эта лениво-хищная улыбка, от которой пробегал холодок по коже.
– Это будет… интересно, – сказал он, голос низкий, мягкий, но с едва заметной острой иглой. – Спроси у него, как можно скрываться от тёмной силы. Возможно, есть что-то, чего я ещё не знаю. Давно я не бывал в церкви… Жаль, мы пока не сможем зайти туда как парочка.
Каталина не ответила, лишь закатила глаза. Она развернулась и шагнула по улице, ведущим к церкви, пальцы слегка разгладили юбку, плечи были прямы и напряжены – каждая клетка излучала решимость.
Он щёлкнул пальцами за её спиной, как будто подчёркивая своё присутствие. Его голос скользнул к ней, низкий, мягкий, с едва уловимой провокацией:
– Не делай вид, что меня нет. Так боишься признать… что тебе это нравится?
Она не обернулась, лишь чуть ускорила шаг.
– Мне не интересны твои игры, – сказала она холодно. – Дай мне быть одной.
– Игры? – его голос был мягким, лениво-насмешливым, скользя за её плечами. – Нет… это не игры. Я потратил слишком много сил, чтобы найти тебя среди кромешной тьмы, и теперь понимаю: потерять тебя было бы предательством не только перед собой, не только перед миссией… но перед самой неизбежностью того, что связывает нас.
Каталина сжала кулаки сильнее, но в груди ощутила непрошеное тепло – и лёгкую дрожь оттого, что он всегда был там, где она, даже когда казалось, что она одинока.
– Исчезни, – сказала она твёрдо, но шаг не замедлила.
Он шагнул почти в одном ритме с ней, его голос опустился до бархатного шёпота:
– Так не пойдёт. Ах, Кэти… – его голос был мягким, почти лениво-насмешливым. – Забавно смотреть, как ты пытаешься меня игнорировать. Сначала узнай, как люди прячутся от меня. И не думай, что это знание – билет на побег от меня. Я переверну мир, если придётся… но тебя найду.
Она резко обернулась. Глаза – острые, в груди жгла дерзкая искра.
– Слушай, – начала она ровно, – ты можешь хоть весь мир перевернуть, разбудить всех демонов и устроить хаос – и всё равно это не сделает меня твоей.
Она развернулась и пошла по улице, продолжая: – Слова – ветер. Чтобы заслужить моё внимание, нужны действия. Покажи, кто ты на самом деле, а не кем хочешь казаться. Пока что для меня ты – лишь шум в голове.
Он рассмеялся – лениво, с лёгким раздражением, но взгляд его невидимо для неё задержался на ней.
– До вечера, Кэти. Не скучай без меня.
Она уже развернулась, готовая отпустить колкость, но воздух был пуст – он исчез, будто растворился между вдохом и словом.
***
Серое небо нависало над Гриндлтоном. Мелкий дождь застыл в воздухе, готовый сорваться в любую секунду. Каталина шла по пустым улочкам, пока впереди не показался резной силуэт церкви. Двери были распахнуты. Из полумрака вышли Аника и Марк.
– Ты опоздала на службу, – сказала Аника, поправляя волосы, на которых уже осели крошечные капли дождя. – Ждать тебя на ужин?
– Ещё не знаю, – коротко ответила Каталина.
Марк усмехнулся, чуть прищурив глаза:
– Что с лицом, Каталина? Ты бледная, как будто мёртвого встретила.
– Возможно, встретила, – она прошла мимо и, минуя боковой проход, бросила через плечо:
– Передавай Морту привет.
Марк замер. Лицо осталось вежливым, но глаза… глаза улыбнулись отдельно от него – слишком фальшиво.
– Надеюсь, я скоро познакомлю тебя с ним, – произнёс он тихо. – Уверен, вы поладите.
Каталина улыбнулась в ответ. Но в улыбке не было тепла – только тонкий, могильный холод.
Глава 14
Войдя внутрь, она ощутила густую тишину, словно сама церковь затаила дыхание. Древесина исповедальни была тёплой, но чужой. Каталина опустилась на колени, и старые балки скрипнули, словно не хотели принимать – ни её тяжесть, ни её правду. Пыль лениво плавала в воздухе, оседая на её ладони. Она провела по стене – сколы, неровности, следы чужих пальцев. Сколько их было до неё? Сколько людей приходили сюда с надеждой, что их кто-то услышит?
Она выдохнула. Голос, когда прозвучал, будто принадлежал другой девушке – слабее, моложе, растеряннее.
– Я боюсь.
Просто. Без увиливания. Так, как признаются либо в любви, либо в убийстве.
– Боюсь стать слабее, – продолжила она. – Потому что, если сказать, я стану еще более уязвимей.
Тишина между ней и священником растягивалась. Решившись, она заговорила тише:
– Я больна. С рождения. Болезнь неизлечимая, связана с моим мозгом. У неё нет названия, нет причины. Но с каждым днем мне хуже. Врачи разводили руками, отец пытался спасти. Он спасал столько жизней, а мою так и не смог. Встречался с врачами, пробовал разные виды лечения, измерял дыхание, брал кровь, смотрел на меня, как на задачу, которую не смог решить. Но всё только ухудшалось. Я видела, как он теряет веру в науку, а мама – в людей. Она говорила, что мир жесток, что люди принесут мне смерть быстрее болезни. Она учила держаться в стороне, не доверять, не открываться, чтобы сохранить драгоценные силы. Говоря: «Люди не достойны твоего света. Отвергни их первой – иначе они отвергнут тебя».
Она усмехнулась, и в этом звуке не было радости.
– Она говорила: «Люди – как плесень. Они вырастут на тебе, если дашь им тепло». Я поверила. Приняла холод за защиту. И сердце стало твёрдым, как лёд.
Она замолчала, слушая собственное дыхание.
– Со временем одиночество стало лекарством – или я убедила себя, что это лекарство. Что если не подпускать никого, не будет боли. Но это ложь. Пустота ест медленно, не создавая шума. А потом ты просыпаешься – и уже не знаешь, зачем жить.
Каталина стиснула губы.
– Я разучилась верить, любить, сочувствовать. Проще оборвать связь, чем ждать, что она оборвётся сама. Мама называла это силой. Она верила, что быть пауком среди мух – дар. А я… я и правда стала им. Красивой, безчувственной, с пустым взглядом. Но теперь понимаю: это не сила. Это страх – огромный, липкий, как паутина.
Снаружи, за дверцей, хлопнула дверь. Кто-то кашлянул. Мир продолжал жить, не зная, что она уже умирает.
– Но с приездом в этот город, я начала чувствовать. Я узнала, что всё не случайно, – прошептала она. – Что я – часть чьего-то плана. Не знаю, человеческого или божественного. Но, знаете, отец, я устала быть чьим-то инструментом. Я просто хочу… уйти. Без боли. Без этих приступов, без крови. Сделав что-то полезное. Даже если тогда мне придется умереть.
Она подняла глаза на решётку, и тень от неё легла на лицо полосами, как от тюремных прутьев.
– Но есть тот, кто меня не отпустит.
Её голос стал едва слышен.
– Он – не человек, но всегда был рядом, когда я стояла на грани смерти. Всегда удерживал в этом мире боли. И кажется я ненавижу его так же… как и нуждаюсь в нем.
Слёзы блеснули в её глазах, и она не вытерла их – позволила течь.
– Иногда мне кажется, что он – единственный, кто действительно слышит. Что Бог молчит, а он отвечает. Что тьма любит меня по-настоящему. Потому что когда тьма рядом – не болит.
– Скажите, отец, – спросила она шёпотом, – может ли кто-то вроде меня ещё быть спасён? Или я уже выбрала сторону, просто не заметила, когда это случилось?
По ту сторону решётки долго не было ответа. Только тяжёлое дыхание. А потом голос – немного хриплый.
– Спасение не приходит к тем, кто ищет оправдания, – сказал он наконец. – Оно приходит к тем, кто признаёт боль. Ты не утратила свет – ты спрятала его. Если в тебе ещё осталась боль – значит, ты жива. А живые всё ещё могут сделать выбор.
Каталина опустила глаза. Она сопротивлялась не смерти, а жизни.
– Я не уверена, что под ногами осталась земля.
Она поднялась. Колени дрожали, а сердце било слишком быстро. Когда повернулась, свет из решётки упал ей на лицо, и тень от неё легла крестом – узким, острым, как шрам.
– Спасибо, – тихо сказала она, и в этих словах было больше, чем простая вежливость.
В церкви стояла такая тишина, что слышно было, как дерево скрипит в стенах – будто сама церковь дышала. Луч света из-под купола падал на решётку исповедальни, и в этом свете плясали частицы пыли, как крошечные души, заплутавшие между небом и землёй.
Каталина уже поднялась, собираясь уйти, когда за спиной раздался голос тихий и осторожный:
– Каталина… Я хотел бы поговорить с вами. Пройдёмся?
Она замерла. В груди что-то толкнуло, будто сердце споткнулось. Обернувшись, она поняла: перед ней стоял не отец Уильям, а Эдвард. Тот, кто всё это время слушал её исповедь. Он был бледнее обычного. Взгляд прямой, но в нём не было любопытства, только знание. И это знание жгло сильнее, чем жалость.
– Хорошо, – сказала она коротко.
Они вышли через боковую дверь. На холме гулял ветер, рвав облака в клочья. Колокольня гудела – не громко, но будто где-то в висках. Ограда вокруг церкви заросла плющом, а под ногами скрипел гравий, и этот звук казался очень громким.
– Каталина, – произнёс он наконец. Голос дрогнул, слова пришлось вытолкнуть силой. – Я знаю, кто вы.
Она остановилась. Ветер колыхнул её волосы, поднял подол плаща.
– Отец однажды упоминал женщину по имени Джулия. И ребёнка. – Он опустил глаза. – Я не понимал тогда, что речь шла о вас. Но недавно я нашёл письмо, неотправленное. Письмо от отца Уильяма к Джулии. В нём он просил её молчать. Умолял, если быть точным. И писал: если она хоть кому-то расскажет, кто отец ребёнка – он всё отнимет. Всё.
Слова повисли между ними, как порыв холодного ветра.
Каталина молчала. Её глаза были почти чёрными, и ветер, играя прядями волос, делал лицо чужим.
– Когда отец принял сан, – продолжал Эдвард, – он уже был женат на моей матери. Но у него была связь с Джулией. Она забеременела. Он назвал это грехом, который нужно похоронить. Перевез нас с матерью в Эдинбург, чтобы мы были дальше от этого города. Там я и вырос.
Он усмехнулся – коротко, безрадостно. Так усмехаются люди, слишком поздно понявшие, в какой лжи жили.
– Мать верила ему. Молилась за него. А он…
Каталина чуть склонила голову.
– Значит, вы знали обо мне раньше, чем я о вас.
Эдвард кивнул.
– Я не знал, что вы вернётесь. Но когда услышал о похоронах… понял, что правда всё равно дойдет до вас.
Колокола снова загудели – тягуче, протяжно. Ветер донёс запах воска и ладана.
– Тогда вы, возможно, знаете, почему их похоронили в Лондоне, а не здесь? – тихо спросила она.
Эдвард отвёл взгляд, впоминая.
– Я был здесь, в тот день. В исповедальне. Никто не знал. Всё казалось обычным… пока не вошла Джулия. Взгляд у неё был такой… будто она уже знала, что умрёт. Он сглотнул.
– Она сказала отцу: «Если с нами что-то случится – расскажи дочери. Пусть приедет. Пусть узнает.»
Он замолчал на мгновение, потом добавил тише: – И ещё одно. Она просила похоронить их в Лондоне. Сказала, Джеймс не хотел бы, чтобы их тела легли в эту землю. Здесь, говорила она, слишком много лжи. Тогда отец вывел её из церкви, – тихо добавил он. – Я больше не слышал, о чём они говорили.
Каталина не отводила взгляда. Потом – тишина. Только ветер. И вдруг всё изменилось. Мир будто съехал вбок. Звук исчез. Остался только пульс.
Глаза Каталины расширились, дыхание сбилось. Она открыла рот, чтобы что-то сказать, но вместо слов из носа потекла кровь – горячая, липкая.
Она коснулась губ, посмотрела на алые пальцы – и успела подумать: вот и всё.
Земля качнулась. Колокольный звон исказился, стал глухим, будто звук шёл из под воды. Всё вокруг поплыло. Её тело рухнуло – почти красиво, с мёртвой грацией марионетки, у которой вдруг оборвали нити. Для неё время растянулось – бесконечное падение в темноту, где не было ни боли, ни воздуха. Казалось, она блуждала там часами, слыша отдалённое эхо собственного сердца. В реальности прошли лишь несколько секунд, прежде чем ресницы дрогнули, и мир снова втянул её в себя.
– Каталина! – Эдвард бросился к ней, подхватив, опустился на колени. Её кожа была холодной, как мрамор.
– Очнитесь… прошу вас… – голос дрогнул, почти сорвался.
Она медленно открыла глаза, взгляд блуждал, будто сквозь сон.
– Такое… бывает, – прошептала она, едва различая собственные слова.
– Чем же вы больны? – спросил Эдвард. В этом голосе не осталось ни пастора, ни проповедника – только человек, которому страшно держать в руках чужую хрупкую жизнь.
– Никто не знает, – тихо ответила она. – Но жить осталось недолго.
– Это… наследственное?
Она чуть заметно покачала головой.
– Может быть. А может, расплата. За то, чего я еще не знаю.
Пальцы соскользнули, и он успел подхватить её под плечи.
– Я провожу вас, – сказал он, и в его голосе прозвучала тревога.
Каталина не возразила. Лишь позволила удержать себя на ногах. Они шли медленно, вдоль кладбищенской ограды. Колокольный звон ещё звучал за их спинами – глухо, с перебоями, как сердце, уставшее биться, но всё ещё не готовое остановиться.
***
Дорога до поместья тянулась, как дурной сон. Земля под ногами дрожала, небо густело. Сумерки не просто ложились на землю – они обнимали её, как саван.
Она едва держалась на ногах. Кожа бледная, почти прозрачная, дыхание сбивчивое, будто сердце не справлялось. Эдвард помог ей войти в комнату, хотел позвать кого-нибудь, но она остановила его.
– Не нужно. Я справлюсь.
Он поколебался, но послушался. Уходя, всё же оглянулся – на мгновение ему показалось, что огонь свечи возле её кровати дрогнул, будто от присутствия кого-то ещё. Дверь за Эдвардом тихо закрылась. Каталина легла. Мир вокруг расплывался, воздух становился густым. Тень в углу комнаты отделилась от стены и шагнула к ней. Тот, кто всегда приходил, когда она была на грани. Демон. Он сел на край кровати, тихо, будто боялся потревожить её дыхание.
– Ты опять решила умереть без меня? – голос мягкий, с ленивой насмешкой, но в нём звучала тревога.
Каталина слабо улыбнулась.
– Я благодарна тебе… за то, что тебя не было в церкви.
– Я знал, что ты не захочешь, чтобы я слушал твои признания.
– Ты и так знаешь их все, – прошептала она.