Каталина
***
Город дышал сквозь дымку, впуская их в свои пустые улицы. Каменные дома Гриндлтона стояли неровными рядами, над крышами стелился слабый свет, ещё не успевший разогнать холод. Каталина и Коэн шли рядом, шаг в шаг. Его фигура тёмная, уверенная, притягивала взгляды, и люди невольно оборачивались им вслед, не в силах понять: чужие они или свои, живые или видения.
Некоторые тихо кивали, приветствуя сдержанно – словно перед ними шли те, кому город когда-то принадлежал по праву, вернувшиеся из небытия. Женщины у лавок прижимали к груди корзины, старики снимали шляпы, дети смотрели снизу вверх, не отводя глаз.
Каталина чувствовала себя неуютно под этими взглядами. Но вдруг мальчик лет шести подбежал и протянул ей крошечный букет – пёстрые хризантемы, перевязанные ниткой.
– Это вам, мисс, – тихо сказал он.
Каталина опустилась на колено и взяла букет.
– Спасибо, – мягко ответила. – Очень красиво.
Она улыбнулась – просто, искренне, впервые за долгое время. Коэн наблюдал за сценой с тем самым выражением – наполовину нежным, наполовину внимательным. В его взгляде мелькнуло что-то похожее на удивление: люди боялись, но тянулись к ней, словно к свету. Когда мальчик убежал, Каталина подняла глаза на Коэна и чуть усмехнулась.
– Видишь? Обычно они обходили меня стороной. А теперь… с появлением тебя я стала не такой опасной.
Он тихо фыркнул, приблизившись на шаг.
– Значит, стоит мне уйти – и всё снова станет, как прежде?
– Возможно, – сказала она с лёгкой иронией. – Но я не уверена, что ты вообще способен просто уйти.
Коэн склонил голову, в голосе его прозвучала игра и обещание:
– Тогда я останусь. Чтобы твоя улыбка не исчезала.
Он подал ей руку, и она, не колеблясь, вложила свою. Они пошли рядом по узким мостовым, мимо старых фасадов, где туман вился у ног и цеплялся за обувь, не желая их отпускать. Люди расступались, чувствуя нечто невидимое: тонкую вибрацию силы, исходящую от них обоих.
Когда они вышли к ратуше, Коэн замедлил шаг. Воздух здесь был другим – плотным, неподвижным. Он закрыл глаза и вдохнул глубоко, как зверь, ловящий след.
– Миллер, – произнёс он негромко. – Уже ничего не скажет. Он мёртв.
Каталина остановилась, удивлённо посмотрела на него.
– Но он ведь сейчас в лечебнице для душевнобольных?
Коэн не отрывал взгляда от здания, словно видел сквозь камень.
– Уже… нет. Я чувствую остаток его страха. Он умер не своей смертью.
Каталина сжала пальцы.
– Ты думаешь, это связано с культом?
– Да, – спокойно ответил он. – Но он был лишь пешкой. Человек для одной роли. А то, что я знаю про Уиттингем… – он прищурился. – Оттуда редко возвращаются. Ни разумом, ни телом. Там ты умираешь либо от собственных бесов, либо от их методов лечения. Ветер прошёл по площади, шевельнув листья у ног. Каталина поёжилась, глядя на тёмное здание ратуши.
Они свернули на узкую улочку, где воздух стал тяжелее. Над крышами проступил знакомый силуэт церкви. Башня возвышалась над городом, остриём вонзаясь в серое небо. Каталина остановилась, глядя на пустошь за ней. Туман здесь был гуще, воздух не хотел впускать их внутрь.
Коэн шагнул ближе. Его взгляд потемнел, черты лица заострились.
– Я чувствую их, – произнёс он низко, почти шёпотом. – Под землёй.
Каталина резко обернулась к нему, на лице застывшее недоумение. Он встретил её взгляд спокойно, с безмятежной уверенностью.
– Нет. Они не в земле, Кэти. Они под ней. Здесь, под церковью, есть подвал. И они там.
Она застыла, пытаясь осознать сказанное.
– Ты… сможешь войти туда? В церковь?
Коэн медленно повернул голову, и по его губам скользнула хищная, почти игривая улыбка.
– Теперь – могу, – тихо произнёс он.
Он коснулся двери, и дерево дрогнуло, распахнувшись само, как будто узнавая своего хозяина. Каталина первой шагнула через порог.
Внутри царил полумрак. Воздух пах воском, пылью и ладаном. Сквозь узкие витражи пробивался тусклый свет, окрашивая пол в алые и синие пятна. У алтаря стояли двое. Отец Уильям в чёрной сутане, с молитвенником в руках. И рядом Эдвард. Оба обернулись на звук шагов. На мгновение лицо Уильяма осветила знакомая, тёплая улыбка.
– Каталина, дитя моё… – начал он.
Но потом, когда в проходе показался Коэн, свет из витражей померк. Улыбка исчезла с лица священника. Он чуть склонил голову, но пальцы его непроизвольно сжались так крепко, что хрустнула обложка молитвенника.
Коэн шёл медленно, беззвучно, ступая не по каменному полу, а по чему-то живому. Воздух густел, наливаясь холодом, и этот холод растекался по храму, глуша дыхание. В каждом его шаге чувствовалось что-то неумолимое: сила, что не требует спешки. Он приближался, и с каждым шагом черты его лица становились строже. Взгляд прямой, пронзающий, не оставлял Уильяму ни малейшего шанса укрыться. Он смотрел не на священника, а сквозь него, туда, где пряталась его истина.
Прихожане один за другим оборачивались. Кто-то крестился, кто-то спешно отходил к стене, опуская глаза. В храме сгущалась тишина наполненная страхом.
Коэн остановился чуть впереди Каталины, заслоняя её собой, словно щитом, и пристально посмотрел Уильяму прямо в глаза.
– Благословите меня, отче, ибо я грешил, – сказал он тихо. Голос звучал мягко, почти доверительно, и оттого слова проникали под кожу. – …как и всяк сюда входящий.
Уильям прочистил горло, стараясь выровнять дыхание:
– Всяк, кто приходит с раскаянием, будет благословлён, – ответил он, но голос дрогнул.
Коэн чуть усмехнулся:
– А ваш Бог простит меня за грехи, которые я совершал, отец? – немного прищурившись. – Он ведь милосерден ко всем… но почему не может простить меня?
Уильям замер. Взгляд его потускнел.
– Бог прощает всех… – сказал он с трудом, после долгой паузы. – Всех… кроме тех, кто отверг Его благодать и не способен принести покаяние.
На губах Коэна мелькнула усталая улыбка.
– Ах, как жаль… – тихо произнёс он с ленивой иронией, – кого-то облачает в сутану за грехи, а кого-то проклинает на веки… Впрочем, тогда Он не обидится на меня за это.
Он шагнул за алтарь. Движения были неторопливы, но в каждом из них ощущалась сила – глубокая, чуждая.Уильям, не осознавая собственных действий, вскинул руку и схватил его за плечо, пытаясь остановить, помешать ему пройти. Мгновение – и воздух накалился. Уильям вскрикнул отдёргивая руку, словно от огня. Коэн даже не обернулся. Его шаги эхом уходили вглубь храма, где темнота сгущалась, оживая.
Каталина бросилась за ним, но Уильям перехватил её за руку. Его лицо побледнело, глаза метались.
– Каталина… дитя моё… кто этот человек? – голос сорвался до шёпота.
Она застыла. Одно неверное слово могло разрушить всё. Эдвард подошёл ближе, настороженный, следя за каждым её движением.
– Это твой знакомый? – спросил он осторожно.
И в тот же миг из-под пола раздались крики – глухие, отчаянные, словно из самого ада. Каталина вздрогнула, Эдвард отступил, а Уильям побледнел до мелового оттенка. Крики повторились – громче, истошнее, словно кто-то звал на помощь из-под плит храма. Каждое эхо отдавалось в их ушах и груди, заставляя сердце колотиться всё сильнее.
Каталина ощутила, как страх тянется по позвоночнику, пробегая холодными вспышками по телу. Эдвард держался ближе к ней, глаза широко раскрыты, а Уильям едва удерживал себя на ногах, осознавая, что столкнулся с тем, чего никогда не должен был увидеть.
Глава 19
Они спускались в спешке. Шаги гулко отдавались под сводами, перекликаясь с глухими воплями, доносившимися снизу. Каждый звук, каждая неровность камня отзывались в груди тяжёлым эхом. По стенам стекала влага, тьма сжималась вокруг, холодными пальцами касаясь лиц, затягивая их все дальше.
Когда лестница закончилась, перед ними раскрылась мрачная зала. Потолок терялся во мраке, стены дышали плесенью и сыростью. На полу, среди пятен крови и ржавых цепей, лежали двое – Лиам и Аника. Связанные, исхудалые, будто из них вытянули жизнь. Глухие стоны вырывались из горла и тонули в тяжёлом воздухе.
Каталина застыла. На миг всё исчезло – дыхание, шаги, мысли. Потом она сорвалась с места.
– Аника! – её голос хрипел, срывался, звучал почти не своим.
Аника подняла голову. Взгляд на миг ожил, узнал – и тут же помутнел. Ужас, первобытный, разорвал её лицо.
– Не подходи! – визг прорезал тишину. – Не трогай меня! Прошу!
Каталина остановилась. Страх Аники был направлен не на неё, он был направлен за спину. Из тьмы появился Коэн. Он шёл медленно. Свет с лестницы едва касался лица, высекая из полумрака резкие линии. Он опустился на колено рядом с Аникой. Голос звучал ровно, и это делало его ещё страшнее:
– Успокойся. Смотри на меня.
Аника вздрогнула. Взгляд метнулся к нему, и будто чужая воля внедрилась в сознание. Дыхание стало рваным, крик оборвался. Она смотрела в глаза Коэну – и страх растворялся, уступая место оцепенению. Он коснулся её плеча осторожно, почти утешающе. И вдруг тишину прорезал её крик:
– Демон! – голос сорвался, будто рвал плоть изнутри. – Я видела его! Это он! Его глаза… его голос!
Слова ударили о каменные стены и отозвались мертвым эхом. Даже капли с потолка на миг перестали падать. Эдвард побледнел, замер, как вкопанный. Уильям судорожно крестился, губы беззвучно шептали молитву. Лиам не шевелился: глаза широко раскрыты, а лицо застыло в ужасе.
– Что ты сказала, дитя моё?.. – голос Уильяма дрожал, будто он сам знал ответ, которого не хотел услышать.
Напряжение сжимало грудь, дыхание стало поверхностным. Каталина почувствовала на себе спокойный взгляд Коэна. В его глазах блеснуло что-то тёмное, древнее, всепоглощающее. Эдвард сделал шаг к Каталине.
– Я не знаю, о чём говорит эта девушка, – тихо произнёс он, но голос звучал неуверенно. – Если нужна помощь… я рядом.
Каталина кивнула едва заметно и прошептала. – Помогите вывести их наверх. Сейчас.
Эдвард подхватил Лиама под руку. Коэн без слов поднял Анику. Та дрожала, но больше не кричала. Отец Уильям шёл следом, бормоча молитвы, цепляясь за каждое слово. Каталина шла последней.
С каждой ступенью воздух становился чище, но сердце билось тревожнее. Ещё немного и всё закончится. Они нашли Лиама, нашли Анику. Всё, ради чего она жила последнее время, обрело смысл. Но облегчение оказалось обманом. Внезапно – скрип. Резкий, жалобный. Тяжелая дубовая дверь наверху, медленно закрылась. Глухой удар прорезал тишину. Уильям остановился. Каталина ощутила, как в груди всё обрывается. Он обернулся – и в его взгляде больше не осталось ничего святого: только ненависть.
– Ты… – выдохнул он, и слова сорвались с губ, как яд. – Ты сотворила это зло, выпустив его в мир!
Каталина начала делать медленые шаги назад. Ноги дрожали, а дыхание сбивалось.
– Джулии нужно было слушать меня… – голос Уильяма хрипел, и в нём проступало звериное презрение. – Надо было убить тебя, когда ещё можно было. Не дать такому отродью, как ты, увидеть свет!
– Ты породил это отродье! Значит, в тебе есть то, что ты так ненавидишь во мне, – сквозь зубы прошипела Каталина.
– У меня не могло быть такого создания, – произнося медленно, каждое слово. – Ты – не моё дитя. Ты – дьявольское отродье! Дитя тьмы. Твоя мать – зло, и ты такая же, бесчувственная марионетка демона.
– Замолчи… не смей говорить о ней. Ты не имеешь на это права.
Каталина чувствовала, как теряет контроль. Воздух накаливался.
– Ты призвала смерть, – его голос превращался в молитву, изломанную безумием. – Ты – грех, Каталина! Ты – расплата за мою слабость! Джулия не уничтожила тебя… и теперь мы все заплатим за эту ошибку!
Он вскинул руки, будто обращаясь к небу:
– Из-за тебя и того, кого ты привела, мир будет гореть! – он замолчал, выжидая, а потом добавил, почти с благословением: – Но я хотя бы избавлю город от одного зла – от тебя!
Он резко схватил её за горло. Каталина рухнула на холодный кафель. Холод впивался в спину, ноги судорожно пытались оттолкнуть его. Дыхание прерывалось, сердце стучало бешено, горло горело, как огнём. Слёзы стекали по щекам. Каждое слово Уильяма проникало в неё, как острый нож, впивался в грудь, в мозг, в саму сущность. Мир сузился до боли в шее, до тяжести на груди, до звука собственного пульса. Каталина пыталась скинуть его с себя, руки отчаянно цеплялись за холодный кафель, пальцы скользили по плитке, а ноги безуспешно отбивались. Всё вокруг исчезало. Лишь удушье. Лишь удары сердца. Тьма сжимала её, тянула вглубь, в бездну, где нет света и нет спасения. Она ощущала каждую частицу боли, каждый грамм веса, которым он давил на её тело. И в этом мгновении сознание её сжалось до точки, где оставалось только одно: выжить, дышать, бороться.
– «Я могу сопротивляться… я должна… узнать кто убийца?»
Время остановилось. Сердце билось так громко, что казалось слышит весь город. Каталина видела холодные глаза Уильяма, отражение своей вины, бессилия, страха. Мир постепенно отставал. Она подняла глаза. Голос был слаб, почти беззвучен:
– Ты убил их?
Уильям хрипло рассмеялся, продолжая сжимать горло.
– Хотел, – произнёс он. – Хотел покончить с этой ложью. Но не успел…
Руки чуть ослабли. Каталина сделала живительный вдох.
– А потом… – продолжил он, глядя прямо в глаза, – начался ад, с твоим появлением в Гриндлтоне. Ты узнала о нашей тайне с Джулией, и прислала письма с угрозами. «Ты заплатишь за то, что сделал с ней.» «Все узнают, кто ты на самом деле.» Сначала я думал, что это чья-то шутка. Потом, ты впервые пришла на службу, и тогда я понял: ты знаешь всё. И будешь шантажировать меня моей тайной.
– Я? – через боль прошептала она, ошеломлённая.
– Кто ещё? – сорвался он. – Стоило тебе вернуться в город – и всё началось. Каждый день новый конверт, новые библейские цитаты, как напоминание о моей лжи. «Ибо время начаться суду с дома Божия…»; «Отвергнись себя и возьми крест свой.»; «Ибо возмездие за грех – смерть…»; Я получал эти послания каждый день. Ты хотела разрушить меня, как твоя мать разрушила мою жизнь! Ты пришла, чтобы всё рассказать! Чтобы показать, что святой отец породил тьму!
Он дрожал. Руки сжимались на её горле с новой силой.
– Думаешь, Бог примет тебя? Нет. Бог давно отвернулся от таких, как ты и твоя мать.
Каталина смотрела на него, не узнавая. Святой наставник превратился в обвинителя. Слова разрезали её, наполняя мир гулом крови.
«Ты – грех… ты – расплата…»
Они звенели внутри, пока дыхание становилось редким. Пальцы скользнули по каменному полу, но найти опору было невозможно. Мир темнел.
***
Дверь подвала с треском распахнулась, как гром, и Коэн ворвался внутрь. Его движения были мгновенными, молниеносными, каждое несло в себе точность хищника. Взрыв ярости прокатился по нему, когда взгляд упал на Уильяма, нависшего над Каталиной. Сердце Коэна сжалось, напряжение разлилось по мышцам – никто не смел тронуть её, никто не смел причинять боль. Он схватил пастора за плечи и швырнул в стену. Тело с глухим ударом упало на плитку, дыхание стало прерывистым, а глаза расширились от шока. В этой тишине, наполненной только гневом Коэна, он был воплощением разрушительной силы – живой шторм, сметающий всё на своём пути.
Не дожидаясь, он наклонился и взял Каталину на руки. Она была лёгкой, но каждая дрожь её тела отзывалась внутри него болью. Его движения были спокойны, каждая мышца дышала напряжением, готовностью разорвать любого, кто осмелится навредить ей.
На улице уже собралась толпа. Их глаза отражали страх, ужас и непонимание. Среди толпы стояли Джон и Марк, а вдалеке – Габриэль, всматривающийся в силуэты внутри церкви. Эдвард выводил Лиама и Анику; каждый их шаг давался с трудом. Увидев их, Джон бросился к ним навстречу. Их лица были бледны, глаза широко раскрыты от ужаса, но в них уже мелькала слабая, обретающая силу надежда.
Коэн остановился возле алтаря. Он держал Каталину, так словно она была не просто человеком, а смыслом его собственного существования. Его дыхание ровное, движения уверенные, но в глазах горел огонь – ярость того, кто защищает самое дорогое. Тьма, исходящая от него, была осязаемой, укутывая Каталину, снимая боль и страх.
Он наклонился к её уху, и шёпот его был только для неё. Сердце застучало быстрее, а тон был мягким, нежным – но за этой мягкостью скрывалась грозная ярость для всех остальных:
– Свет даёт только та церковь, что горит.
В тот же миг своды церкви вспыхнули. Пламя охватило крышу и стены, отражаясь в глазах толпы как золотая, разрушительная стихия. Люди закричали, кто-то отшатнулся, кто-то застыл в оцепенении. Дым пропитывал всё пространство гарью. Толпа прихожан, напуганная неожиданной вспышкой, метнулась к выходу. Скрежет поленьев, треск обугленных балок, крики и топот сливались в единый гул хаоса.
В стороне от церкви стоял Марк, сложив руки на груди. Его глаза сверкали холодным раздражением, за которым пряталось предательство. Он смотрел, как рушатся планы, как ритуал превращается в прах, как Каталина – та, кому он верил, – выпустила в мир то, что нельзя было контролировать. Пламя отражалось в его зрачках, и на миг казалось, что горит не церковь, а он сам. Губы дрогнули, но он не сказал ни слова – лишь понял, что предан той, кого боготворил.
– Люди! Там остались люди! – крикнули из толпы.
Все взгляды были прикованы к одному – к тёмной фигуре в огне.
Коэн шёл с Каталиной на руках – высокий, безмятежный, как сама смерть. Пламя обвивало их, но не касалось. Она чувствовала его силу, тепло рук, единственную опору в мире, которая не рушилась. Он двигался медленно, проходя мимо исповедален и лавок, и с каждым шагом воздух склонялся перед ним. Толпа расступалась, не смея дышать. Его взгляд скользнул по лицам холодный, властный и на миг задержался на Марке. Тому показалось, что сам ад смотрит на него. И впервые он ощутил страх.
Горящая церковь позади становилась символом конца старого мира. Каталина в его объятиях не чувствовала страха, лишь уверенность. Он был её щитом, её сталью, её проводником сквозь хаос. И даже когда вокруг бушевало пламя, когда всё рушилось, они шли вперёд вместе, окутанные огнём, которому было не дано их коснуться.
***
Пламя поднималось всё выше, пожирая церковь, как живое существо. Своды рушились с глухим гулом, и каждый удар отзывался в груди, ломая не дерево, а душу.
Эдвард стоял перед входом, ослеплённый светом огня, и не сразу понял, что кричит.
– Отец! – голос сорвался, пронзая треск пламени. – Отец!
Он бросился вперёд, но Джон схватил его, обхватив за плечи, удерживая. Эдвард вырывался отчаянно, без сил, не чувствуя боли, не слыша ничего, кроме собственного крика.
– Отпусти! Я должен его вытащить! Он остался там! – слова срывались, превращаясь в рыдания. – Там мой отец!
Габриэль, мгновенно появившийся рядом, помог удержать его. Эдвард бился между ними, пока силы не иссякли. Он упал на колени, уткнувшись лицом в ладони, крича в землю: крик был таким, что сердца стоявших рядом замирали. Слишком человеческая боль, чтобы её можно было вынести.
– Он пытался убить Каталину, – тихо произнёс Габриэль, будто утешая.
Эдвард, подняв голову. В красных отблесках пламени его глаза блестели, полные слёз. – Каталину? Убить? Это ужасно… я буду молить о прощении его души. Но он всё равно мой отец!
Огонь ревел, будто отвечая ему. Сквозь треск и гул послышался тяжёлый обвал, окончательный. Крыша рухнула, и на миг в проёме мелькнула осыпающаяся тень.
– Нет! – Эдвард снова рванулся вперёд, но руки парней удержали его. – Папа!..
Дым взвился столбом. Пламя вспыхнуло ещё ярче, и стало тише. Всё кончилось.
Эдвард стоял на коленях перед догорающими обломками, глядя, как угасает место, где он молился и верил. Дом веры, что сгорел так же, как и человек, живший ложью.
Он тихо выдохнул, почти беззвучно. С губ сорвалась фраза:
– Если свет, который был в тебе – тьма, то какова же тьма твоя, отец?.
***
Коэн шёл через тихие коридоры поместья, держа Каталину на руках. Её тело было расслабленным, почти полностью доверившимся ему, и это одновременно тревожило и завораживало его.
– Кажется, у тебя уже выработалась привычка отключаться, – произнёс он с лёгкой улыбкой. – И добираться до поместья исключительно в моих объятиях.
Каталина не открывала глаз. Она слушала его голос, ощущая тепло и мягкую силу, исходившую от него. Когда он аккуратно опустил её на диван, она медленно приподняла голову, не говоря ни слова. Почти как порыв ветра, она потянула его к себе.
– Каталина… – прошептал он, но она лишь обняла его, прижимаясь всем телом.
Они лежали так, неподвижно, в тишине. В этом молчании было больше, чем слова могли бы передать. Коэн мягко положил руку ей на спину. Её голова уперлась в его плечо, и они остались так – просто рядом, без слов, без внешнего мира.
В этот момент казалось, что весь хаос и страх, который они пережили, остался далеко, за стенами поместья. Только они двое, только этот тихий миг перед бурей, когда можно позволить себе быть просто рядом. Каталина прижалась к нему сильнее, её голос был тихий:
– Уильям… он прав… Мы оба… чудовища.
Коэн прижал её крепче, увереннее, словно через это прикосновение хотел защитить её от всего мира. Его голос был низким, мягким, а каждое слово искренним:
– Мне всё равно, кто ты. Чудовище или человек… я буду с тобой. Не потому что ты «избранная», а потому что это – ты. И я не уйду. Никогда.
Она вдохнула глубже, пряча лицо в его плечо, чувствуя, как дрожь проходит через всё тело:
– Но… если мы сами… – разрушение…
– Я знаю, – прошептал он, его пальцы мягко погладили ее по голове. – Мы выдержим это. Вместе. А когда всё закончится, я покажу тебе далекие страны, где воздух пахнет солью и жасмином, где музыка льётся по улицам, словно сама жизнь играет для нас. Там закаты окрасят небо в цвета, которых не видел никто прежде, а рассветы будут такими невероятными, что захочется остановить этот момент на века. Мы будем свободны, только мы двое, и весь мир останется позади. Я покажу тебе мир, который стоит того, чтобы жить.
Она едва заметно улыбнулась, закрывая глаза, ощущая, как его рука медленно скользит по плечу, снимая все её страхи. Он наклонился и коснулся лбом её лба:
– Ещё немного, – прошептал он. – И всё будет иначе.
Каталина расслабилась окончательно. Она чувствовала его дыхание, силу и тепло. Впервые за долгое время позволила себе быть полностью собой – слабой, уставшей, доверчивой. Коэн удерживал её в объятиях, осторожно прижимая к себе, сейчас страхи мира не могли достать их здесь.
Глава 20
Холодная вода сомкнулась над головой, пропуская тусклый лунный свет. Перед ней стоял Уильям – не человек, а тень, ступавшая по глади, не касаясь поверхности. Он улыбался.
– Иди со мной, дитя моё.
Каталина шла, не могла иначе. Его голос тянул: мягкий, завораживающий, как заклинание. Когда он протянул руку, она успела лишь вдохнуть поглубже и задержать дыхание. Они рухнули в чёрную воду, в холодную бездну без дна.
В ушах – дрожащий шёпот матери: «Проданную душу можно вернуть назад…»
Каталина дёрнулась, пытаясь вырваться, но пальцы Уильяма сжали её горло. Кожа жгла под его хваткой.
– На дно, – шепнул он, чужим голосом. – Только там искупление.
Она ударилась о камни. Тьма сомкнулась.
Каталина вскрикнула и открыла глаза. Лоб – мокрый от пота, сердце билось, как пойманная птица.
– Каталина, – Коэн поднялся мгновенно, склонившись к ней. – Что случилось?
Она с трудом сглотнула.
– Кошмар… мне приснился отец Уильям. Он шёл по воде, звал меня. А потом утянул вниз. И говорил голосом матери… о какой-то душе, которую можно вернуть.
Коэн замер.
– Тебе не снились сны. Никогда. – тихо сказал он.
– Но я видела, – прошептала она. – Чувствовала холод. Его руки. Камни под ногами. Всё было… живое.
Он наклонился ближе, взгляд потемнел.
– Чувствовала? – он помедлил, – это не было сном.
Каталина кивнула.
– Его лицо… как будто маска. Чужое.
Коэн не ответил. Лишь провёл пальцами по её щеке – коротко, почти невесомо, будто проверяя, не исчезла ли она.
– Спи, – произнёс он.
Каталина провалилась в сон, ощущая его ладонь у себя на голове.
Проснулась под утро. Воздух был холоден и звенел пустотой. Рука потянулась, подушка пуста. Лишь еле ощутимое касание на щеке, как тень поцелуя. На столе – записка.
«Прости, Каталина. Мне пора расплачиваться за свои ошибки. Порой нужно умереть, чтобы почувствовать жизнь».
– Нет… – прошептала она. – Нет, почему сейчас…
Голос сорвался, растаял. Она стояла, глядя на листок, и чувствовала, как внутри что-то медленно ломается. Коэн ушёл. И с ним всё, что удерживало её в равновесии. Но страх уступил место иному: холодной, собранной решимости. Если он ушёл, значит, есть причина.