Каталина
– Каталина… ты… ты их отпускаешь?
Она кивнула, наблюдая, как бабочки поднимают хрупкие крылья к свету, а ящерицы молниями скользят к щели в стене.
– Убегайте, – сказала девочка тихо, почти шёпотом. – Ваши души не должны принадлежать мне.
Бабочка села ей на палец. Лапки холодом жгли кожу, но она не отдёрнула руку. – Мои объятия… не согреют вас, я сама всегда мёрзну внутри.
И она улыбнулась – по-настоящему. Смех вырвался сам, лёгкий и звонкий, как у детей, которым просто хорошо от света и свободы вокруг.
Джеймс стоял неподвижно, со слезами на глазах, и впервые в жизни почувствовал надежду: в его дочери пробуждается человек.
Но на лестнице стояла Джулия.
Её пальцы судорожно сжимали перила. Она наблюдала, как последняя бабочка, криво шевеля крыльями, вылетает в открытое окно – и вместе с ней рушится всё, что она так тщательно строила.
Её гладкая, бездушная девочка… её идеальное продолжение…
– Что ты наделала… – прошипела Джулия. Голос дрожал от ярости и от страха.
Каталина подняла на неё глаза, больше не пустые. В них загорелся странный, тихий свет, едва заметный, но настоящий. Она уже не была той девочкой, которую мать пыталась вылепить. Она была собой.
***
Каталина смотрела в ледяную стену склепа и видела пропасть, в которую рушилось всё, за что она цеплялась. Обида. Недоверие. Старый, давно заглушенный страх, который она привыкла давить в себе до немоты. Сейчас он поднялся, как живой, и укусил. Она медленно повернулась к Джулии.
– Так легко продала мою душу? Зная, какой я буду? Ты ведь не хотела дочь. Тебе нужен был инструмент.
По лицу Джулии прошла тонкая, мёртвая улыбка. Та самая, с которой она когда-то гладила Каталину по голове. Тогда от неё теплело. Теперь – морозило.
– Ты сама всё знаешь, – лениво произнесла она. – Дочь – это дорогое удовольствие. А инструмент… если ломается, то его можно подлатать, и использовать дальше.
Габриэль шагнул вперёд, чтобы встать между ними. Джулия скользнула по нему взглядом, пригвоздив к месту. Потом снова повернулась к дочери.
– Я устала жить в тени. Устала выполнять приказы демона. Ты думаешь, твоя связь – пытка? Представь меня. Века, Каталина! Века на поводке! И рядом – сила. Огромная, манящая, но недоступная.
– Ты хотела свободы?
– Свободы? – Джулия хрипло рассмеялась. – Свобода – игрушка для наивных. Я хотела власти. Культ должен быть моим. Не его. Моим!
Пальцы дёрнулись – резкое, нервное движение, контрастирующее с её ровным, пустым лицом.
– Чтобы забрать его силу, нужно пройти через тебя, – произнесла она тем же спокойным холодным голосом. – Поэтому я провела ритуал, временно убрав твою болезнь, но из-за тебя не доведя его до конца. Теперь мигрень может вернуться в любую минуту – сильнее, чем прежде.
Она смотрела на Каталину так, словно проверяла качество материала.
– Твоё тело – правильное. Подходящее. Пустое и выдержанное. Он привязан к тебе, как пес на цепи и это делает тебя единственным сосудом, который способен выдержать его силу.
Она чуть выдохнула, подводя итог.
– Времени нет. Если медлить, всё рухнет. И твоё тело просто не выдержит того, ради чего ты вообще существуешь. Ты выбрала слабость – чувства, эмоции. Всё, что делает человека ненадёжным. Ты должна быть холодной, прогнозируемой, полезной, но стала… мягкой. А мягкое всегда давят. Мягким пользуются. Мягких всегда убирают.
Она приблизилась, и её шёпот стал почти осязаемым.
– Ты моя ошибка, Каталина… Но я её исправлю.
Джулия резко рванулась вперёд. Чистая, голая агрессия. Её пальцы превратились в кривые, звериные когти. Один удар и по щеке Габриэля побежали четыре багровые борозды. Он взвыл, поднял руку, но она уже заносила вторую. Каталина бросилась вперёд, но не успела. Коэн оказался между ними мгновенно, так быстро, что движение невозможно было отследить. Он резко перехватил её руку, остановив удар. Джулия вцепилась ему в ладонь, раздирая кожу ногтями. На ней остались лишь бледные, исчезающие в ту же секунду следы. Как будто она царапала тень. Коэн даже не повернул головы.
– Отпусти! – зашипела она. Голос стал низким и животным.– Я продала свою душу! Ты не можешь меня убить! Мне нужна Каталина – целая! Живая!
Пальцы Коэна легли ей на ключицу. Он сжал. Глухой хруст. Джулия затихла – не смирилась, а признала очевидное: он сильнее, намного. Коэн поднял глаза на Каталину. Взгляд был коротким, но в нём читалось всё: предупреждение, требование, и что-то живое, что давно пряталось в глубине.
Он развернулся, удерживая Джулию одной рукой, точно она ничего не весила, и уверенно пошёл к выходу. Так идут те, кто уже принял последнее решение.
Снаружи воздух был сырой, пах плесенью и землёй. Впереди виднелось озеро. Его поверхность была неподвижной, а тишина вокруг него сгущалась. Джулия дёргалась, выискивая хоть какую-то поддержку взглядом. Коэн смотрел вперёд – туда, где всё должно было закончиться.
– Пора покончить с этим, – сказал он тихо, без эмоций.
И Каталина поняла: он говорил не только о Джулии, о культе,о ритуале. Он говорил обо всём, что держало их в этом месте, в этой тьме. И о том, что он собирался оборвать, даже если придётся самому за это расплачиваться.
***
Внезапный, рваный крик Джулии разорвал воздух как сигнал к действию. Из-за деревьев выскочили культисты. Их было много. Они двигались быстро и слаженно, как один организм. На их руках блеснули серебряные нити с обсидиановыми узлами тонкие, но такие опасные.
Они нападали со спины, по несколько человек. Нити вспыхнули, едва коснувшись Габриэля и Коэна. В следующую секунду серебро сомкнулось на их запястьях и горле. Кожа вспухла почти сразу. Запах горелого мяса ударил в нос. Габриэль согнулся пополам и упал на колени. Пальцы впились в землю, а ногти скребли влажный мох. Он стиснул зубы так сильно, что по губам потекла тонкая струйка крови. Тело его дёргалось в судорогах, каждое движение только глубже вгоняло обсидиан в раны. Вены на шее вздулись, лицо побледнело до серого цвета. Он пытался разорвать нити руками, но пальцы обжигались, как от раскалённого металла.
Коэн держался на ногах. Но каждая секунда в цепях давила на него. Он выпрямился, ступил вперёд и сразу качнулся, почти падая. Земля потянула его вниз, к себе. Серебро продолжало жечь, прожигая путь до кости. Сила уходила стремительно, с каждым вдохом, с каждым ударом сердца. И всё равно он тянулся вперёд. Сквозь боль. Против неё.
Вены на его руках темнели, а мышцы дрожали. Дыхание стало резким, неглубоким. Он пытался сорвать нити, мышцы рвались, кожа трескалась, но обсидиановые узлы не поддавались. Они пульсировали тусклым чёрным светом, подстраиваясь под каждое его движение, забирая ещё больше.
Вырвавшись, Джулия, сияя почти детской радостью, уже разжигала ритуальный костёр. Пламя поднималось выше её лица, отражаясь в широко открытых глазах, которые даже не моргали.
– Ещё минута, – нетерпеливо завопила она. – И всё встанет на своё место.
Её голос предвкушал долгожданный финал. Каталину словно не замечали. Она была нужна ровно в один момент, в момент ритуала, и до него никто не собирался тратить на неё силы.
Но она видела всё – гухие удары Габриэля о землю, когда очередная судорога выворачивала его тело. Как Коэн, задыхаясь, снова делал шаг вперёд, как нити на их запястьях светились всё ярче, насыщаясь чужой силой.
Шум, крики, шёпоты – всё смешивалось в один давящий фон, город сам задыхался вместе с ней. Сквозь него Каталина слышала только собственный пульс, и понимала: ещё одна секунда и мир окончательно падёт под властью её матери. Ещё две – и ритуал начнётся. Ещё три – и всё, что она любила, всё, что начинала чувствовать, исчезнет в этом свете, похожем на смерть.
Мгновение, и Каталина ощутила, как внутри неё возвращается болезнь. Каждая клетка, каждый нерв кричали о ней, а тело раскалывалось изнутри. Сердце билось неровно, лёгкие горели, а дыхание становилось сбивчивым. Её кожа покрылась холодным потом. Она знала, смерть уже ждет ее.
Эта мысль была простая и ясная – она умирает. И она приняла её без сопротивления. В висках снова пришла уже забытая боль мигрени, она согнулась надвое.
– Быстрее! – прокричала Джулия, приказывая культистам. – Пока она жива, нужно успеть, болезнь сжирает её!
Каталина подняла руку. В ладони вспыхнул нож – тот самый, который она успела нащупать в густой крови Марка. Лезвие дрожало в её пальцах, но взгляд оставался неподвижным и холодным, как гладь озера. Болезнь прожигала её грудь, обрушивалась на голову острыми, рвущимися изнутри ударами. Казалось, сердце вот-вот остановится.
Коэн почувствовал её раньше, чем увидел, тело пронзило тонкой, болезненной нитью. Их взгляды встретились. В его глазах боль, рвущая живое. В её – тишина и предчувствие гибели.
– Не надо… – прошептал он губами, моля вглядом не делать этого.
Каталина качнула головой. Едва слышно, через боль, произнесла:
– Прости…
Вся её жизнь стянулась в одно единственное мгновение. Она резко опустила нож. Лезвие вошло в живот, и мир треснул. Боль разорвала её изнутри. Лёгкие сжались, каждый вдох стал пыткой, каждый удар сердца – медленной, рвущей агонией. Она ощущала, как тело сдаётся, как что-то ломается: в ней, в мире, в нём.
Крик Коэна разорвал пространство. Не звук, а живой разлом, от которого содрогнулся воздух. Он рванулся к ней из последних сил, разрывая серебряные нити, что удерживали его. Они прожигали кожу до кости, впиваясь всё глубже, но это не могло удержать его. Плоть трескалась, дымилась, но он продолжал идти слепо, отчаянно.
Культисты по очереди падали с переломанными шеями, с разорванными сердцами, он не щадил никого, убивал слепо всех кто стоял на его пути. Обсидиан разлетался по траве чёрными слезами. Ярость Коэна не была пламенем. Она была бурей – древней, страшной, лишённой формы и пощады. Бурей, сметающей всё на своём пути, лишь бы добраться до неё. А Каталина, упав на землю, уже почти не чувствовала тела. Только тепло уходящей жизни. И того, кто рвался к ней через боль и страдания.
Джулия повернув голову взглянула на тело Каталины не с материнской болью, а с холодной разочарованностью. «Снова подвела.» Не дочь умирала – умирал ключ. Её последняя надежда. Её власть. Всё, ради чего она жила веками. Мир вокруг неё рухнул в панике.
Коэн убивал всех одного за другим, как тряпичных кукол. У Джулии перехватило дыхание. Она отпрянула и бросилась в лес, цепляясь за корни и влажную землю. Ей на миг показалось, стоит только успеть спрятаться за стволами, и она исчезнет, растворится, и он её не найдёт. Она, кто столько веков пыталась подчинить тьму, поверила, что сможет убежать от неё. Коэн настиг её в один шаг. Холодные пальцы сомкнулись на горле, оторвав её от земли. Воздух вырвался из лёгких, мир потемнел. Пальцы Джулии дрожали, царапали его руки, искали опору, спасение – чего-то, что для неё давно уже не существовало. В её глазах впервые появился настоящий ужас. Тот, что посещает только тех, кто всегда считал себя выше смерти.
– Ты хотела власти… – его голос был ледяным. – Забери обратно свою прогнившую душу! Владей ею! Чувствуй её! И гори вместе со всем, что построила.
Он видел её насквозь: каждую ложь, каждую жертву, каждую кость, на которой строилась ее вера.
– Культа больше нет. Мне он не нужен. Как и ты.
– Нет! – сорвалось с её давящих связок. – Только не это! Ты не можешь! Пощади!
– Я могу.
И он отбросил её на землю, как сломанную вещь, отступив на шаг. Джулия упала, выгнувшись дугой. Из её рта вырвался не человеческий рваный хрип. По коже поползли чёрные мучительные прожилки. Они дрожали, расходились тонкими, отравленными ветвями, пожирая плоть изнутри. Глаза мутнели, закатывались. Пальцы выгибались и ломались. Она чувствовала, как что-то тянет вглубь, разрывает болью.
Она захрипела, пытаясь схватиться за землю, но не могла выцарапать себе путь назад. Земля под её ногтями крошилась в пыль. И всё же, даже умирая, даже когда смерть ползла по ней чёрными корнями – она не знала раскаяния.
Её губы дёрнулись в последней судороге, и всё, что внутри неё было человеческого, дрогнуло лишь на мгновение.
– Жаль… – прохрипела она, не узнавая собственного голоса. – её.
Это было её последнее слово. Кому оно принадлежало – ей самой или Каталине – уже никто никогда не узнает. Прожилки сомкнули её сердце, и оно остановилось. Джулия затихла, выгнувшись в последней вспышке боли, в последнем беззвучном крике. И в тот миг, когда жизнь покинула её, тьма, которой она служила, забрала своё: из тела Джулии рванул горячий, сухой свет – не божественный, а пугающий, смертельный. Она сгорела изнутри, сгорая в собственных грехах, в копоти своей чёрной души. Пламя было тихим и беззвучным. В нём не было красоты – только расплата.
В мгновение от неё осталось лишь пепелище, тонкая серая кучка праха, которую даже ветер не стал касаться. Смерть пришла к ней без пощады. И по заслугам.
Каталина уже видела всё в мутной пелене. Кровь залила глаза, превращая мир в красное дрожащее пятно, но она чувствовала каждый его рывок, каждое напряжение его мышц. Чувствовала, как его энергия пробивается сквозь цепи, как он рвётся к ней, чтобы успеть.
Её тело дрожало.
Боль от болезни, и от раны накрыла новой волной. Каталина понимала: она почти умерла. Ещё одно мгновение – и шаг в пустоту станет последним.
Коэн опустился рядом, осторожно подхватывая её. Его глаза были полны страха, боли, отчаянного бессилия. Он смотрел так, будто мог взглядом удержать её жизнь, удержать её здесь, в мире.
– Открой глаза… Каталина… – его голос срывался, ломался. – Пожалуйста… слышишь?.. Я… прошу…
Она едва шевельнула рукой. Окровавленные пальцы коснулись его щеки. Он замер, прижимая её ладонь к себе, но его сила не могла вернуть ей пульс.
И в этот миг, впервые за всё своё существование, он почувствовал настоящий страх. Холод от её тела был холодом утраты. И Коэн, не как демон, а как человек, с разбитой душой, обратился к Богу.
– Господи… – голос Коэна сорвался. – Ты слышишь меня. Я знаю, видишь всё во мне… всю грязь, весь мрак.
Он втянул воздух, который обжигал грудь.
– Но я прошу… не ради себя. Ради неё. Возьми меня вместо неё. Забери, сожги, сотри – всё, что хочешь.
Он наклонился к Каталине ближе, пытаясь вернуть её дыхание собственным.
– Пусть она живёт. Она не должна умирать за чужие грехи. За мои грехи. Я отрекаюсь от всего, что имею. От силы, от свободы, от себя самого. Сделай меня рабом своим. Цепью, прахом под волей Твоей. Я приму любую участь и любое наказание… только оставь её.
Он задыхался, и каждое слово давалось через разрыв.
– Я больше не попрошу света… не попрошу милости. Мне ничего не нужно. Только её жизнь.
Он прижал Каталину крепче, боясь, что смерть похитит её прямо из рук.
– Забери меня! – его голос сломался. – Поставь печать на моей душе, уничтожь, я приму волю твою.
Он закрыл глаза, почти падая ей на плечо.
– Только не забирай её. Прошу… не забирай…
Его лоб коснулся её холодной кожи.
Каталина на мгновение прорвалась сквозь кровь, затягивающую её зрение. Мир расползался, но одно она увидела ясно, она лежала в его руках. В объятиях Коэна. Он держал её так осторожно, так нежно, боясь сломать. Большой палец медленно стёр кровь с её лица.
– Смотри на меня… – прошептал он.
Её ресницы дрогнули. Узкая, едва живая полоска света между веками позволила ей снова увидеть его лицо искажённое болью, отчаянием и любовью.
Он наклонился ближе, прижимая лоб к её виску. Его дыхание обжигало кожу, как последний тёплый след от солнца.
– Ничто не удержит тебя от меня. Ни время… Ни смерть…
Его губы мягко коснулись её лба, прощально, бережно. И в тот же миг его тело обмякло. Рука, державшая её щёку, соскользнула. Он рухнул рядом, словно Бог ждал идеального мгновения, чтобы отключить его.
Сильнейший. Неразрушимый. Демон тьмы, страхов и пороков – мертв.
Её сердце сжалось. Боль пронзила её – тот, кого она любила больше всех, отдал за неё всё. Даже то, что принадлежало только ему – свою жизнь.
Боль внутри стала иной: не физической, рвущей грудь и живот, а душевной, как будто стая голодных псов терзала её сердце изнутри. Его сила. Его любовь. Стали ценой её жизни.
Пальцы Каталины едва заметно дрогнули. Она коснулась его безжизненного лица, того, что секунду назад говорило ей слова, на которые никто другой не был способен.
Она позволила себе последний вдох. Потом тело налилось тяжестью, как камень. Веки сомкнулись сами, без её воли, и боль медленно затопила сознание, утягивая в тишину, в которой не осталось ничего живого.
Глава 23
Каталина медленно открыла глаза, боясь что свет обожжёт их. Потолок плыл белым пятном. Кислородные трубки скользили по щеке, вызывая тошнотворно-приятное щекотание. Горло пересохло, она не могла ни сглотнуть, ни позвать.
Едва она пошевелилась, дверь распахнулась, и медсестра почти бегом подскочила к кровати.
– Тихо-тихо, – произнесла она мягко, но с явным облегчением. – Не делайте резких движений. Вы приходите в себя.
Каталина попыталась вдохнуть глубже, но получилось лишь сиплое дрожание воздуха.
– Где… Коэн… – прошептала она.
– Коэн? Я не знаю о ком вы спрашиваете… Там, где вас нашли, никого не было. – Она мягко улыбнулась, почти жалостливо. – Это настоящее чудо, что вы выжили.
Каталина закрыла глаза – не от боли, а от пустоты, вновь захлестнувшей её.
– Что со мной? – спросила она, медленно поворачивая голову.
– Вы в Гриндлтоне, в клинике. Постарайтесь не волноваться. – Медсестра поправила датчики на её руке. – Вы были в коме ровно год.
Мгновение тишины.
– Значит… снова зима, – равнодушно произнесла Каталина, без удивления.
Медсестра на секунду рестерялась, но быстро вернула себе привычную маску доброжелательности и вновь защебетала о лечении и анализах, её голос растворялся в палате, становясь далёким и ненужным. Каталина не слушала. Она чувствовала собственное тело слабое и чужое, как будто вернули его, против чей-то воли. Время, которое понадобилось, чтобы прийти в себя, тянулось мучительно долго.
Медсестра вручила ей забытое тёплое пальто, и пожелала скорейшего восстановления. Каталина накинула его на плечи и вышла на мороз. Двери больницы закрылись за спиной тихим щелчком, похожим на финальную точку.
Снег забивал дорогу мягкими хлопьями. Каталина шагала медленно, но уверенно, и каждый шаг возвращал ей частицу того, что у неё забрали. Гриндлтон… был другим. За то время, пока она лежала в коме, город освободился от невидимых цепей, которые тянули его к земле. Воздух был чище, свет мягче, а тишина перестала давить. Культа больше не было, была свобода.
В окнах домов теперь мелькали силуэты – без страха, без той вечной настороженности, которая висела в каждом взгляде. Пожилая женщина выходила на крыльцо подмести снег и даже улыбнулась прохожему мальчику. Двое мужчин устанавливали фонарь, споря о чём-то незначительном и мирном. Двери магазинов были открыты, и внутри горел свет. Город дышал. По-настоящему, впервые за долгие годы.
Пустые когда-то лица теперь отражали жизнь. Скрип ворот, за которыми снова слышался искренний смех детей. Тропу, ведущую к лесу, где снег ложился плотнее, гуще, но уже не казался мёртвым. Ветер бил в лицо, но она не отворачивалась. Каждый шаг по зимней дороге был шагом назад – туда, где всё началось. Туда, откуда она ушла в смерть и вернулась обратно. Гриндлтон, кажется, узнавал её: деревья склонялись под весом снега, улицы были спокойны. Даже тишина осторожно приветствовала её.
Её поместье медленно появлялось впереди, как воспоминание, которому пришлось пробиваться сквозь метель. Силуэт огромного дома вырос из белой пустоты – суровый, тёмный и застывший во времени. Каталина остановилась перед воротами, глядя на него. Его стены были такими же, как она: выжженными, треснувшими, пережившими боль утраты.
Сырой запах пустого жилища встретил её, когда она толкнула дверь. Внутри всё было так же, дом замёрз вместе с ней. Каталина прошла по коридору, по которому когда-то сбегала с Коэном. Теперь её шаги отдавались гулом, и этот звук казался до боли родным. Она вышла в сад. Старый дуб стоял чёрным остовом на белом снегу. Лавка под ним промёрзла, но она всё равно опустилась, сцепив пальцы, чтобы не дрожали. Ноябрь принёс много боли, крови, смерти, потерь, но и его. Его, чья тень всё ещё жила в её памяти. Демона – мужчину которого она полюбила.
Она помнила его кожу. Его голос. И то, как он умирал держа её на руках – медленно и безвозвратно.
Неожиданная мысть кольнула: если можно было прожить всё снова, она бы прожила. Ради одного мгновения с ним. Ради взгляда. Ради улыбки.
Стыдно, глупо – но правда.
Прошла неделя. Потом ещё одна.
Время в Гриндлтоне двигалось мягко, тихо меняя людей, не трогая её. Джон стал мэром. Неожиданно для всех – и, пожалуй, для себя – оказался в этом хорош. Город расправил плечи рядом с ним и стал спокойнее. Лиам вернулся из университета и решил помогать брату.
Эдвард и Аника… Они всё чаще появлялись вместе. То на рынке, то у больницы, то в старой библиотеке. Город шептался о них с теплом и улыбкой.
Габриэль однажды стоял на краю леса – почти подошёл. Почти сказал то, что скребло внутри. Но вина оказалась тяжелее шагов. Он развернулся раньше, чем она смогла окликнуть его.
Однажды вечером ветер завыл так, словно вот-вот разрушит стены. Снег сменился дождём, дождь – льдом. Каталина сидела у камина, дневник лежал на коленях, строки не складывались, перо лишь царапало бумагу.
Дрова слишком громко треснули и она вздрогнула. И сразу же раздался звонок в дверь. Резкий, неуместный в такой шторм.
– Кто же это… – вставая, накинула шаль.
По пути к двери Каталина почувствовала резкое, почти болезненное: комок в горле, холод под рёбрами и ощущение взгляда, который касается затылка так, как касаются только те, кто знает тебя слишком хорошо. Она открыла дверь. На пороге стоял мужчина. Высокий, подтянутый, выточенный из тени. Тёмная тройка сидела на нём изумительно, подчёркивая хищную линию плеч. Шляпа скрывала лицо. Вода стекала по ней, как по надгробию.
– Добрый вечер, мисс, – послышался мягкий, чуть шероховатый голос. – Прибыл в город последним поездом. Я новый адвокат… и, боюсь, совершенно не знаю, где здесь можно укрыться до утра. Местные не выглядят дружелюбными к чужим.
Каталина нахмурилась.
– В приличном обществе, сэр, сначала представляются. Особенно ночью, когда люди склонны доверять ещё меньше.
Он поднял голову. Медленно, как будто опасался, что её сердце не выдержит. Свет из гостиной скользнул по его лицу. Тонкие, резкие черты. Чёрные волосы, чуть влажные, падающие на лоб.
Глаза – тёмные, как ночь после грозы, глубокие, с той самой хищной мягкостью, которую она помнила. И губы – резкие, упрямые, слишком живые для того, кто умер у неё на руках. Она замерла.
– Моё имя… Коэн Грейвс.
Мир накренился. Звуки исчезли, а стены потонули в тумане. Она не помнила, как шагнула вперёд. Не помнила, как пальцы вцепились в воротник его пальто. В следующую секунду она уже была в его объятиях – крепких, реальных, горячих. Его лёгкий, терпкий запах ударил в голову.
Её сердце взвыло, и рвалось наружу. Она касалась его лица губами и пальцами. Каждый поцелуй был неверием, отчаянием, благодарностью.
Её руки дрожали.– Ты… жив… – прошептала она. – Ты вернулся.
Его дыхание опустилось ей на ключицы, тёплое и тихое. Он так нежно провёл ладонью по её спине. – Я чувствовал, что ты ждёшь.
– Но как?.. Как тебе удалось? Я видела как ты умер.
Он чуть улыбнулся, той опасной, ленивой улыбкой, которая всегда казалась вызовом миру.– Ад меня не принял, – признался Коэн. – А рай даже не удостоил взглядом. Поэтому моё наказание, прожить жизнь смертного. Чувствовать всё, что я забыл, всю боль, которую вычеркнул из памяти. Вкус крови на языке. Испытать время на собственной шкуре. И всё же… Я ещё близок к тому, кем был.
Он лукаво улыбнулся, и в этой улыбке было что-то первородное.
– То есть… ты всё ещё демон? – спросила она, прищуриваясь.
– В любых договорах есть лазейки, – тихо сказал он, скользя взглядом по её лицу. – А я всё же мастер сделок. Взял оттуда всё, что мне нужно. И в итоге… мы оба живы. Хотя судьба хотела иначе.
Коэн наклонился, заправляя прядь её волос за ухо. Она отстранилась на полшага, чтобы разглядеть его полностью… и сердце сжалось. На виске – тонкий белый шрам, ледяной, как память о боли. На запястьях – ожоги, серебряных кандалов, которые он разорвал. Он был прежним – и совсем другим. Или это Каталина стала иной, прожжённой тьмой глубже, чем прежде.
Смерть прошла по нему, как по тонкому льду, оставив трещины, но так и не утопив того, кто смотрел ей в лицо. Он стоял перед ней – живой, и принадлежавший ей так, как не принадлежал никому и ничему в этом мире.