Кварк

Взгляд умирающей змеи

Мальчишки росли детьми природы.

Круглыми сутками оставался, как и соседские пацаны, брошенным на произвол судьбы вечно занятыми на работе родителями. Едва дождавшись окончания уроков, орущая ватага стремглав неслась в лес. Желудки мгновенно насыщались ягодами, дикой морковью, а ранней весной и «кисляткой». Так в лесных территориях Южного Урала называли щавель, в изобилии произраставший в густой «змеиной» траве на лесных опушках.

Тот день остался в памяти запахами жареного солнца. Июньский лес обдал ноздри земляничным ароматом. Родительский дом стоял в нескольких сотнях метров до берёзового колка. То там, то здесь сочную листву стройных молодых красавиц прокалывали тёмно-зелёные сосновые свечки… В густой траве под ногами прошелестела серая лента.

– Змея! – обледенел низ живота.

Животный страх заставил хлестать подвернувшимся прутом непривычно припухшую в середине тела гадюку. Гвоздиками посыпались досрочно рождённые змеёныши. Сознание прорезал луч змеиных глаз. Прожёг насквозь. По-хозяйски расположился в глубине неокрепшей души. Змея издохла. Гвоздики веером расползлись. Пепел сомнений того дня приправил горечью оставшуюся жизнь. Утомительно длинную, как тогда, наивному, казалось.

Комочки снега в лучах весеннего солнца…

– Ну, что там? Есть? Выдирай скорей! – орали мальчишки снизу.

Раскачиваясь на вершине огромной сосны, я в этот раз непривычно тупил. Словно кто-то свыше придержал разрушительное движение руки. Замер. Суетливая спешка разорителя птичьих гнёзд, обычно по весне сопровождающая гормональный всплеск деревенских акселератов, на этот раз дала сбой. На высоте десятка метров меня, вцепившегося в неустойчивые ветки, словно парализовало от увиденного: в огромном, сплетённом из черных сухих веток гнезде лежали три снежно-белых пушистых комочка. Птенцы улетевшей за пропитанием совы с интересом смотрели на меня огромными карими глазами. Обведённые тёплыми солнечными лучами. Словно циркулем из моей школьной готовальни. Они оторвали Родиона от жаждущих крови сорванцов. Их требовательные крики – там, далеко внизу. Три прелестных дружелюбных солнышка – на уровне протянутой руки…

– Тут никого нет, – прохрипел вниз ожидающей толпе осипшим от волнения голосом. И начал спускаться на землю.

Много позже взрослая жизнь нередко ставила в жесткую ситуацию выбора между необходимостью и целесообразностью. Не всегда добро и милосердие брали верх. Но вот карьера, что интересно, как инструмент самореализации меня никогда не привлекала. Власть, вопреки воле неоднократно возлагаемая на плечи ответственность в принятии решений долгие годы не принимались мною именно из-за своей абсурдной жестокости.

Песенки

Соседями по бараку на третьем отделении мясосовхоза, которым руководил мой отец, была многодетная семья со странной фамилией. Мне было интересно, почему мама говорит: «Вот не будешь слушаться, отдадим жить к Песенкам!» Мне и самому страшно хотелось подружиться с представителями музыкальной фамилии. Тем более что детей было человек восемь, все мал-мала меньше. Как-то мне удалось попасть к Песенкам во время обеда. Пчелиный рой рыжеголовых ребятишек облепил стол, во главе которого торжественно восседал чернявый отец семейства. Места всем не хватало, самые нерасторопные устраивались рядом на горшках, поставив алюминиевую миску с варевом прямо на колени. Аппетит их был зверским.

После этого я почему-то старательно избегал общества весёлой коммуны и предпочитал проводить время за играми в семье других соседей. Там также было с десяток детей. Но все они были ухоженные. Воспитанные. Вежливые. Хозяин татарского семейства дядя Вася Гизятов был тайно верующим мусульманином. Но относился ко мне, сыну советского служащего и бывшего чекиста, хорошо. Мне очень нравилось с татарчатами тайком воровать курт, еженедельно вываливаемый дяди-Васиной женой на плоскую крышу землянки сушиться. Наслаждение вкусом кисло-сладкой смеси из солоноватого творога было для нас верхом блаженства.

Китайские кеды

Из десятка домов на отдалённой ферме советского хозяйства по разведению мясных коров высыпалось на июльскую улицу всё подрастающее население. Взрослые трудились на ферме. Ребятня старше семилетнего возраста на неделю увозилась в интернат центральной усадьбы. Мы же, шустрая мелкота, мгновенно окружили несколько человек из заглохшего газончика. Они были совсем не похожи ни на нас, ни на наших родителей. Высокий статный старик с усами смотрел мимо нас. Двое его взрослых детей, как нам казалось, были удручены окружающей нищетой и тоскливым пейзажем с лиманом и коровьими лепешками у воды. Трое малышей – почти мои ровесники – были одеты в диковинные наряды. Конечно же, их главное отличие от нас состояло в чистоте и ухоженности. Но самой удивительной оказалась обувь. Диковинная, незнакомая. Суперпривлекательная. Очень хотелось такую же. Так мы узнали новое слово.

Много позже мне стало известно, что это была семья бывших белогвардейцев, в свое время бежавших от советской власти в Китай. В период смягчения политической ситуации таким, как они, советское правительство великодушно разрешило возвратиться на Родину.

Дверь в волшебную страну

Меня, вездесущего пятилетка, очень привлекал загадочный блеск отцовских часов. Они излучали волшебное свечение. Манили неизведанностью ритмичного и вечного, как мне тогда казалось, тиканья. К сожалению, часы никогда не покидали отцовской руки. Просто же попросить их для знакомства с внутренним механизмом никак не решался. Привык к строгим запретам. И вот мой час наступил…

Мы только переехали из глинобитной землянки в настоящий дом под шиферной крышей! Ещё мы до конца не обустроились на новом месте, как меня за какой-то пустячный проступок поставили в угол. В то солнечное летнее утро выходного дня родители ушли по хозяйственным делам и заперли дом на замок. Обо мне, как нередко бывало и раньше, забыли. Не зная, чем заняться, начал бродить по комнатам. Посмотрел в окно. Полазил по ящикам старенького комода. Даже заполз под родительскую кровать. Ничего интересного не обнаружил. Скучно…

И тут за мои ресницы зацепился острый лучик солнца, отражённый от корпуса брошенных на скатерть круглого стола наручных часов, забытых в спешке отцом.

Жажда открытий переполнила сознание. Интерес залил пламя страха перед ответственностью за взятую без разрешения вещь. На всякий случай, от чужих глаз подальше, залез под стол. Туда же затащил гранёный стакан с водой, отвёртку, кухонный нож с наборной рукояткой, пассатижи и огромный молоток. В стакан, стоящий в светлой полоске неба, по очереди опустил детали таинственного механизма.

– Разберу все детали. Промою как следует. Соберу снова – будут часы как новенькие. То-то отец обрадуется!

Золотые шестерёнки зигзагом опускались на дно стакана… Хромированные штырьки и гвоздики, обвитые пружиной заводного механизма, казались мне сокровищами из любимого диафильма про Али-Бабу и сорок разбойников. Внезапно чёрная туча накрыла солнечную дорожку. «Послышались тяжёлые шаги Карабаса-Барабаса, и кто-то таинственный захлопнул дверь в волшебную страну», – весело подумалось мне, не желающему возвращаться из сказки в реальный мир.

– Твою мать! Ты что сделал с часами, засранец?!

– Петя, не ругай мальчишку. Он ведь интересуется механизмами, познаёт мир. Может, инженером станет.

– Да как мне, Полина, без часов? Их ведь теперь никакой кудесник не восстановит!

Отцовская рука выхватила стакан с шестерёнками из-под стола. Всё, что осталось от надёжного хронометра. Голоса родителей стихли. Меня не наказывали, но надолго забыли под столом.

Албошка

В школу меня отдали в шесть лет. Как таковой школы в поселке и не было. Помнится приземистый дом из двух комнат. В каждой комнате стояло по четыре облезлых парты в два ряда. Учитель одновременно объяснял тему урока в первом и третьем классах, затем переходил в другую комнату. Там он повторял всё сказанное ученикам второго и четвёртого классов. Весь первый год учёбы мне очень нравилось быстро выполнить задание и слушать увлекательные рассказы учителя для учеников из старших классов.

Особо примечательным был второй класс. В нём училось всего шесть человек. Среди них огромным ростом выделялась круглолицая девушка. Позже мне стало понятно, что девица та по причине хронической неуспеваемости ежегодно оставалась сидеть во втором классе. И когда меня привели в первый класс, она должна была бы учиться, как говорили, уже в восьмом! Звали её Албошка.

Почему её образ закрепился в детском сегменте моего сознания, не знаю. Помню лишь, что она могла во время урока встать и молча пойти на выход из класса. На изумлённый вопрос строгого учителя: «Куда, Албошка, пошла?» – она простодушно ответила: «На двор! Ср…ть!» Разумеется, в более откровенной транскрипции. Не знали мы, первоклассники образца 1961 года, даже слов таких – «инклюзивное образование».

Глава II. Юность

Первая любовь

Первая любовь обрушилась на меня в пятом классе. По весне. В конце учебного года моё примерное поведение дало трещину. Юноша почувствовал запах женщины… Однажды в раздевалке, случайно задев платье Вальки Акмилашевой, признанной красавицы класса, увидел её не по-детски припухлые ляжки и кончик трусов. Все остальное воспалённое сознание мгновенно дорисовало. Весь день ходил с онемевшим животом и страстным желанием залезть к ней под форменный фартук.